Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Наталья Павлищева

При всем том остальной организм ее прекрасно сохранился: в отличие от мужа, у княгини не было никаких наростов на костях, повреждений или других проблем, доставлявших неприятности. Но, наверное, и первого вполне хватало, чтобы не всегда радоваться жизни.

Снова Киев

Инок устал, ныла, кажется, налитая свинцом спина, затекла шея, слезились глаза. Все же нельзя писать так много в один день, нужно давать передышку прежде всего глазам. Они с каждым годом видят все хуже…

Прокричал утренний петух, к первому присоединился второй, и пошло по всей округе веселое кукареканье! Утро… Снова засиделся на всю ночь, потратил много свечей. Но он писал и днем тоже, лишь чуть прикорнув на ложе в углу крошечной кельи. Ему разрешали писать прямо у себя в келье, чтоб другие не отвлекали. Так пошло еще со времен Никона, когда начал Нестор свою «Повесть…». Скоро ли допишет?

Много прошло с тех пор времени, давно уж нет в живых Никона, да и сам Нестор тоже с трудом топчет землю-матушку слабыми ногами… Но все пишет и пишет, и бросить этого не может, потому как должен исполнить завет Никона и рассказать все, что сам узнал о происшедшем на Земле Русской. Нестор давно перестал задаваться вопросом, верно ли пишет, не совершает ли ошибку. Давно понял, что знать всю истину человеку не дано, только Богу все известно, а потому в божьей воле каждое его слово. Он просто честно старался передать чужие знания, чтоб не прошли мимо тех, кто будет жить после.

Поплевав на пальцы, Нестор погасил трепещущее пламя свечи и вышел вон. Стоило чуть посидеть на берегу, а еще лучше походить, чтобы распрямились затекшие от ночного бдения ноги, распрямилась спина. Нет, она уже не распрямится окончательно, стар Нестор, но хоть чуть, чтобы не ныла потом немилосердно, когда будет ворочаться на жестком ложе, стараясь хоть как-то пристроить старые кости.

Спустившись к берегу Днепра, он долго стоял, глядя на спокойно текущую воду. Потом прошелся, сдержанно кивая просившим благословения встречным. Было их немного, утро только занималось.

Новый день рождался на противоположном берегу реки. Пока берега укутал туман, видно, будет солнечный хороший денек. Но вот первые лучи солнца пробились сквозь дымчатую пелену, и оно брызнуло во все стороны, разбрасывая солнечные зайчики на все вокруг. Солнце быстро съело туман, и на каждой травинке, каждом стебельке заблестели капельки росы.

Долго любоваться рассветом у Нестора не получилось, мысли снова вернулись к тому, что предстояло писать. Он очень жалел, что не все успел спросить у Никона, не про сомнения князя Ярослава, не о том, почему княгиня больше времени жила в Новгороде, а просто о происходивших событиях. Теперь уже в Киеве и спросить не у кого, никто не знает.

Женили ли старшего сына князя Ярослава, Илью, на заморской царевне? Если женили, то какова она была? Отчего умер княжич? Когда и как умер… Почему попал в опалу Коснятин? Видно, сильно осерчал на него князь Ярослав Владимирович, если помогавшего ему боярина сначала упек в Ростов, а после и вовсе жизни лишил в Муроме… Как теперь все вызнать? О том, что было в Новгороде, в Киеве часто не знали, а если и знали, то перевирали по-своему. Как и новгородцы киевские события.

Ярослав смотрел на своего совсем еще молодого сына и думал о том, принесет ли ему женитьба счастье. Илья ростом с отца, а пушок на подбородке никак не желал превращаться в бороду. Молод он еще, слишком молод, но время не терпит.

Невеста у княжича – сестра короля Англии и Дании Кнута Могучего, а тот единоутробный брат Олава Шётконунга. Получается, что они с сыном еще и так родичами будут? Если, конечно, послы из Швеции с согласием от Шётконунга вернутся. Ярослав на это надеялся, Кнут тоже свое слово скажет. Если решил отдать сестру, значит, признает Ярослава достойным князем.

Ярослав обманывал сам себя. Нет, не в том, признают его или нет, а в том, почему Кнут Могучий вдруг решил отдать за совсем молодого новгородского княжича свою сестру Эстрид-Маргарет. Всем известно, сколь строптива у Кнута сестрица, кому угодно голову свернет. Устал, видно, с ней управляться, вот и решил выдать замуж. Не справиться спокойному Илье с такой женой! Но князь надеялся, что поможет тот же Коснятин. Да и не отказываться же теперь!

Эстрид действительно оказалась девкой решительной, строптивой и не признающей ничьей власти. Коснятин снова смеялся, что если и вторая невеста будет такой же, то лучше из Новгорода вовсе бежать, две беспокойные княгини даже для вольного города многовато!

Послы из Упсалы вернулись с поразившим всех ответом – Шётконунг не просто отдавал свою дочь князю Ярославу, он отдавал старшую Ингигерд! Ярослав нахмурился: такая женитьба означала разлад с Норвегией. Конечно, они и так не очень дружили, но торг шел оживленный. Как теперь будут встречать новгородских купцов в Норвегии?

Но весной с первыми ладьями пришли интересные новости. Сказывали, что на Рождество младшая дочь Олава Шведского бежала к бывшему жениху своей сестры и обвенчалась с ним! Отцу бы стереть с лица земли Харальдссона вместе с его Норвегией, а Шётконунг, похоже, даже обрадовался. Не было у Ингигерд больше норвежского жениха, бонды не могли заставить его отдать свою любимицу ненавистному толстяку. И Шётконунг мог со спокойной душой отправить Ингигерд к князю Ярославу.

Сам князь при упоминании о своей предстоящей женитьбе хмурился все больше. Здесь были две причины: во-первых, он отправил послов сгоряча, а теперь, обдумав, вдруг осознал, что сделал это при живой жене. Правда, Анна умерла, даже не доехав до Новгорода, но вины с князя это не снимало. Во-вторых, он не был уверен, что хочет жениться даже на красавице, но иноземке. Достаточно и Ильи.

Чем больше он думал над этим, тем больше понимал, что женитьба на чужой может не принести радости. Был ли счастлив отец, привезя из Византии свою Анну? Сам, может, и был, а всех вокруг сделал несчастными. Сестра Кнута Могучего Эстрид и вовсе пришлась не ко двору в Новгороде. На улице почти не показывалась, жила все больше в Ладоге, которую свеи Альдейгьюбьоргом звали. Пришлось и Илье туда перебираться. Действительно была строптива и неуступчива. Молодой муж вовсе не знал, как к ней подступиться, а потому норовил все больше быть в Новгороде. Им бы деток родить, да какие уж тут дети, если муж жену избегает, а та сторонится всего русского.

В глубине души Ярослав надеялся, что сама Ингигерд не пожелает уезжать из Швеции. А там девушка, особенно королевская дочь, вольна выбирать. Но отправленное по весне новое посольство к Шётконунгу подтвердило намерение короля свадьбу отпраздновать в тот же год.

– И королевна согласие дала? – дивился Ярослав.

– Дала, князь. Жених-то на другой женился. – Боярин тут же замер, сообразив, что ляпнул что-то не то.

Ярослав только глазами сверкнул в его сторону. Последняя зацепка срывалась, придется жениться. Назвался груздем – полезай в кузов. Зато Шётконунг обещал дать за дочерью большущее приданое и военную помощь против Болеслава. А взамен требовал… Ладогу со всеми землями! Но не себе, а дочери, то есть земли оставались в семье.

Коснятин от такого сообщения нахмурился, послам было велено соглашаться на все, но не на потерю же Ладоги! А те и рады стараться!

Ярослав не сразу понял, что беспокоит боярина. Тот пояснил:

– У свеев если женщина разводится, то забирает себе и свадебный дар, и приданое.

– Кто с ней разводиться собирается? – пожал плечами Ярослав.

– А выйдет вон как у Ильи, что жизнь не в радость, разведешься тут, – вздохнул Коснятин. Ему было просто жаль племянника, попавшего в руки такой жены. Эта Эстрид и имя русское принимать отказалась, мол, у нее свое есть, даже два, вполне хватит.

Ярослав чувствовал себя перед сыном виноватым: если не любы муж с женой друг дружке, то, как ни старайся, добра не будет.

Но главным все равно оставались не свадебные дела, а Святополк, сидевший в Киеве.

* * *

К Ярославу примчался гридь, по его лицу было понятно, что случилось что-то страшное. Так и есть, вымолвил одними губами:

– Беда, князь…

– Что?!

– Княжич!

Ярослав птицей взлетел в седло, вслед ему неслось:

– За пристанью на Ильмене…

На берегу собралось множество народа, но князя пропустили, расступившись широкой полосой. Смотрели с жалостью, вздыхали. И без объяснений было понятно, что с Ильей что-то нехорошее. Так и есть, сын лежал на постеленной прямо на траве попоне, неподвижные глаза его уставились в голубое небо.

Ярослав опустился на колени, взял голову в руки, вгляделся в остекленевшие очи:

– Как же я не уберег тебя?

А сзади кто-то торопливо объяснял:

– Лодка у них перевернулась. С чего – непонятно, да только все трое и потопли. Княжича, видать, бортом оглушило, сразу ко дну пошел, гридь его еще барахтался, но вытащить не успели, где-то на дне.

Князя, конечно, мало интересовала гибель гридя, гораздо больше – сына. Молодой княжич был хорош, он взял у матери рыжеватые кудри и голубые, как весеннее небо, глаза. На щеках всегда алел здоровый румянец.