Качели судьбы - Ирина Глебова

И ещё один анекдотик рассказал весёлый Боречка. Этот бы точно заинтересовал кагэбиста, хотя и был совсем короткий, в одну фразу: «По Красной площади идёт Солженицын, а за ним двое критиков в штатском…»

Да, и о книге того же Солженицына говорили — вернее, о главах из «Архипелага ГУЛАГ». Их постоянно передают по «Голосу Америки», а Нина Картуш да кое-кто из других ребят слушают. У Ларисы приёмника не было — простое радио. Но она не переживала. Несколько лет назад, попав под магию всеобщего интереса, она взяла в библиотеке «Один день Ивана Денисовича» Солженицына — в журнале «Роман-газета». С трудом дочитала до половины и бросила. К собственному удивлению. Ведь внутренний настрой был на то, что вещь эта — выдающаяся. А, может, этот настрой как раз всё и испортил? Ей не понравился язык — чтение не доставляло удовольствие. И, хотя фактический материал как будто был интересен и необычен, девушка не смогла себя пересилить, да и не хотела. Не дочитала. И теперь имя «Солженицын» особого благоговения у неё не вызывало.

… В том первом отчёте не стала она писать ни об анекдотах, ни о ГУЛАГе. Хотя Геннадий Николаевич напрямик спросил:

— А о Солженицыне в разговорах вспоминается? Он сейчас очень моден. Неужели не говорят?

Лариса поняла: если скажет «нет» — он не поверит. Промямлила:

— Да, что-то говорили. Об «Иване Денисовиче».

— Ну, это этап прошедший. Нынче самиздат и разные «голоса» «Архипелаг ГУЛАГ» пропагандируют. Неужели не слышали?

— Не знаю… Вроде бы… А что такое ГУЛАГ?

Он вздохнул, не сумев скрыть досаду. И в голосе появилась жёсткость, от которой Лариса съёжилась.

— Вы славная девушка, Лариса, но нельзя быть такой наивной. Вам обязательно нужно войти в компанию, бывать в ней как можно чаще. И точно помнить — кто что говорит… Ну, а «Архипелаг ГУЛАГ», если коротко, эта книга от начала и до конца — злобная клевета на наше социалистическое государство. Солженицын берёт на себя роль судьи, глашатая правды и справедливости. И изо всех сил пытается породить сомнение читателя в правильности нашего пути, вызвать разочарование в идеалах коммунизма, внушить мысль о сокрытии от народа какой-то «страшной исторической правды». А исправительно-трудовое учреждение на Соловецком острове у него называется «исстребительно-трудовой лагерь»…

Лариса слушала Геннадия Николаевича так внимательно, не моргая! Но в голове вертелась весёлая мысль: «Говорит, как по писанному, словно речь мне читает!» С Антоном Антоновичем они разговаривали совсем не так, и он часто советовал девушке самой прочесть ту или иную книгу, составить своё мнение. И ей захотелось послушать главы из «Архипелага» и даже перелистать заново «Ивана Денисовича»: может быть, она была слишком юна, когда впервые взялась читать эту книгу.

* * *

… В этот вечер погода стояла хорошая: по ранневесеннему прохладно, но приятно. И компания направилась в сквер, к столетнему дубу, вокруг которого в художественном беспорядке располагались скамейки-пеньки и каменные валуны. Огромные бутылки с дешевым вином, которые студийцы называли «огнетушителями», откупоривались и уничтожались с поразительной быстротой. По кругу ходил единственный стакан: наполнялся доверху и выпивался залпом. Заминка случалась только на Ларисе — она отпивала один лишь глоток. Когда это произошло в первый раз — она отхлебнула свой глоток и передала стакан дальше, — вся компания взвыла:

— Так не годится!.. Не уважаешь!.. Не стесняйся, девочка!.. Это не наш человек!.. До дна, до дна!..

Лариса растерялась, но упорно качала головой, а потом поставила стакан на пенёк. И тогда лидер этой компании, тридцатипятилетний поэт, красавец-мужчина с гортанным, проникновенным голосом, приобняв её за плечи, склонился близко к лицу, сказал многозначительно:

— Оставьте девушку в покое! У нас никого ни к чему не принуждают…

В тот вечер этот парень — Андрей — поехал её провожать, и всю дорогу томно жаловался: «Хорошая ты девочка, Ларочка, только далеко живёшь!» Говорил о поэзии, называя Евтушенко «Женькой», а Вознесенского «тёзкой». У подъезда предложил не торопиться, посидеть на лавочке, поговорить. Лариса согласилась, ей было интересно и даже лестно, что такой взрослый и умный человек уделяет ей столько внимания. Но Андрей тут же разговоры прекратил, стал целовать её. Она почти не сопротивлялась, но когда его руки уверенно и умело стали оглаживать её груди, и он зашептал: «Где бы здесь уединиться?..» — она решительно встала, попрощалась и ушла.

Впрочем, Андрей оказался человеком не обидчивым, добродушным. После следующего занятия он сам проследил, чтобы она непременно пошла со всей компанией, держался как покровитель и друг, но провожать уже не рвался, всё подшучивал над там, что «хорошая девушка, да далеко живёт».

Под дубом или в кафе-стекляшке разговоры обычно шли по накатанной колее. Обсуждались свои собственные творческие удачи или неудачи: проскочившую в каком-либо журнале публикацию или отказ напечатать стихи. Причём, не печатались, по мнению всех, совершенно гениальные вещи. В издательствах сидели сплошные трусы и бездари, в редакциях тоже дрожали перед цензурой. Много интересного узнала Лариса и о писателях города: кто пьёт, кто периодически в психушке лечится, у кого с кем роман… Впрочем, в подобных разговорах отсутствовало злорадство или осуждение — обычный лёгкий трёп. Ребята в компании знали многое такое, к чему Лариса только приближалась: не пропускали премьер в театрах, выставок, творческих встреч. От них девушка впервые услышала о «мастере и Маргарите» Булгакова, о «Реквиеме» Ахматовой, о «Докторе Живаго» Пастернака. Говорили и о Солженицыне — многие слушали «Голос Америки», жалуясь на то, что делать это трудно, передачи сильно глушат… Когда бутылки уже бывали выпиты, начиналось чтение стихов по кругу. Компания, к тому времени очень весёлая, реагировала непредсказуемо: читавшего бурно обругивали или прерывали восклицаниями «ты гений!» А если мнения расходились, то в ход шли даже кулаки… Неизменный восторг вызывали стихи Нины Картуш. Лариса точно не могла определить своё к ним отношение. Пронизанные чёрной мистикой, эти стихи как будто завораживали внутренней музыкой, но и отторгали от себя душу девушки. Но зато своё отношение к самой Нине Лариса понимала точно: брезгливость.

Это было странное существо. Лет тридцать ей наверняка стукнуло, но держалась она как девочка-подросток. Ходила вприпрыжку, повисала, болтая ногами, на шеях парней, импульсивно размахивала руками. Худенькая, моложавая, она, может быть, была бы и хороша. Но её волосы свисали немытыми и нечесаными прядями, светлая блузка пестрела грязными разводами, подол у юбки болтался, оборванный, кокетливо выглядывала замусоленная комбинация, по чулкам бежали стрелки, на которые, как и на всё остальное, она не обращала внимание. Курила поэтесса сигарету за сигаретой, обсыпая всё вокруг пеплом. Ну и пахло от неё!.. Однажды даже Андрей, её лучший друг и почитатель таланта, воскликнул:

— Нинка, ты бы хоть изредка мылась?

На что та спокойно и гордо ответила:

— У меня нет денег на мыло! Я ведь на творческой работе, а поэзия, как известно, не кормит.

Ларисе было странно слышать это. Ну не кормит поэзия, так иди и работай где-нибудь! А не гордись своим нищенством… Уже будучи членом Союза писателей, Лариса оставила свою инженерную работу, чтобы полностью заниматься творчеством: не получалось совмещать то и другое. Материально стало заметно труднее, но они со Всеволодом пошли на это, стали жить на одну его зарплату в промежутках между Ларисиными гонорарами. Но и тогда, вспоминая Нину Картуш, Лариса испытывала чувство неприятия…

Да, ей не трудно было бы находить темы и факты для «отчётов» — такие, которые порадовали бы Геннадия Николаевича. Но каждый очередной отчёт она писала с неимоверным трудом именно потому, что эти факты нужно было обойти и всё-таки что-то написать. Каждый раз, читая исписанные её почерком листики, кагэбист хмурился и всё реже сдерживал недовольство. Поначалу он мягко упрекал её: «Неужели никаких конфликтных разговоров не возникает? Будьте внимательны, Лариса!» Позже говорил: «Может быть, вам не доверяют? Заговорите сами, попросите почитать что-то из самиздата». А на одной из последних их встреч, не сумев скрыть раздражение, отбросил листик с «отчётом»:

— Вы неискренни, Тополёва! Позавчера в вашей компании шёл разговор о Даниэле и Синявском, я знаю! Вы же об этом ни слова не пишите!

ГЛАВА 22

Майор Кандауров читал многолетней давности «отчёты» Ларисы Тополёвой. «… После занятия несколько человек: Викторов, Жиров, Шеин, Быкова, Картуш и др. пошли на квартиру Жирова, пили вино, чай, продолжали разговор о рассказе Ситиной…»

В начале отчёта Тополёва коротко пересказала содержание рассказа, который одна из студиек читала на том занятии. Уже не слишком молодая женщина, Ирина Ситина отстаивала своё право откровенно писать об интимной жизни и переживаниях героини.