Фаворит императрицы - Нина Соротокина

Родиона принял канцелярист Иванов, худой, чернявый человек с ухоженными и чрезвычайно суетливыми руками. По делу Люберова? Так, так… Надобно справиться с опросными листами и определениями. Зайдите через неделю. Матвей вышел на ватных ногах. Стены крепости давили на плечи. И еще он понял, что есть «теснота времени». Кажется, время не может быть тесным, это реку можно перегородить запрудой, время – никогда. Но время его жизни перегорожено со всех сторон, его время – это стоячий пруд с тиной, и нет надежды, что когда-нибудь что-то изменится.

Вторым чиновником, принявшим Родиона через неделю, был подканцелярист, некто Волобуев: небольшого роста, рыжеватый, с бородавкой на ноздре. Волобуев сидел за столом, не поднимая глаз, и всем своим видом изображал крайнюю занятость. У подканцеляриста была очень красивая чернильница – серебряный пузырек с лазоревой перегородчатой эмалью, крышечкой в виде луковицы и длинной, серебряной же цепочкой. Глубоко умакивая перо, Волобуев любовно придерживал чернильницу рукой, и Родион понял, что он эту безделушку всюду носит с собой. Не давая себе труда додумать, по каким именно признакам он это угадал, Родион решил, что этот – с бородавкой, если ему половчее дать, – примет. Надо бы только намекнуть об этом как-нибудь поделикатнее.

– Сведения о сестре моей и ее муже, – Родион продолжал играть орловского родственника, – чрезвычайно меня волнуют. Однако обстоятельства семейные понуждают ехать в родную вотчину. К весне, поверите ли, загодя надобно готовиться. Посему очень прошу работы по отысканию дел моих родственников как-то ускорить. Я, со своей стороны…

– Паспорт извольте, – сказал Волобуев, не поднимая глаз.

– Паспорт?.. Ах ты, господи, я и не предполагал, что сию бумагу надобно при себе иметь. Уж в следующий раз непременно… Я могу встретиться с вами в любом удобном для вас месте. Скажем, у Гостиного двора на Троицкой площади, а? Если желаете, можно в Адмиралтейской стороне. Синий мост вас устроит? Или у храма Святого Исаакия Долматского? – спрашивал Родион заискивающе (вот мука!).

– У Исаакия завтра в два часа пополудни, – скороговоркой сказал Волобуев, сгреб бумаги, цепко ухватил чернильницу и вышел из комнаты.

Вечером Флор собрал все имеющиеся в доме деньги, уж и сундук перетряхнули, и карманы вывернули, а слуга все твердил: мало, мало…

– Да откуда ты знаешь-то, что мало? – разозлился Родион. – Какая там у них норма, в Тайной?

– А норма у них такая: чем больше, тем лучше. Понеже они – прорва.

– Ладно. Если что, кольцо матушкино присовокуплю.

В назначенный час Родион был в условленном месте. Он укрылся в галерее, недавно пристроенной к храму для укрепления стен. Куранты голландских часов на храме пробили два.

Волобуев опоздал на пятнадцать минут. Он подошел к Родиону не спеша, встал бочком, глаза его рассматривали городские дали. Кошелек без малейшей задержки перетек из одних рук в другие и исчез в недрах подканцеляристского камзола.

– Я ознакомился с делом известных персон. В строгом смысле слова все это и делом-то назвать нельзя. Есть приказ об аресте, об обыске, но опросных листов нет, пыточных листов тоже нет.

– И что это значит? – быстро спросил Родион.

– А это значит, что Люберова подвергли арестованию, а далее, не утруждаясь допросами, тут же отправили в ссылку бессрочно. Об этом и реляция говорит.

– Значит, не было допросов с пристрастием?

Волобуев вдруг быстро, зорко глянул на Родиона, и тот поразился, сколь всепонимающим был этот взгляд.

– Вы ведь сынок им будете? Я не ошибаюсь?

– Вы не ошибаетесь, – согласился Родион. – А за что арестован отец?

– Сие есть тайна, – буркнул Волобуев и сунул руку в карман, словно желал ощупать кошелек – жидковат…

– Не могли бы вы принять от меня подарок, – пробормотал Родион, раскрывая ладонь с кольцом, брильянт сверкнул тревожно.

Волобуев, кажется, и взглядом не удостоил подарка, однако же все приметил: и истонченное золото ободка, и величину камешка.

– Колечко маменькино себе оставьте. Зачем вам знать подробности? Все как обычно. Был донос, уличающий означенную персону в противогосударственной деятельности. Но главное, папенька ваш богат был. Видно, перебежал кому-то дорогу…

– Ладно. Здесь я все равно никогда ничего не узнаю. Куда сослали родителей?

– Этого я пока не знаю. В реляции сказано – под Соликамск, но конвой еще не вернулся, посему точное место нам неизвестно. Арестанта выслали ранее, арестованную с двумя услужителями, людьми вашими, вдогонку. Мой вам совет: не ходите больше в наше заведение, не мозольте глаза. Пройдет год, два… тогда и справитесь. Я вам помогу, только вместо себя пришлите кого-нибудь. Так оно вернее будет.

Волобуев исчез как-то удивительно легко. Кажется, и сделал-то всего три неторопливых шага – и нет его, как растворился.

11

О смерти Августа II, короля польского и курфюрста саксонского, имевшей место 1 февраля 1733 года, Родион узнал из «Петербургских ведомостей», которые регулярно почитывал в Конюшенной канцелярии.

Родиона мало занимала политика, но отец ею был весьма увлечен. Поэтому и вспомнились сейчас слова его: «Умрет старый греховодник, быть войне».

– С чего это вы взяли, батюшка? – спросил тогда Родион.

– А с того я это взял, что Польшу начнут делить. Должность короля у них выборная. Французы захотят видеть королем польским Лещинского – тестя их Людовика.

– А мы кого захотим видеть?

– А мы на польском троне хотим видеть кого угодно, только не Станислава Лещинского. Вот погоди, попомнишь ты мои слова.

И вот Август II умер, а первым лицом Речи Посполитой стал примас, архиепископ гнезденский Федор Потоцкий. О Станиславе Лещинском в «Ведомостях» не было сказано ни слова, однако не газеты, а живые события, невольным участником коих стал Родион, заставили его убедиться в правильности слов отца.

Как-то совпадало, что при посещении Бироном манежа, – а это случалось почти каждый день, – там же находился и Родион. Со временем фаворит стал отличать Люберова среди других офицеров, обер-офицеров, генералов и конюхов. Как рыбак рыбака видит издалека, так и истинный лошадник по взгляду и жесту чувствует человека близкого. Кроме того, Родион свободно изъяснялся по-немецки, а другого языка, тем более русского, Бирон не признавал. В немецком Родиона фаворит угадывал дорогой его сердцу курляндский диалект, поэтому снисходил иногда до доверительного тона в разговоре с вежливым поручиком. Бирон любил порассуждать на общие темы. О чем? Да о чем угодно. О холодной зиме и теплом лете, о желудке, что бурчит не ко времени, о хорошей мужской попойке, но более всего, конечно, о лошадях.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});