Презумпция виновности - Вячеслав Денисов

И он, гроза преступного мира города Холмска, безусловный кандидат на должность начальника Управления уголовного розыска ГУВД, ощутил полную беспомощность перед вяловатым на вид столичным «важняком», когда, войдя в здание администрации и поздоровавшись со знающими его в лицо охранниками, приблизился к пожарному гидранту и распахнул фанерную дверцу, его скрывающую.

Из-за свернутого резиново-суконного рукава пожарного гидранта виднелся краешек блестящей металлической поверхности.

Не веря ни себе, ни окружающему его миру, Желябин взялся двумя пальцами за предмет и вытянул его наружу.

Это был тот самый алюминиевый цилиндр, который описывал в лесу, над недоеденным трупом пассажира «Мерседеса», Кряжин. Диаметр составляющих его частей был не больше четырех сантиметров, длина свернутого изделия – не менее пятнадцати.

Желябин осторожно потряс его – внутри раздался глухой стук. И сердце майора похолодело.

Но, самое главное, на этом контейнере, точнее, на торце одной из его частей виднелись выбитые или выдавленные цифры – «29–11».

В это трудно было поверить, но он держал в руках ту самую вещь, которую искал, рискуя собой и всеми, старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России Кряжин. Тот самый контейнер, из-за которого потеряли свои жизни, не считая спятившего водителя «Мерседеса», шесть человек. Профессор Головацкий, таксист Кащеев, старший лейтенант милиции Солейкин, двое из «Мерседеса» и бродяга по жизни Петраков… Кто следующий?

Желябин вез в ГУВД контейнер, держа справа от себя, на сиденье, пистолет. Предохранитель был снят, патрон заведен в ствол. Кирилл не был уверен в радиоактивности материала, полученного Головацким, Кряжин об этом ничего не говорил, но от кармана куртки, в котором лежал блестящий цилиндр, почему-то несло жаром. А куртка у Желябина была добротная, турецкая, и с ее мехом можно было смело переживать зимы во Владивостоке.

И майор был крайне удивлен, что за эти полтора километра пути, проделанных им за шесть минут и четыре секунды (столько отсчитал секундомер), он не услышал ни треска от попавшей внутрь салона пули, ни грохота от ударившей его в бок машины. И даже когда он входил по лестнице на крыльцо ГУВД, когда пересекал порог и нажимал кнопку на секундомере, он все еще не верил в то, что жив.

Сашка двинулся вдоль набережной, ботинки его скользили по льду, он оглядывался, хотя и был спокоен за свое теперешнее положение. На набережной полно народу летом, когда празднуется годовщина Холмска. Зимой сюда не приходят даже рыбаки – место для лова неудачное, крутой подъем, да и мелководье. Но одного из фанатов подводного лова Пикулин все-таки увидел. Метрах в ста от берега, как раз на середине реки, стояла самодельная брезентовая палатка, рядом располагался раскладной стул, его и занимал сутулый мужик. Судя по позе, которая не менялась в течение десяти минут, пока Сашка осматривался и шел к нему, дела у рыбака были неважные. Лишь приблизившись, Пикулин увидел, что тот хотя и неподвижен сам, рука его, водящая мормышку на крохотной удочке, находится в непрерывном движении. Пикулин вначале не понял, отчего у него в глазах синие круги, потом догадался – на рыбацкой кисти не было ни единого места, свободного от лагерных тату. Тут и солнце с редкими лучами, обозначающее количество ходок, и имя любимой женщины, и перстни, и многое другое, что колется в зонах при наркозе в сто граммов неразбавленного спирта и легком подпитии мастера-художника. Судя по цвету, татуировкам было от десяти до двадцати лет, самому же рыбаку около пятидесяти. Из этого следовало, что тот провел в местах не столь отдаленных весь цвет своей жизни. Сейчас он сутул, покашливает, выдавая плохо залеченный лагерными лепилами и местными докторами туберкулез, молчалив и смирен.

– Как клев?

После этого вопроса Сашка не был удостоен даже взгляда. Лишь когда заглянул в ведерко и увидел с десяток окуньков размером чуть больше мормышки, получил ответ.

– Какой клев может быть в конце января? – просипел порядком простуженный мужик.

– Зачем тогда сидеть? – Пикулин кивнул на ведро. – Здесь на банку шпрот. Впрочем, не мое дело… Выпить хочешь?

– Наливай.

Через полчаса Сашка знал все события городской жизни, от которой был отключен после драматичной поездки с «Полтинника» до Столетова. Оказывается, город шерстит милиция, и в Холмске уже нет ни одного дома, где бы не побывали участковые или опера. Кого ловят – непонятно, да только ясно, что не карманного вора. За три последних дня три убийства, и все с нетерпением ждут, кого завалят этим вечером.

Выяснилось, что рыбак – слесарь с машиностроительного завода. Случился локаут, и вот уже второй месяц он не носит домой зарплату и, чтобы не видеть и не слышать жену, задающую один и тот же вопрос, ходит сюда. Навару никакого, но нервы успокаивает. А водка хорошая. Сразу видно – не пойло из осетинского спирта.

Другую Пикулин и не пил. После вчерашней попойки с Мишкой Петровичем у Сашки болела голова, но болела скорее от сигарет и бессонной ночи. Он еще не находился в том состоянии, когда душа требует похмелья.

И тут на берег реки выехал серо-синий «УАЗ». Серым был основной цвет, синим – дополнительный, в виде широкой полосы вдоль кузова, на которой белыми буквами под трафарет значилось: «МИЛИЦИЯ». Надписи не было видно – в ста метрах ее читать немыслимое дело, однако Пикулин, увидевший автомобиль прежде, чем сидящие в нем различили на льду группу лиц за вполне мирным занятием, знал точно – это приехали не сотрудники санэпидемстанции. И не за забором пробы воды.

Сашка присел рядом с сутулым и аккуратной струйкой разлил остатки водки по пластиковым стаканчикам. Рука его не дрожала, и он, когда наполнял стаканы, хотел убедиться именно в этом. Боковое зрение уже ясно различало сержанта в шапке, спускающегося на лед. Вскоре он оказался в десятке метров. Поддергивая на поясе кобуру с пистолетом и наручники, он шел, и во взгляде его читалась обреченность. Он шел, чтобы убедиться в том, что решение задачи, над которой трудятся все сотрудники ГУВД, находится не здесь. Он шел, потому что увидел людей. И больше не для того, чтобы действительно обнаружить здесь Пикулина, объявленного в оперативный розыск, а для обнаружения доказательств обратного.

Сашка скомкал в руке стаканчик, чем привлек внимание рыбака. После этого рыбаку пришлось обернуться круче, ибо его боковое зрение обнаружило еще одно живое лицо посреди этого ледяного безмолвия. И сутулый снова упер взгляд в лунку. Теперь появление мента на льду удивления рыбака не вызовет (потому что уже вызвало), и он не скажет, не подумав: «А кто его знает, кто он такой (на Сашку), я его впервые вижу». Сейчас он будет готов к встрече, он помнит, кто его угостил спиртным, а потому непроизвольно встал на сторону Сашки. Для всего этого стаканчик и мялся. Хитрая это штука – зоновская психология: вроде и Сашка ни о чем не просил, и рыбак все понял.

– Ну, как клюет?

– А как может клевать в конце января? – буркнул Пикулин, вынимая из ведра пригоршню рыбок. – Больше выпиваем, чем удим. Вы же в городе сразу вяжете и в отделение.

– Верно, верно… – бубнил сержант, оказавшийся старшим сержантом. Он разглядывал Пикулина и заодно сутулого. – А документы ваши посмотреть можно?

– Документы… – саркастически протянул рыбак, и Сашка посмотрел на него с удивлением. После 250 граммов «финской» рука слесаря уже не водила лесу как прежде – размеренно и вдумчиво, а дергала, словно под действием электрического тока. Если минуту назад очередной окунь-лилипут под толщей льда и собирался заглотить мормышку, то теперь он, наверное, находился в крайней степени недоумения и даже моргал – вот она, еда… Нету еды. Вот она, еда… Нету еды. Не успевал окунь за «финской». – Как же я не догадался взять на рыбалку паспорт?

Сашка сглотнул и виновато улыбнулся сержанту. Ссориться с ментами он не собирался. В голосе же его недавнего собеседника слышался откровенный вызов, который различим слухом только «заезжавших» или «завозивших». Потому вызов понял и Пикулин, и сержант.

– Вы тут мне не неповинуйтесь, – растерянно и глупо возразил сержант. – Предъявите документы и ловите своих голубых марлинов дальше…

«Финская»… Она только пьется легко. Последствия после нее гораздо тяжелее. Сержанту было проще – он ее не пил. Более того, он был образованным старшим сержантом, и его шутка относительно голубых марлинов была как нельзя кстати. Красавец голубого цвета, доходящий размером до трех метров и плавающий под водой со скоростью до ста пятидесяти километров в час, был очень похож на любого из тех, кто, еле перебирая плавниками, плавал вверх брюшком в детском пластмассовом ведре.

Но вот проблема – не каждый знает, кто такой «голубой марлин». Зато любому известно, кто такой «голубой». Даже тем, кому сидеть не пришлось. Кому же пришлось, чьи руки испещрены рисунками, представляющими собой вызов администрации, относится к подобным милицейским советам с определенной неприязнью.