Плоть - Дэвид Галеф

За дверью послышался шуршащий звук, словно крупное животное скребло лапами по газетам.

— Минутку, — воскликнул Стенли. — Кто там?

Номер со стероидами не пройдет. Стенли просто одарит меня уничтожающим взглядом или скажет, что у него нет лишних гормонов, и закроет дверь перед моим носом. Через десять минут до него, быть может, дойдет, кто у него был.

— Это Дон Шапиро. Я был в вашем здании и решил зайти.

Дверь резко распахнулась, едва не разбив мне голову.

— Дон, что вы здесь делаете?

— Ничего особенного. — Выражение его лица было сродни приоткрытой двери, поэтому я уточнил: — Я никогда прежде не был в этом здании. Вот решил зайти посмотреть.

— Почти все двери закрыты и опечатаны. Безопасность. — Он посмотрел на свои часы — увеличенную имитацию «ролекса». — Да и вообще в это время здесь уже мало народу. Хотите, чтобы я вам показал лабораторию?

— Э-э… да. Спасибо, мне, если честно сказать, не приходилось видеть… такие учреждения.

Я вспомнил, как Джина рассказывала, что Стенли вводит крысам в мозг какие-то пептиды, но ни разу не потрудилась сказать зачем.

— Ладно, подождите секунду. Я только закончу здесь. — Он на минуту вернулся в свой кабинет, нажал несколько клавиш на компьютере и дождался ответа. Выйдя, он запер кабинет на ключ. — Осторожность не повредит. Эти активисты из Лиги защиты прав животных просто охотятся за мной.

Я сочувственно кивнул, вспомнив недавнюю колонку в «Дейли Миссисипиэн» о наших бедных братьях меньших из семейства псовых, «этих христианских мучениках нашего времени». Учитывая, что самым популярным занятием в этих местах является охота, я, помнится, удивился, что такая статья вообще могла появиться.

— Полагаю, вам не понравилась та статья на прошлой неделе.

Стенли покачал головой.

— Статья — это ерунда. Вы не видели список мероприятий на пятницу? — С этими словами он достал бумажник и извлек оттуда вырезку, которую протянул мне.

«Встреча организации УППЖ» — гласил заголовок. «Ученые против прав животных. Первый ежегодный кинофестиваль памяти маркиза де Сада в Пибоди-Холл. Искалеченные мыши, удушенные голодом голуби, гильотинированные кошки… Если вы любите пытки животных, не пропустите это зрелище!» Было указано место проведения мероприятия: «Пибоди-Холл, третий этаж».

Я, нисколько не удивившись, отдал ему объявление. Когда сатира становится слишком злобной, она обжигает, как мне кажется, самого автора. Тем не менее я бы не хотел, чтобы юмор такого рода был обращен против меня.

— Это поместили в список мероприятий?

— Там в комиссии по отбору сидят тупицы, не понимающие шуток. Кроме того, там нет подписи, поэтому никто не знает, кто это написал. — Он снова покачал головой. — Уверен, что эти люди ни разу не были в лаборатории.

Теперь я понял, почему Стенли предложил мне экскурсию. Ему надо было кому-нибудь показать, что он невиновен. На самом деле я был скорее на стороне Стенли, чем на стороне его противников. Я люблю животных, но в конечном счете предпочитаю все же особей моего вида, поэтому восторгаюсь вакцинами, полученными и усовершенствованными в опытах на животных, даже если жертвами этих исследований пали сотни тех, кого П. Г. Вудхаус назвал «нашими немыми друзьями». К тому же я не мог не заметить, что многие активисты движения за права животных ненавидят людей. Помнится, много лет назад, когда я еще жил на Севере, мои соседи приклеили такой стикер на бампер своего автомобиля: «Внимание: я торможу перед животными». Соседи с другой стороны прилепили к своему «фольксу» другой стикер: «Внимание: я торможу перед людьми», и я с ними полностью согласен.

Но выступил бы я в поддержку косметической компании, ослепившей сотни кроликов для того, чтобы выпустить новую краску для ресниц? Нет, так как я не думаю, что чьей-либо жизнью можно распоряжаться столь легкомысленно. Но если опыты на животных помогают победить рак или просто позволяют нам жить дольше, то я — за такие опыты. Мысленно повторяя эти аргументы, пока мы со Стенли спускались по лестнице, я понимал, что едва ли стоит отстаивать эту позицию перед ним. Но я часто готовлю такие мысленные лекции и антилекции, целые речи, блистающие риторикой, хотя и никогда не доношу эти речи и выступления до трибуны. Думаю, что это одна из черт, вообще присущих что-то неразборчиво бормочущим ученым. Хотя быть может, это просто черта моей личности.

— Здесь мы содержим большинство лабораторных животных. — Стенли отпер дверь подвала, уставленного рядами проволочных клеток, в каждой из которых сидела мохнатая белая крыса с голым розовым хвостом и красными, как у робота, глазами. Сами клетки походили на выпотрошенные обогреватели, от которых остались только решетки и задние стенки. Над каждой клеткой как приложение висела большая бутыль с водой. В комнате пахло животными, хотя Стенли уверил меня, что помещение очень хорошо проветривается и очищается.

— Иначе мы не смогли бы загнать сюда наших студентов, — сказал он, обнажив в улыбке два ряда безупречно белых, как будто эмалированных, зубов.

— Что они едят?

Стенли порылся в шкафчике и достал оттуда нечто похожее на собачьи бисквиты в форме бутылочных пробок.

— Вот. Один из наших лаборантов как-то предложил эту штуку своим гостям на вечеринке — ради шутки. Хотите попробовать?

Надо было это сделать. Байрон говорил, что один раз надо попробовать все, однако романтизм — не моя стезя.

Кроме того, Байрон прожил всего тридцать шесть лет, моя же душа робкая и боязливая, хочется протянуть до пенсии, если, конечно, меня утвердят в должности.

Я молчаливо отклонил предложение, задав следующий вопрос:

— Часто ли они едят?

— Всего один раз в день. Для некоторых животных, например для собак, это наилучший режим. Он их дисциплинирует.

Стенли убрал крысиный корм в шкафчик.

Крысы суетливо бегали по своим клеткам. Сказать правду, все они выглядели на редкость дисциплинированными и весьма довольными. Если бы среди них провели опрос, то процент довольных был бы наверняка выше, чем среди ученых. Ближайшая ко мне крыса, как мне показалось, смотрит на меня так, словно это я — подопытное животное.

Стенли легонько ткнул крысу ручкой.

— Эта особь своего не упустит. Конечно, можно вообще сделать так, что они перестанут есть. Для этого достаточно разрушить клетки латерального гипоталамуса. Возникает афагия.

Я смутно припомнил иллюстрацию из своего учебника психологии, на которой была изображена безобразно ожиревшая крыса.

— А есть ли процедуры, приводящие к противоположному эффекту?

— Есть такая штука — вентромедиальный гипоталамус. Разрушь его — и получишь гиперфагию. Такие крысы будут есть до тех пор, пока не потеряют способность двигаться. Иногда их вес увеличивается в четыре раза. — Он нахмурился. — Один из моих экспериментов заключается в том, чтобы поставить этот процесс под измеримый контроль.

Я не смог удержать улыбки.

— Я знаю множество людей, которые с удовольствием стали бы участвовать в таком эксперименте.

— Мне ли этого не знать. Знаете, в нашем кампусе много случаев булимии — столько же, сколько случаев ожирения. Но я не могу экспериментировать на людях.

— Можно мне посмотреть, где вы проводите свои опыты? — Я представил себе своего рода крысиный кафетерий. Или там будут лишь вязки и электроды?

Стенли смерил меня оценивающим взглядом. Должно быть, я прошел фейсконтроль.

— Пойдемте, я покажу вам кое-какую аппаратуру.

Лаборатория была здесь же, на противоположной стороне холла, и отнюдь не напоминала лабораторию Франкенштейна. Это была обычная комната, заставленная рядами ящиков, похожих на серые холодильники. Стенли открыл дверцу одного из них, и я увидел две камеры Скиннера, соединенные с какими-то проводами, выведенными наружу через отверстие в задней стенке.

— В соседней комнате находятся компьютеры. По ним мы следим за ходом исследования.

— Как долго крысы находятся в этих ящиках?

Стенли пожал плечами:

— Это зависит от конкретного исследования. Если изучают аппетит, то несколько месяцев. Ну а если исследуется поведение, то до одного года.

— Влияет ли увеличение веса на поведение?

Стенли почесал затылок.

— Это хороший вопрос. Ожирение усиливает половое влечение. — Он пальцем стер пятнышко пыли с люцитовой передней стенки ящика. — Мы постараемся исследовать этот вопрос на днях, если получим деньги. Когда исследуешь поведение, требуется масса времени для наблюдения.

Мне вдруг захотелось спросить, получают ли крысы отпуск за хорошее поведение, но я понимал, что ответом мне будет недоуменная насмешливая улыбка. Я вспомнил тюрьму графства Лафайет и Натаниэля, потевшего над какой-то книгой Эрика. Они, конечно, уже не в тюрьме; их общественный эксперимент закончился. Был ли от этого эффект — вопрос другой. Рецидивизм представляется мне физическим принципом, чем-то сродни энтропии.