Полное собрание сочинений. Том 2. С Юрием Гагариным - Василий Песков

– Горит! – восхищенно блестит глазами старик с седою бородкой.

– Да-а, – совсем другим тоном говорит лысый. Шубы горят! Знаете, есть такие красивые женские шубы? Небось, они вон (кивок в сторону спящего иностранца), они не пустят шубы в трубу… Только у нас это можно!

– Да-а, – вздыхает Борькин отец. – Ничего, поправимся. – Он нагибается к сыну, начинает толковать Борьке о химии, о нефтеперегонном заводе, о каком-то летучем газе, который не сжигать надо, а превращать в женские шубы, чулки и свитера…

– Только у нас это можно! – повторяет лысый, стараясь сохранить разговор.

Не получив ответа, он пошуршал бумагой и начал дремать. Потом вдруг поднял голову, прислушался. Глаза его остановились на винтике возле вешалки. От вибрации винтик вот-вот выпадет из гнезда. Лысый дождался, пока он загремел по фибровой крышке чемодана, поднял:

– Вот как делается!.. А ведь и там, где крутится (он показал в окошко), там тоже что-нибудь может…

– Бросьте болтать! – зло говорит Борькин отец.

Женщина на пятом кресле перестает дремать, испуганно смотрит на лысого, потом склоняется возле окошка.

– Пап, а в спутниках тоже шурупы?.. – поняв смысл разговора, спрашивает Борька и тоже глядит на мотор…

Вертятся два серебряных круга, сверлят остекленевший лунный туман. От мотора в холодную темноту рвутся две бледно-розовые огненные струйки. Исчезая, они превращаются в прозрачное зыбкое марево. Земля и звезды в этом теплом потоке дрожат, расплываются. А там, где марево стекленеет и превращается в ледяные иголки, звезды обретают обычную четкую форму, следят за нами торжественно и строго.

Успокоилась, уснула пассажирка на пятом кресле. Спит, утонув в жесткой шинели, молодой лейтенант. Прерывисто дышит и шепчет что-то во сне лысый экономист. Ему жарко. Он снял большие с новыми калошами валенки. Ноги в черных носках топчут бумагу от бутербродов.

– А что это там сиреневое вздрагивает? – поднимает от окошка седую голову старичок доктор.

– Электросварка! – спешит ответить за отца Борька.

– День и ночь можно лететь – и все огни. Без края земли…

– Садитесь-ка рядом, – говорит старику Борькин отец.

– К мамке? – осторожно спрашивает доктор и кивает в сторону пересевшего мальчика.

Борькин отец тушит папиросу, стряхивает пепел со свитера, потом достает из-под ног тяжелый рюкзак…

– Не повезло с мамкой… Жизнь бродячая у меня… Кому понравится… Борьку везу в интернат. Заодно покажу в Москве кое-что из находок. – Большие руки держат камень с крупными сероватыми блестками. – Жизнь. Одно находишь, другое теряешь…

Несколько минут длится молчание.

– А я вот на юбилей… – рассеянно говорит старик. – Позавчера получаю письмо: «Чтоб был, и никаких…» Академик. В двадцать первом вместе начали. Он хирург, и я хирург… Я почему говорю все: Россия! Россия!.. Вы-то не помните. Тиф, люди в исподнем на соломе, паровозы, застывшие на путях… Мерли, как мухи, от голода, от вшей… В тот год мы и встретились. Золотой человек! «Не приедешь – кровно обидишь…» Помнит! А ведь тридцать годов прошло, как обнялись напоследок. Саквояж-то видели, как пообтерся, – его подарок… А я все там же, где начинали…

В Ульяновске самолет приземлился. Пять пассажиров, и среди них экономист в лисьей шапке, торопятся к выходу. Экономист на ходу протягивает Борьке еще пару размякших в кармане конфеток. Он уходит, поскрипывая новыми калошами, изысканно-вежливо прощается с проводницей.

…Новый пассажир из Ульяновска, усаживаясь в кресло экономиста, поднял под ногами измятый, с решеткой следов от калоши листок телеграммы. Кто-то старинным слогом извещал Павла Михайловича Кв…рова о смерти его матери: «Перед кончиной очень хотела видеть…»

– Да-а… – вздохнул доктор, разглядев телеграмму сквозь большие с позолоченными дужками очки. – Ждала человека…

– Опять летим. Месяц, уставший с нами тягаться, покраснел и поплыл к горизонту. Все больше огней под крыльями…

Вышел из своего отделения скуластый и, видно, очень веселый летчик. Спросил, как чувствуют себя пассажиры. Назвал высоту, похвалил погоду.

– Теперь будем летать. Кончилась слякоть небесная.

– А заблудиться можно на небе? – спрашивает Борька, когда веселый летчик, играя большим апельсином, идет к его креслу.

– Нет! – говорит летчик. – Вон, видишь, звезда? – Две головы склоняются у окошка. – Да, да, вон та, что самая крупная. По ней наш самолет курс держит… Ты тоже небось в летчики хочешь, в ракетчики, а?

– Нет. Я, как и папка, геологом… Много еще на земле отыскать надо… – добавляет Борька, видно, отцовское слово.

– Скажите, – робко спрашивает женщина с пятого кресла, – вот тут пишут – «созвездие Рыб»… Вам-то, наверное, известно?

Все глядят в окна по левому борту, отыскивая в небе звезды…

– Тридцать лет не встречались… – возвращается старик к волнующим воспоминаниям. – Тиф, холодные паровозы, лапти… и теперь – созвездие Рыб…

– Через десять минут Москва! – глядит на часы летчик.

– Боря, Москва! – говорит геолог и ерошит ладонью волосы на голове мальчика…

28 апреля 1961 г.

Время

На ладони – маленький живой механизм, только что снятый с конвейера. Крошечная и точная машина времени из шестеренок, тонких, как волосок, металлических нитей, микроскопических винтиков и рычажков. Подносишь к уху – тикает ровно и четко. Придирчивый контролер подносит «Зарю» к микрофону, и тогда слышен громкий усиленный в тысячи раз шаг времени: так-так, так-так!..

Во Вьетнаме, в джунглях, на пороге бамбуковой хижины я поздоровался с девушкой. На смуглой руке Фам Ли сияли желтые часики. Это были единственные на всю деревню часы.

– Ленсо… – улыбнулась Фам Ли, когда я попросил сверить мои часы.

– «Ленсо» – значит советские. Фам Ли получила часы в подарок от советского доктора за то, что помогала ему воевать с малярией. Фам Ли гордится подарком. Она принесла коробочку от часов и попросила прочитать надпись.

– Что есть Пенза? – спросила Фам Ли.

Потом она спросила, что такое «Заря», кто делает часы?

Я не был до этого в Пензе. Я сказал только, что Пенза – это хороший город, что в старой России часов не делали и что сейчас их делают обыкновенные девушки – такие же, как Ли.

…Я не ошибся. Часы делают девушки-ровесницы вьетнамской санитарки, у которой образ большой и далекой страны – Ленсо связан с маленькими часами «Заря» и доктором, лечившим деревню от малярии.

Двадцать девушек у конвейера. Белые косынки. Белые халаты. Дневного, белого света лампы. Двадцать пар девичьих рук собирают «Зарю».

Первая шестеренка. Потом еще одна. Потом первый рубиновый камень, потом колесики, невидимая ось… В руках у Любы Викуловой мертвый, неподвижный металл оживает. Если поднести к уху, услышишь: так-так, так-так!.. Галя Рогулькина ставит стрелку, и теперь уже видно, что все «так-так-так…» как надо. Ставится корпус со стеклышком. Часы ложатся в коробку с надписью «Пенза». Потом недельная проверка в закрытой камере, и пойдет по свету «Заря» показывать людям счастливые часы и минуты.

«Заря», «Аврора», «Весна», «Комета», «Сура» – это все пензенские названия. В этом месяце появятся еще две новинки – «Мечта» и «Лира», – часы еще более точные и красивые.

Множество цехов на огромном заводе. Множество маленьких станков и длинных конвейеров. И всюду – белые косынки, белые халаты. Зоркие глаза и молодые проворные руки.

В кабинете у директора Виктора Николаевича Скорнякова я попросил, чтобы по заводу провел меня ветеран, чтобы рассказал о самых первых часах.

– Ну что ж, пойдемте, – поднялся директор, – я чуть ли не самый первый…

Виктор Николаевич пришел на завод, когда завода еще и не было. Инженеру Скорнякову поручили поехать в Швейцарию поучиться и купить оборудование. Прославленные часовщики отказались продать машины – конкуренция! Поехал во Францию. Фирма «Лип», получив золотом, отгрузила станки и даже своего специалиста Андре Дона послала помочь русскому инженеру.

Андре Дона – человек откровенный. Он честно выполнил поручение, но сказал, уезжая:

– Точное оборудование… Не слишком ли рискуете, доверяя девчонкам и мальчишкам?

– Освоим, – сказал инженер Скорняков Виктор, принявший и на свой счет эту колкость француза, представлявшего фирму «Лип».

Это было в тридцатых годах.

Недавно приехала в нашу страну делегация. Одному из французов очень хотелось побывать в Пензе…

На пороге директорского кабинета встретились двое людей.

– Виктор?!

– Андре?!

Два инженера пожали друг другу руки.

– Седина, Виктор?..

– Время… – вздохнул директор.

Поговорили, прошли по заводу.

Андре Дона сделал большую карьеру. Он автор множества книг, он профессор, он главный руководитель технического центра часовой промышленности Франции.

– Как фирма «Лип»? – спросил Скорняков.