Собрание сочинений в десяти томах. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

за Стасю, за себя и за храброго своего защитника.

Присутствие духа ее возвратилось, когда она увидала, что народ, успокоенный речью Остапа, оставил намерение взять мызу приступом и потихоньку отправился по дворам. Только взором приветствовала она Остапа и подала ему руку, до которой он едва смел коснуться.

— Прикажи запрягать, пан, — сказала она. — Я не могу тут оставаться, поеду с ребенком к себе.

— Не думаю, чтобы это было нужно, — сказал Остап, — потому что могу поручиться за спокойствие людей, они любят пани.

— Они неблагодарные! — воскликнула Михалина.

— Нет, они любят пани и помнят добро, которое она для них делала, чтобы усладить их горькую долю. Нет ничего удивительного в том, что долгими несправедливостями и обидами их довели до минутного отчаяния.

— Это дикие звери.

— В минуту бешенства каждый делается диким зверем. Не лучше ли простить им?

— Простить! Нет, это трудно.

Остап замолчал.

— Тебе нечего бояться, — сказал он после минутного молчания, — но если прикажешь!..

— Выеду, выеду!

— Так я прикажу приготовить все к отъезду.

Михалина посмотрела на него со слезами, проводила его взором и ничего уже не сказала.

— Уеду, — думала она про себя, боясь не за себя, а за него. — Он меньше страдать будет, ему будет легче без меня.

Бондарчук побежал за лошадьми и за управителем, который в смертельном страхе скрывался на мызе, под крышей. Надо было, для избежания повода к новым волнениям, выпроводить его из имения и вместе с тем воспрепятствовать его бегству, потому что Бондарчук дал слово предать его суду. Для этого Остап отправил его в город под надзором двух верных и сильных служителей.

Графиня отправилась. Остап для ее успокоения сопровождал ее пешком.

Народ, разойдясь со двора по деревне, начал потихоньку направлять шаги свои к корчме, где толпа советовалась со стариками о том, что было сделано и что должно было сделать. У всех лица были пасмурны и, как всегда после большого возбуждения, грустны. Одни на других сваливали вину, делали взаимные упреки, и все сознавались, что чересчур и неблагоразумно рассердились, надо было подумать, как спастись от последствий. Старшие обвиняли молодых, молодые же упрекали в примере старших, даже слышны были колкие выражения и брань.

Вдруг дворовый мальчик вбежал в это шумное сборище с известием, что пани оставляет Скалу. При этой вести на всех лицах выразилось сожаление. Михалина была покровительницей убогих, больных и никогда никого не отпускала без совета, утешения и помощи. Отъезд ее опечалил толпу, и все в один голос решились бежать навстречу своей пани, чтоб умолять ее остаться с ними.

Экипаж был уже на середине деревни, когда его встретила толпа людей с непокрытыми головами. Михалина, увидав народ, вскрикнула, приказывая кучеру скорее ехать. Но исполнить ее приказание было невозможно: толпа окружила экипаж, и несколько стариков приблизились к дверцам кареты.

— Чего вы от меня хотите? — воскликнула встревоженная графиня. — Чем я перед вами виновата?

— Пани, — сказал один из близ стоявших мужиков, — что мы сделали такое, за что ты хочешь бежать от нас? Деды наши служили твоим дедам, дети наши будут верны твоим детям, почему же вы с гневом покидаете нас? Разве мы ваши неприятели?

Михалина не поняла даже этих слов и в постоянном страхе восклицала только:

— Пошел, пошел!

— Пани, милая пани! Останься с нами! — кричали все. — Клянемся тебе, что мы будем спокойны, это мошенник управитель довел нас до отчаяния, но мы и сами знаем, что дурно поступили. Умоляем тебя, прости нас и воротись.

Остап приблизился к карете.

— Что же, пани, ты неумолима? — спросил он.

— Чего хотят они? Чтобы я осталась с ними? — говоря это, она бросила вопрошающий взгляд на Остапа.

— Делай, пани, как тебе нравится, а я держу их сторону, потому что они искренно просят.

— Но я боюсь, — тихо проговорила Михалина, прижимая к себе ребенка.

После минутного размышления она медленно сказала:

— Я возвращусь, хотя и не должна была бы это делать.

"Да, — думал, уходя, Остап, — она не должна была оставаться, а я не должен был просить ее об этом. Но, совершилось!"

Экипаж двигался назад на барский двор, обрадованная толпа подбрасывала шапки, крича:

— Пошли, Господи, здоровья и многие лета нашей пани! Это мать наша!

Занятый делами Остап избегал свидания с графиней, она тоже не искала его. Один раз в два дня, даже в четыре, встречались они, разыгрывая очень искусно роль самых равнодушных людей: он роль слуги, она — барыни. Несколько раз, впрочем, в голосе и взгляде их пробуждалось скрываемое с обеих сторон чувство. Иногда разговор переходил незаметно из обыкновенного в дружеский и сердечный. Михалина забывала свою роль и после с удивлением и страхом возвращалась к ней.

Дела понемногу разрешались, хоть и трудно было размотать клубок, спутанный руками злых и нерассудительных людей. Сусель невидимо поджигал кредиторов, подсылал жидов, подговаривал чиновников, упрашивал судебных своих приятелей и усердно работал над тем, чтоб сразить Остапа. Всякий другой среди этих преследований потерял бы и голову, и энергию, он выдержал.

От продолжительного дурного и несправедливого управления в имении развились страшные злоупотребления: служащие были соучастниками в грабеже с арендаторами, арендаторы с купцами, купцы с управляющим, управляющий с заимодавцами. Когда Сусель и его приятели заметили, что Остапа не одолеют ни угрозы, ни просьбы, когда все полицейские придирки он сумел торжественно уничтожить и противопоставить им влияние высших чиновников, ему знакомых, тогда они смекнули, что надо было что-нибудь другое придумать и лучше всего покориться ему.

Уладив все денежные дела, он должен был еще восстановить репутацию Альфреда во мнении соседей, подчиненных и чиновных людей, а главное, должен был, сколько можно, изгладить чувство ненависти, питаемое к Альфреду семейством убитого им юноши. Так прошло около полугода.

Альфред все реже и реже писал, Михалина, успокоенная насчет будущности ребенка, казалось, мучилась только отсутствием мужа. Остап был пасмурен и через силу ходил.

Но что делалось на Бондарчуковом хуторе?

Там день и ночь Марина плакала, выжидала, теряла терпение, ворожила и думала. Напрасно старались утешить, развлечь ее родители, родные и подруги, уверяя, что муж ее воротится, она чувствовала, что ее бросили, рвалась за беглецом, но не знала, где его сыскать. Наконец ей пришло на мысль, что Остап скорее всего мог быть у своих родных, в родной ему деревне. Родные, которые приезжали навещать его, рассказали ей дорогу, и она дала себе слово отыскать своего Остапа хоть на краю света.

Старик Кузьма уступил беспрерывным ее просьбам, мать долго противилась, но, утомленная тоской дочери, должна была согласиться на путешествие.

Марина отправилась с