История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней - Маршалл Ходжсон

Таким образом, миссионеры католической, протестантской и иудейской конфессий приносили в мусульманский мир дух современной цивилизации, создавая ту интеллектуальную среду, которую не под силу было создать торговцам и солдатам. Спустя некоторое время местные правительства начали открывать в своих странах школы и университеты нового типа, и эти учебные заведения были проникнуты духом миссионерских школ.

Консервация отставания в развитии

Тем не менее привнесения основных аспектов Технической эпохи в неевропейские страны вовсе не обязательно запускало постепенный переход от состояния зависимости к техникализированным социальным образцам, при которых разрыв в развитии исчезал и все страны выходили на уровень техникализированного Запада. На самом деле зависимость неевропейских стран вела к консервации сложившегося положения вещей: в условиях мирового рынка отставание в развитии не только сохранялось, но стало еще более заметным.

В принципе можно было бы ожидать, что мусульманское общество быстро адаптирует техникализированные социальные образцы. Мусульманская торговая и культурная сеть играла ведущую роль в истории аграрного периода афро-азиатского региона: ее относительно городской характер и высокая мобильность вкупе с выгодным географическим положением обеспечивали значительную гибкость и способность быстро адаптироваться. Однако теперь эти ценные качества стали не столько укрепляться, сколько исчезать. Исламский мир оказался раздробленным прежде всего с географической точки зрения. Область старого ислама, раскинувшаяся от Нила до Амударьи, где формировались основы империй, возникавших в европейском и индийском регионах, культурная независимость центрального евразийского торгового региона, тесные экономические и культурные связи со странами, расположенными на побережье Южных морей, — все эти главные линии контактов и развития исламского общества ослабли или даже вовсе исчезли, замененные на общие связи, возникшие в результате доминирования одной силы — Запада. В мире возникли новые центры экономического и политического влияния. Города европейского типа, такие как Казань, пришли на смену былому величию Бухары; Калькутта и Бомбей как центры книгопечатания соперничали с Дели и Лакнау. Следует, однако, отметить, что некоторые мусульманские земли в этот период обрели свое новое историческое значение, став своего рода центрами движения сопротивления, — например Надж в Аравии стал центром движения ваххабизма, а внутренняя Киренаика превратилась в оплот тариката Сенусийя.

Битва между персидскими и российскими войсками. Иранская картина нач. XIX в.

Следует отметить еще один значительный факт: Иран уже более не являлся хранителем культурных традиций Востока, эта роль постепенно перешла к странам Восточного Средиземноморья. Стамбул, столица сильного, остававшегося «независимым» государства, обрел настолько большое политическое влияние, что его правители к концу XIX в. претендовали на роль халифа и наследника всех древних исламских империй, а их тюркский язык получил столь широкое распространение, что практически стал официальным языком исламского мира. Каир, наиболее динамично развивавшийся центр восточных арабов-суннитов, вовлек в орбиту своей деловой активности Магриб, Западную Африку и государства, расположенные на побережье Южных морей. Арабский язык и его письменная традиция сохранили свое влияние практически во всех странах азиатского региона; вероятно, это объясняется тем интересом, который западные страны проявили к культуре исламского мира. Арабская молодежь стремилась забыть свое недавнее прошлое, о котором так уничижительно отзывались европейцы. Особой популярностью среди молодых людей пользовалась лишь история Древнего мира, ведь о древних исламских империях даже европейские историки отзывались с восхищением. Таким образом, на рубеже столетий в сознании мусульман понятия суфизм, иранизация и культурная дегенерация слились воедино. В качестве противовеса им выступали арабский национализм и древняя слава ислама.

Действительно, персидская традиция, которая ранее была движущей силой международного сотрудничества и мобильности, превратилась в пустое развлечение интеллектуальной элиты. Организации суфиев, сила которых в начале столетия была подорвана упадком гильдий и центральными правительствами, часто реквизировавшими вакфы, перестали быть движущей силой городской стабильности и космополитизма, превратившись в рассадник суеверий и консерватизма. Следует заметить, что и сам шариат, который, ранее подразумевал универсальную мобильность, теперь стал препятствием, которое мешало мусульманам воспринимать обычаи и традиции Европы. Исторически отрицание более поздней, ира-низированной исламской культуры в пользу идеалов досуфийской и доперсидской чистоты было ошибочным, однако этот выбор отражал историческую реальность: все очевидные выгоды, которые исламское интернациональное общество могло бы использовать в качестве основы для модернизации, большей частью исчезли, а остатки того, что могло бы принести пользу, обернулись недостатками. Этот феномен отражал более общий культурный аспект: экономическая и культурная пропасть, разделяющая Восток и Запад, оказалась слишком велика, она сама по себе оказывала разрушительное воздействие на все социальные «мостики», которые политики пытались через нее перебросить. Все усилия политиков зачастую приводили лишь к тому, что эта пропасть еще больше увеличивалась.

Как мы уже отметили, главный вопрос заключался не в том, почему мусульманские страны технически отставали от Запада, а почему они не смогли его догнать (несмотря на то, пытались они это сделать или нет). Здесь мы имеем дело не с чисто экономической, а прежде всего с общекультурной проблемой, в которой экономика является лишь одним из аспектов. Старые социальные институты, на которых веками основывалось общество, были разрушены, и даже новые, более или менее техникализированные институты, которые, казалось бы, могли стать основой для нового развития, страдали определенной слабостью. Чужеродные исламской культуре, они порождали разрыв в самом мусульманском обществе, реагируя на увеличивающийся разрыв во всем мире. Носители «новой культуры» — промышленники, коммерсанты, ученые зачастую являлись чужими для основной части мусульманского общества, таковыми были левантийцы в Восточном Средиземноморье, выходцы из Индии в Омане, арабы на Восточном побережье Африки, татары в Туркестане. Даже если это и было не так, то наследники старых семей становились чужими в своей культурной среде настолько, насколько они адаптировались к техникализированному обществу. Мусульмане, прошедшие обучение в новых школах, зачастую сталкивались с серьезной дилеммой, ведь та социальная среда, откуда они вышли, совершенно не соответствовала новым стандартам. Разочаровавшись в старых порядках, молодые люди так до конца и не освоились с новыми европейскими обычаями. Европейцы не доверяли им, а они не могли разобраться в себе и чувствовали себя игроками, которым приходится играть в чужую игру.

Этот внутренний психологический надлом формировался под влиянием того факта, что все технические новшества приходили в исламский мир из заграницы, были созданы чуждой культурой как результат изначального экономического неравенства. В дальнейшем это неравенство только стремительно увеличивалось, а не сокращалось. Чем скуднее были экономические ресурсы той или иной территории, тем меньше была вероятность того, что технические достижения современной цивилизации — железные дороги, нефтяные скважины, даже рационально спланированное сельское хозяйство — могут стать стимулом для иного, более сбалансированного экономического развития. За пределами специальных островков-«колоний» или зависимых экономик все попытки начать техническое развитие были заведомо обречены на провал из-за западной конкуренции, которая ранее погубила здесь ремесленное производство. Чем выше уровень технического развития, тем выше прибыль. Этот экономический закон невозможно было отменить. Соответственно, когда естественный прирост населения, которое стремительно увеличивалось в условиях наступившего относительного благополучия, превысил максимально уровень, допустимый при слабой зависимой экономике, дальнейший его рост только растворял все вторичные положительный эффекты данного типа хозяйствования.

Позднее ученые отметили в зависимых обществах следующую тенденцию: условия торговли между аграрными и промышленными странами с течением времени ухудшаются. Рынок монокультуры, на которой основана зависимая экономика, отличается непредсказуемостью и отсутствием всякой гибкости по сравнению с рынками более сбалансированных индустриальных экономик. Ухудшение условий торговли между промышленными и аграрными странами стало отличительной чертой международной жизни XIX столетия. «Всякому имеющему дано будет и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет». Эта библейская фраза прекрасно передает сущность происходящих в экономике процессов.