Собрание произведений в пяти томах. Том 2. Семидесятые - Михаил Жванецкий

Седьмое. Что такое жить напряженной духовной жизнью? Трудно сказать. То ли изучать труды древних греков, расшифровывать надписи на скалах или в лаборатории – над новой тканью или порохом. А если даже нейтроны, протоны? Это называется духовной жизнью? Может быть, шахматы. Или уединение, самосовершенствование. Жажду встретить человека со следами напряженной духовной жизни на лице. О местонахождении прошу сообщить.

Восьмое. Укреплять ли здоровье, чтобы дольше жить? Вопрос интересный. Бегать от одного, другого, третьего – так сказать, от всего... Очень долго жить тоже не всегда приятно. Есть как-то установленный государством предел, средний опубликованный. Стоит подумать об обремененных родственниках, ЖЭК ждет. Интерес к долгожителям гораздо выше заботы о них. Всем любопытно, когда они родились, и никого не интересует, где и почему они, невзирая на всеобщее внимание... Лучше повести дело так, чтобы вместе со всеми. Из-за чего-нибудь по службе или еще красивее – от взрыва на нефтеперегонном заводе.

Девятое. Можно уйти из жизни раньше и безболезненней. На фоне общей борьбы за качество приятна одинокая фигура, освещенная свечой, рассматривающая свое богатство – эмалированные значки. Все это видится на чердаке или в подвале, так как сияющие глаза требуют уединения. Это не алкоголизм, не случайные связи. Аккуратно, морально, похоже на работу в саду. Сборы марок, пластинок, книг, картин, коньяков требуют денег и вскоре смахивают на спекуляцию, ибо законы частного рынка жутко вторгаются в государственную сферу, когда вариант – цена рубль, но товара нет, уступает варианту – цена десять, но товар есть. Не знаю, как для экономики в целом, для частного лица наличие товара главнее наличия денег, ибо деньги нельзя есть и надевать на ноги. Но это частное наблюдение. Покупать картины у художников бессмысленно: неизвестно, что будет с вами, что будет с художником, что будет с квартирой. И вообще, картины плохо выглядят в малогабаритных квартирах, отсюда полное исчезновение меценатов, оттуда полное одичание художников, имеющих вид святых. В театр можно не ходить. Считается, что искусство ставит вопросы, а не отвечает на них. Современный театр ставит вопрос, так погружая его в глубь старой пьесы, что ухватить за кончик может только специально подготовленный, тренированный человек, свободно читающий и говорящий между строк. Это, как правило, артист того же театра – самый благодарный зритель.

И в-десятых. Все хорошо! Еда есть. Одежда. Тепло зимой и жарко летом. Черное море и небо. Песни, женщины, которые прекрасно живут, и озабочены, и устраивают детей, и борются с мужьями. Есть кино, есть работа, есть люди, которые живут теми же заботами и гомонят, как чайки, вокруг нас, так какого же вам черта читать все это, когда бьют часы и пора куда-то?!

Прочерк

Звонят из городской творческой организации, просят написать приветствие к шестидесятилетию секретаря.

– Найдите какие-нибудь очень теплые слова. Вспомните что-нибудь очень хорошее.

– Я не могу. Я недавно. Подскажите.

– Мы, к сожалению, тоже не можем.

– Он трудолюбив?

– В том-то и дело.

– Ленив?

– Очень трудолюбив. Если что хорошее прорывается – только в его отсутствие. А это все реже. Он сидит днем и ночью.

– Может быть, хорошо выглядит?

– Да нет. Желтый, бледный. Ночами сидит.

– Может, написать, чтобы красиво отдохнул, дал другим поработать?

– Нельзя. Он поймет.

– Ну что писать? Может, самостоятельно решает?

– Да нет. Бегает, согласовывает каждый шаг.

– А если об этом так приятно упомянуть – мол, не один?..

– Он догадается.

– А если написать, допустим, что оратор блестящий?

– Он поймет, что не о нем.

– А если сказать о счастье в семье?

– Поймет.

– Жену похвалить?

– Обидится.

– О детях?

– Нельзя упоминать.

– А может, почерк хорош, фигура, любим в коллективе?

– Поймет.

– Сказать, что очень рады присутствовать, что все были счастливы служить под его?..

– Поймет.

– Давайте скажем, что не дурак.

– Это к шестидесятилетию?

– Он добрый?

– Нет.

– Злой?

– Нет.

– А какой?

– Никакой.

– М-да... Может, поступки какие-нибудь совершал?

– Что-то не припомним. Его же потому и держат.

– Какой-нибудь свой взгляд высказал? Точку зрения? Мнение?

– Ничего не вспоминается. Вы пока напишите что-нибудь теплое. Абстрактно. Мол, шестьдесят лет – в такой прекрасный день, в таком прекрасном месте. А там, где о нем, ставьте прочерк. Фамилию и две-три черты. Мы вставим сами. Мы тут узнаем. Может, в молодости что-нибудь индивидуальное...

И оставьте второй экземпляр на семидесятилетие на этом же посту.

Сутки, сутки, сутки

Суточный репортаж

Сутки мои таковы.

Усыпание с засыпанием. Короче, выпадение из дня и переход в настоящую жизнь во сне, где я сильный и нормальный и много пытаюсь сделать, хотя мне что-то мешает.

Этот переход происходит в три часа ночи.

Выход из этого прекрасного состояния – в десять.

И с десяти до половины одиннадцатого – о женщинах. Воспоминания, представления и, боже мой...

С десяти тридцати начинаю видеть окружающее.

Преодолев первый приступ тошноты, умываюсь, бреюсь, чищу оболочку этого.

Еще один приступ тошноты.

Еда. Ну, это...

Уже хочется выпить!

Особенно отвратителен стол с этой ручкой и этой бумагой.

Особенно отвратительно то, что я должен на эту бумагу.

Шатаюсь вокруг, используя мелкие уловки, чтобы не сесть.

Даже газеты.

Даже читаю каждую, хотя для этого хватило бы...

С решимостью больного сажусь.

Бред.

Ложусь.

Снова сажусь.

Снова ложусь.

Бред.

Ложусь.

Боже мой! Я пишу о том, как отвратительно этим заниматься.

Особенно когда нет мыслей, особенно когда два года назад после ангины пропал юмор. Когда веселье ушло вместе со здоровьем, когда сюжета не было и нет, когда литературы нет, а есть слова, и вообще незачем относиться к этому серьезно и наконец осуществить мечту и вернуться в порт, откуда, осуществляя мечту, ушел добровольцем в литературу. И получил насос внутри! Почему же я не могу залезть с утра в кабину и вылезть в семнадцать два нуля?

И честно вытереть руки.

И честно грохнуть перед счетоводом: «Даешь аванс! Т-твою!»

И ребята рядом крепкие. Без особого такого... Коллектив.

Я за всех в ответе, как все за меня. Значит, плюю на все и в ус не дую.

Особенно по международному положению.

Я стал свободен.

Я стал одинок.

Я раскрутил свое здоровье.

Я не люблю своих гостей.

Пишу о том, что мне не пишется.

И пишу об этом все оживленнее.

И хрен с ним, как мне не пишется.

И хрен с ним, как мне не живется. Это не должно занимать чье-то внимание.

Хотя это мне мешает.

Это мне мешает любить других. Объяснять – поймет один.

Вот этим я и занимаюсь до девяти вечера.

Потому что уже вечер.

А кто-то посредине приходил.

Больше не придет. Обиделся.

Выхожу вон. Где, кстати, воздух, и звезды в черноте, и холод.

И я возвращаюсь.

Я читаю.

Всяких умных.

Всяких сложных.

Разных тех, кому это удавалось.

И они постепенно переводят меня в жизнь сна.

Где я до десяти. Бегаю, говорю с отцом и всеми, кого нет.

Потом полчаса – с женщинами.

А с одиннадцати я переживаю тошноту и отвращение, охоту к переменам.

Живя так, думаешь о смерти очень просто.

А что такое жизнь?

Не сбылось

Его впервые не напечатали в 1958 году, и с тех пор это продолжается непрерывно, вызывая все возрастающий интерес читающей публики, где с каждым годом появляются новые поклонники, новые интересные лица. Книги его массовыми тиражами не вышли в около сорока странах мира, в том числе на испанском, английском и даже на турецком языке.

Сколько замечательного уже не опубликовано, сколько еще предстоит не опубликовать. Многие любят эти непечатные творения за красоту слога, лаконизм, неожиданные повороты неопубликованных мыслей, за парадоксальность, так счастливо не увидевшую свет.

Квартирная выставка произведений имела большой успех. Посетители подолгу простаивали перед черновиками в красивых деревянных рамках тоже ручной работы, вчитываясь, всматриваясь, вслушиваясь в эти строки, и выходили в конце осмотра, вытирая дружеские слезы.

«Телеграммы со всех концов земли, цветы, поздравления на столе юбиляра могли бы богато украсить сегодняшний день», – посмеиваясь, думал он, выбрасывая колоссальное ведро с мусором под праздничный перезвон колоколов.

Логическим завершением явилась большая статья о его творчестве, не появившаяся в этот большой праздник, не состоявшийся в этом году.

Стиль спора

Хватит спорить о вариантах зернопогрузчика. Долой диспуты вокруг технических вопросов.

Мы овладеваем более высоким стилем спора. Спор без фактов. Спор на темпераменте. Спор, переходящий от голословного утверждения на личность партнера.