Собрание произведений в пяти томах. Том 2. Семидесятые - Михаил Жванецкий

Сколько замечательного уже не опубликовано, сколько еще предстоит не опубликовать. Многие любят эти непечатные творения за красоту слога, лаконизм, неожиданные повороты неопубликованных мыслей, за парадоксальность, так счастливо не увидевшую свет.

Квартирная выставка произведений имела большой успех. Посетители подолгу простаивали перед черновиками в красивых деревянных рамках тоже ручной работы, вчитываясь, всматриваясь, вслушиваясь в эти строки, и выходили в конце осмотра, вытирая дружеские слезы.

«Телеграммы со всех концов земли, цветы, поздравления на столе юбиляра могли бы богато украсить сегодняшний день», – посмеиваясь, думал он, выбрасывая колоссальное ведро с мусором под праздничный перезвон колоколов.

Логическим завершением явилась большая статья о его творчестве, не появившаяся в этот большой праздник, не состоявшийся в этом году.

Стиль спора

Хватит спорить о вариантах зернопогрузчика. Долой диспуты вокруг технических вопросов.

Мы овладеваем более высоким стилем спора. Спор без фактов. Спор на темпераменте. Спор, переходящий от голословного утверждения на личность партнера.

Что может говорить хромой об искусстве Герберта фон Караяна? Если ему сразу заявить, что он хромой, он признает себя побежденным.

О чем может спорить человек, который не поменял паспорт? Какие взгляды на архитектуру может высказать мужчина без прописки? Пойманный с поличным, он сознается и признает себя побежденным.

И вообще, разве нас может интересовать мнение человека лысого, с таким носом? Пусть сначала исправит нос, отрастит волосы, а потом и выскажется.

Поведение в споре должно быть простым: не слушать собеседника, а разглядывать его или напевать, глядя в глаза. В самый острый момент попросить документ, сверить прописку, попросить характеристику с места работы, легко перейти на «ты», сказать: «А вот это не твоего собачьего ума дело», и ваш партнер смягчится, как ошпаренный.

В наше время, когда уничтожают вредных насекомых, стерилизуя самцов, мы должны поднять уровень спора до абстрактной высоты. Давайте рассуждать о крахе и подъеме Голливуда, не видя ни одного фильма. Давайте сталкивать философов, не читая их работ. Давайте спорить о вкусе устриц и кокосовых орехов с теми, кто их ел, до хрипоты, до драки, воспринимая вкус еды на слух, цвет на зуб, вонь на глаз, представляя себе фильм по названию, живопись по фамилии, страну по «Клубу кинопутешествий», остроту мнений по хрестоматии.

Выводя продукцию на уровень мировых стандартов, которых никто не видел, мы до предела разовьем все семь чувств плюс интуицию, которая с успехом заменяет информацию. С чем и приходится себя поздравить. Прошу к столу – вскипело!

К Новому году

Тысяча девятьсот семьдесят девятый год. У каждого день рождения, каждому что-то исполнится в этом новом, еще одном году. Кому исполнится семь – надо думать о поступлении в школу, кому семнадцать – в институт и еще успеть на танцы. Кому двадцать два – надо зажмуриться и, появившись на заводе после института, услышать первые жуткие слова: «Мотор не заводится!» Боже мой, а мы этого не проходили.

В двадцать пять можно жениться и познакомить маму с этим человеком. В тридцать нужно жениться. В тридцать один вас называют по отчеству и вы вздрагиваете. В трамвае вам сказали: «Дядя», причем такой же здоровый лоб, как вы. В тридцать два можно взять начальство за горло: повышай, мне уже тридцать два. А кому исполнится тридцать три, тому вообще интересно. Вам уже тридцать три, вам еще тридцать три, справа налево тридцать три, слева направо тридцать три. Возраст Христа. Его распяли, и вам надо торопиться. В тридцать четыре надо делать. В тридцать пять надо делать. В тридцать семь надо делать. В сорок кое-что должно быть сделано. Но возраст чудесный. Жена, дети, теща, еда. Все молодое, все свежее, все только-только. «Иван Павлович, вас зовет начальник отдела». – «Хорошо!»

В сорок пять надо уже не торопясь, но основательно. То есть и основательно, но не торопясь. Дети большие и жена. На работе: «Иван Павлович, вас приглашает директор». При-гла-шает. Жаждет видеть. Вам пятьдесят. Уважение. Дети взрослые и жена. Если еще не женились – бегом. Тут уже раздумывать некогда. Кто-то крикнул, и – бегом. На бегу будете думать. И быстрее, быстрее туда!

Пятьдесят пять! Солидное положение. Кем бы вы ни были: рабочим, продавцом, директором – уже все. Вас уже все! Уже уважают! «Как сказал Иван Павлович. Иван Павлович этого не любит. От этого у Ивана Павловича кашель». Если вы еще не женились – мгновенно. То есть молнией. Где вдова? Кто? Где? Быстро, бегом, и думать на бегу не надо, надо добежать! В шестьдесят на работе – здорово. Все встают. Дома все встают. Внуки в школе. Дети деньги приносят. Если вы еще не женились – не торопитесь. Может, и не надо. Неизвестно, на кого нарвешься, какая бабка достанется. Может, она вскрикивает по ночам.

В шестьдесят пять на работе – вообще! На улице – вообще! Дома?! То есть о-очень! Краны заверчены, газеты выписаны. Если вы еще не женились, уже не надо. Концентраты достал, раздавил, перемешал и на слабом огне довел до кипения. Курица берется «ПП», полупотрошеная, оттаивается в ванной, кладется в кастрюлю и опять на слабом огне. В шестьдесят пять кого хочется можно довести до кипения и на слабом огне. Торт из черных сухарей со сгущенным молоком. Рассольник в авиаконверте Мукачевского завода кожзаменителей по запаху и цвету не имеет себе равных. Порошок «Дарья» не требует усилий и подкрахмаливания, а подсинивание вам уже не нужно. Каждое утро стучите к соседям в знак того, что вы себя хорошо чувствуете. Если стук прекратился, пусть прибегают. С чужими детьми играйте недолго, не нарывайтесь на скандал. Пощекотал и пошел к себе... или от себя... Или вообще... Радость в том, что никого не интересует, куда ты пошел. Дома, к счастью, тоже один. Теперь осталось сидеть и ждать своего счастья. Ждать осталось недолго.

А кому в этом году исполнится год, я завидую больше всего. С ними и поговорить интересно, и есть о чем. Агу, родной, ты вырастешь, и будут тебе автомобили, и все лекарства, и красивые темные очки, и туфли на шпильках, и библиотеки на роликах, и телепередачи в кассетах, и наш концерт ты будешь носить в кассете вот здесь. И прокрутишь тысячу раз, чтобы еще раз увидеть все это и нас всех. И понять, какими мы были и чего мы хотели. И может быть, скажешь: «Ну что ж. Они по-своему были хороши. Не так, как мы сейчас, но по-своему...»

А теперь смотай все это, спрячь и будь счастлив в этом самом Новом, еще одном году!

Сын мой неосуществленный

Сын мой неосуществленный. Итак, что тебе взять у беспутного отца, покорителя маленьких компаний и больших розовых женщин?

Нерожденный сын мой. Нам гордиться нечем. Рад бы посадить тебя на диван, показать на шкаф, набитый книгами, и сказать: «Смотри, сынок. Отец не будоражил и не бузотерил понапрасну. Все эти три полки он написал крупным стремительным почерком. А ты, негодяй?!»

Или показать на шкаф, набитый черепами черепах, и сказать: «Смотри, сынок, твой отец. На его ракетах летает второе поколение космонавтов. Его формулы используют, чтобы засеять рис, по его чертежам делают кесарево сечение. На кого ты похож? Развратен и гадок. Фу! Да ты пьян, и опять эта девка за дверью...»

Или разгрести кучу детей и вызвать старшего: «Смотри, сынок, сколько твоих законных братьев, а ты? Тебе уже сорок. В кого ты, сынок? Фи! Да ты опять пьян. И уже другая девка под дверью. В кого ты вырос, бандит?»

В меня, сынок, и ни черта ты не откроешь и не напишешь. И не родишь, как не родил я. И я опять пьян, и эту девку ты не знаешь.

И вообще, сынок, выйди-ка и оставь нас, если вообще хочешь появиться на свет.

Падает снег

Для Р. Карцева

Когда разрывается душа, когда бело и белеет за окном.

Сыплет и сыплет.

И тихо в квартире, и мягко сыплет белым, и голые прутики веток качают головками в белых папахах.

Красная ягодка рябины в шапочке.

Падает снег.

Тепло у меня.

Что-то в приемнике потрескивает и превращается в музыку и женский голос.

Только нужно еще тише...

Падает снег.

Воробьи встрепанные заглядывают мне в глаза.

Я – им. Взаимное недоверие.

А я бы их пригласил погреть красные лапки и почирикать...

А снег летает, летает, прежде чем упасть и покориться.

Все бегут по снегу.

Я дома сижу. Все это переживаю.

Играют все, носятся, кричат, лают, прыгают.

Я все это переживаю.

Умом постигаю изнутри. Системой.

Остаюсь в милой неподвижности.

Работаю в тепле воображением...

Следы моих комнатных туфель на снегу.

И если выскочить из них и темпераментно помчаться дальше, оставляя, как минимум, рубчатые следы носков, а потом в заводе и из них выскочить и помчаться еще, оставляя нижнюю пятерню, стопу за стопой, стелющимся шагом и криком, затухающим вдали.

Падает снег.

Голову нести осторожно.