Закат империй - Александр Лайк

— Именно так.

— У них не получится. Я учитываю сказанное в них, но не стану полагаться на прочитанное.

— А на свое суждение о прочитанном? — остро спросил учитель.

— Вот ты о чем, — задумчиво сказал магистр. — Да. Пожалуй, да. Но ведь это мое суждение!

— Даже если оно основано на ядовитой, умышленно сотканной лжи?

— Весь мир переполнен ядовитой ложью. Но у меня нет иного мира, чтобы основывать свои суждения на безупречных истинах.

— Хорошо! — учитель был явно доволен. — Налей мне, пожалуйста, морса, Анси. Прямо в этот стакан. Достаточно, спасибо. Итак, ты ждал меня, сынок. Если не секрет, зачем?

— Я ждал вестей из Сердца Ордена.

— Но ведь вести мог передать любой посланник, разве не так? Зачем же ты ждал именно меня?

Меррен поколебался.

— Очевидно, мне хотелось еще и обсудить эти вести с тем, кого я уважаю и кому хоть сколько-нибудь доверяю, — предположил он.

— Неплохо, — кивнул учитель. — Это все?

Меррен серьезно задумался.

— Нет, — наконец сказал он. — Еще я хотел увидеть тебя просто потому, что мне приятно было бы тебя увидеть, и потому, что я хотел бы получить твое последнее напутствие. Своего рода благословение.

— Нужно ли будущему богу благословение смертного? — с сомнением спросил учитель. — Впрочем, ладно. Если это мелкое суеверие способно улучшить твое настроение, а следовательно, и увеличить твою силу, то я, разумеется, не премину тебя напутствовать и благословить, — он ехидно захихикал. — Потом можно будет заказать храмовую фреску — уже в том мире, конечно. «Предвечный благословляет Господа нашего». По-моему, звучит впечатляюще. Должно вызывать экстатический трепет, особенно если нарисовать как следует.

Меррен состроил гримасу.

— Богомазы непредсказуемы, — сказал он с изрядной долей скепсиса. Насколько я могу судить, лучше всего они справляются с тем, чего левой ноге захотелось. Желание заказчика при этом обычно не учитывается.

— А теперь займемся тем, ради чего я, собственно, и приехал, обыденным тоном сказал учитель. — Речь пойдет о делах чрезвычайной важности, так что закрой, будь добр, окно, благо дым уже давно выветрился. И призови все свои Силы Защиты, буде какая еще доселе беспечничает.

— Ну и церемонии, — озадаченно протянул Меррен, тем не менее послушно выполняя все указания учителя. — О чем же мы собираемся говорить?

— О твоем имени, которое, как ты полагаешь, знают только два человека, — размеренно сказал учитель.

— Двое, — повторил Меррен, стоя посреди комнаты и тревожно глядя на него. — Я сам и… и ты, учитель. Разве не так?

— Совсем не так, — учитель встал и взял нетопыря в ладони. — Лети, малыш, погуляй по дому. Незачем тебе об этом слушать. Анси, выпусти его.

И только когда дверь за шустрым зверьком закрылась и была запечатана, учитель заговорил снова:

— Вот как обстояли дела в день твоего рождения, Анси; едва ты увидел свет и первый раз крикнул, как тебя приняли у матери доверенные люди, отнесли в потаенную часовню и нарекли.

— Я это знал давно, — перебил его Меррен. — Ты же и рассказывал. Один из этих людей был ты, другой уже умер — так?

— Нет, — слабо сказал учитель. — Не так.

Он потянулся за стаканом. Меррен поспешно пододвинул столик с подносом к креслу.

— Их было трое, ибо нарекали они тебя по великому обряду, именем, которое знают все Силы, а для такого обряда двоих недостаточно. И был в часовне еще один ребенок, рожденный за день до тебя, но еще не нареченный, и его нарекли в тот же час и на том же алтаре, и дали ему то же имя. А потом его умертвили, быстро и безболезненно, и воззвали к Силам, и сказали так: «Вот, рекомый умер, и будет похоронен до верного знамения, и да будет имя его похоронено вместе с ним до урочного срока, до истинной поры.» И Силы слышали это, и приняли это. Тогда второго ребенка погребли у алтаря, и на его могиле двое из адептов убили себя со смыслом и значением.

— Как?.. — прошептал Меррен. Зрачки его расширились, сердце бешено колотилось, и непокорная холодная испарина выступала на лбу, преодолевая все попытки магистра держать себя в руках.

— Они проклинали жизнь, и Бога, даровавшего им жизнь. Они поразили себя кинжалами из черного льда трижды, в сердце, в горло и в мозг.

— Это невозможно! — беззвучно выкрикнул Меррен. — У человека не хватит сил сделать это! Тем более — с самим собой!

— Возможно, — ледяным голосом сказал учитель. — Я говорю это, потому что сам видел. Третий адепт вынес тебя от алтаря, и, не переступая порога часовни, передал тебя мне через порог, а потом тремя ударами такого же кинжала разрушил свою жизнь, свою мысль и свою душу. И вот тогда мы — я и мой товарищ — показали тебя солнцу и небу, и под открытым небом, перед ликом всех богов, нарекли второй раз. Тем именем, которое ты знаешь. Потом мы метнули камни судьбы и прочитали их знаки. И выпало так, что стать твоим учителем назначалось мне. Тогда я взял со своего товарища великую клятву молчания и убил его. И только потом тебя отнесли к матери. Но ей назвали уже третье имя, то, которым ты пользовался в детстве. Вот как было на самом деле, Анси, Савальден, Свиервитсаатли, Харим, Меч моей Веры магистр Меррен.

Потрясенный Меррен молчал.

— В день моего отъезда к тебе старую часовню разрушили, не тронув алтаря. И вскрыли могилу младенца у священного камня, и его косточки извлекли на свет. И три адепта стали у алтаря и воззвали к Силам, и сказали: видите, час настал и погребенное вернулось. И… держи.

Он передал Меррену вырезанный из кости небольшой пенальчик. Пятигранный барабанчик в пол-пальца длиной.

— Что там? — голос магистра дрогнул, и он досадливо прикусил губу.

— Имя, — коротко ответил учитель. — Твое первое истинное имя, которого не знает никто. Даже ты. Этот медальон все годы твоей жизни лежал в могиле. Ты откроешь его в самый трудный для тебя час, чтобы призвать на помощь всю мощь Сил. А если сможешь не открывать в этом мире — что ж, тем лучше. Тогда именно так тебя будут называть те, кто станет поклоняться тебе. И еще: сегодня вечером ты убьешь меня. И тогда твое второе имя будет знать только один человек.

— Учитель! — пораженно вскрикнул Меррен.

— Я не люблю, когда меня пытают, сынок, — жестко усмехнулся учитель. — И не люблю убивать себя сам, если это неприятное дело можно свалить на другого. Спорить не о чем: это решено, и так будет.

— О-ох! — выдохнул Меррен, обеими руками тяжело опираясь о стол. За что, боги? За что мне такое?

— За право дерзнуть, — с мрачной веселостью сказал учитель. Дерзание дорого стоит, мой мальчик, и не только для самого дерзающего.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});