Фаворит императрицы - Нина Соротокина

– Тише, тише… – Он погладил коня по горячей шее. – У них своя шатия, у нас своя.

Разговор с посланником меж тем переметнулся на Австрию, против которой интригует Париж и возводит на нее всяческие напраслины.

– Это какие же напраслины? Австрия нам союзница. – Анна опять повернулась к своим.

– Австрия в Силезии войска на границе собрала, – раздался несколько гнусавый голос Остермана. – И заявила, что это необходимая мера предосторожности на случай волнений, без которых, конечно, не обойдутся выборы польского короля.

– Все желают сохранить мир, значит, быть войне, – рассмеялась Анна.

– Австрия поддерживает предложенную вами кандидатуру на польский трон, – с поклоном сказал посланник.

– Вот и ладно, впрочем, мы это и сами знаем. Быть королем польским курфюрсту саксонскому Августу III – достойному сыну великого покойного отца.

Последнюю фразу Анна произнесла стоя, аудиенция была окончена. Во время всей этой сцены, величественной и ненатуральной, словно греческую трагедию разыгрывали, Родион пытался представить себя на месте саксонского посланника. Вот он упал на колени подле трона, он рассказывает о несправедливом навете на родителей, он умоляет о справедливости, лица приближенных взволнованны, Анна негодует… А потом очнулся. Господи, да они его просто не заметят! Он будет валяться в опилках, а все эти важные, решающие судьбы мира люди перешагнут через него, как через бревно, и карлицы перешагнут, пнув при этом своими маленькими ножками, обутыми в сапожки с бантами.

Государыня со свитой важно проследовала к выходу. Бирон позвал Родиона, вскочил на коня и поехал неторопливо, замыкая шествие.

Часть III

Политические игры

1

Поспешая вслед за сюжетом, мы совсем забыли одну особу, верную, добродетельную и скромную – княжну Клеопатру. Она приехала в Петербург в надежде устроить свою судьбу, но прошло уже более трех месяцев ее столичной жизни, а девушка еще не выходила в свет, не побывала ни на одном балу, и ни одному мужчине, кроме старых и скучных гостей Варвары Петровны, ее не представили. Было отчего негодовать и плакать! Тетка держала ее у подола, вернее, у колеса своего громоздкого кресла, заставляла читать вслух, вести бесконечные беседы и словно забывала, что племянница на выданье.

– Ты поговори с ней, поговори, – увещевала Клеопатра брата. – Батюшка наказывал, что ты должен обо мне заботиться. А ты что делаешь? Легкомысленный ты, Матвей, вот что.

Однажды вечером, когда Клеопатра раскричалась не на шутку, обвинения сыпались, как горох из мешка, – и ветреный он, и беззаботный, и деньги считать не умеет (было бы что считать!), Матвей рассказал сестре об отцовском сговоре с Люберовым и о бесславном конце этой затеи. К удивлению Матвея, Клеопатра отнеслась к сообщению брата спокойно.

– Вот оно что? А я думала, почему ты мрачный такой? Приехал в Петербург о нашем наследстве хлопотать, а не хлопочешь. Ну что ж… Такова, видно, воля Божья. Сам посуди, не сговорился бы батюшка с господином Люберовым на эти деньги… Все равно бы братец нам добром ничего бы не отдал. Ванька злодей, с ним судиться надо. И забудем об этом… до времени. А сейчас ты вот о чем подумай. Масленица на носу, а потом пост до самой Пасхи и ни одного бала. Я ведь только в церковь и хожу. Ты поговори с теткой, поговори…

– Всенепременно! Но ведь сразу не бухнешь – Клеопатру пора в свет вывозить! И так мы у тетки на полном коште живем. Здесь надо улучить момент, чтобы ввернуть в беседу нужные слова.

Но Матвей опоздал с разговором. В доме появилась вертлявая, самоуверенная особа с ворохом кружев и многими аршинами камки, штофа и прочими материями – шить барыне платье для выхода ко двору.

– Тетушка, какое счастье – вы поедете на бал, – несколько фальшиво веселился Матвей, не смея спросить, как Варвара Петровна туда доберется.

– Ты, наверное, думаешь, старуха из ума выжила? А вот и нет. Мне сестру твою надо миру показать. В честь трехлетней годовщины воцарения государыни нашей замыслен роскошный куртаг[21]. Мне достали билет на две персоны. Глянь, какая красота. Бумагу эту атласную, сказывают, в Саксонии золотом теснили.

– Уже и имена вписаны. А как же я?

– Похлопочи. Может быть, в караул во дворце назначат. Вот тебе и бал. Мне этот билет в честь мужа-героя жалован, а так бы нипочем не достать. Теперь у нас задача – Клеопатре неубогий наряд подыскать. Поедешь с ней в лавку к француженкам-мамзелям. Да и шубку новую справь. И чтоб все самое лучшее.

Клеопатра под собой ног не чувствовала от счастья. Она теперь пребывала в мечтах, отвечала невпопад, плохо ела, словом, нервничала ужасно, а по вечерам опять жаловалась брату:

– Неумеха я! Меня в Москве всего-то один разик и вывозили. Я тогда совсем юна была, а теперь все политесы забыла и менувета не знаю.

Матвей с готовностью показывал сестре реверансы на русский манер, и как в Париже приседают, и как кавалеру ручку подать.

– Давай потанцуем. Ты причитывай: «раз, два, три…», чтобы движение чувствовать. Только полегче ступай-то! Дама в менуэте должна быть как бы без ног.

– Это как же?

– Как лебедь, – отрубил Матвей, – с одними крыльями. Скользить надобно, скользить! Верхняя часть порхает, нижняя плывет. Ты руками-то поизящнее маши.

Вопрос о присутствии Матвея на балу все еще оставался открытым. Клеопатра стонала: «Я без брата боюсь!» Наконец Варвара Петровна смилостивилась:

– Ладно, впиши свою фамилию. Мне сказали, что можно и тремя персонами являться. Просто билет портить не хотелось. Смотри красиво себя впиши. Тут и места для тебя совсем нет.

Специально для бала крепостные столяры соорудили тетке новое кресло, оно было уже и куда менее удобным, чем домашняя каталка, зато очень нарядным. Судя по креслу, идея с балом давно созрела в голове Варвары Петровны. Подумать только, какие силы разбудила в тетке Клеопатра, какими живыми соками наполнила уже отжившие ветки этого дуплистого, битого временем дерева!

И вот он грянул наконец счастливый день! Платье-роба, бархатное, с золотыми листьями по подолу, сидело на Клеопатре прелестно. Сестра хотела было другое купить – цвета молодого салата, но Матвей определенно сказал: «Государыня любит яркие цвета, в салатовом ты будешь белой вороной». Варвара Петровна собственноручно обвешала племянницу семейными драгоценностями и всунула в руку старинный веер. После того как брови были насурмлены и румянец наведен, Матвей внес последний штрих – посадил на подбородок сестре крохотную мушку из тафты (в Париже все так носят!). Сия мушка для знающего глаза означала – люблю, да не вижу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});