Презумпция виновности - Вячеслав Денисов

В ванной он склонил разгоряченное лицо под зеркало, заткнул пробкой отверстие в раковине и стал наполнять ее ледяной водой.

– Черта с два вы уехали бы без контейнера… Ни за что бы не уехали… Вы поехали менять машину и личный состав поиска… – Окунув лицо в обжигающую воду, он поднял его и снова зашевелил губами. С них капала вода, и слова выходили смачными, понятными даже при том условии, что он говорил почти неслышным шепотом. – Не рассчитали ребята… Хотели наскоком, а городок Холмск оказался крепким орешком… Просто так со ста миллионами долларов никто не расстается.

Когда он вышел, шла тихая, хотя и горячая дискуссия. Равнодушных после такого потока неожиданной информации не было. Молчал лишь Сидельников, попивающий свой чай с лимоном и разглядывающий на экране телевизора глубокий вырез на платье молоденькой дикторши, зачитывающей прогноз погоды. Кажется, она ему нравилась.

А Кряжину не нравился прогноз. Если верить этой несовершеннолетней на вид нимфоманке с губами, не соединяющимися при озвучивании текста с видеосуфлера, то завтра в Подмосковье ожидается до минус двадцати пяти. А Подмосковье, выражаясь его же словами, это в центре города Холмска. Губы, блестящие от помады, наложенной от всей души, светились в свете софитов, зубы сияли, глаза красотки отсвечивали равнодушной улыбкой. Она была похожа на представителя последнего поколения резиновых женщин, созданного японскими компьютерными гениями.

Глава четырнадцатая

«Ну и девочка», – думал Пикулин, глядя на экран телевизора. Он лежал в комнате с потушенным светом и слушал прогноз на завтра. Комната представляла собой монаший скит в условиях современности: кровать с поцарапанными деревянными спинками, колченогий стул перед нею, на нем переполненная пепельница, стол в углу с остатками позавчерашней, вчерашней и сегодняшней трапез и ковер на стене, больше похожий на выработавший свой срок пользования половой коврик.

Сашка лежал на кровати и вдыхал запах квартиры, впитавшийся в стены и ставший ее неотъемлемой частью, такой же, как и этот стул. Пахло прокисшим пивом, табачным дымом и немытым полом. Вчера, двигаясь по темной стороне улиц, он забрел во двор, в который однажды, года два назад, подвозил какого-то клиента. Клиента он не помнил, значит, тот уплатил ровно столько, сколько значилось на счетчике. Тех, кто не платил, деньги из которых приходилось вышибать при помощи отвертки, а также тех, кто платил щедро, таксисты не забывают. В такие дворы он привозил клиентов редко, контингент тут малообеспеченный, и всякий раз, когда ему назывался адрес близ этих построек, он морщился и кривил губы – чаевых не будет. Вот и вчера, забредя в «колодец», образованный четырьмя пятиэтажками послевоенного типа, он уселся на лавку и поморщился. Жизнь Сашки оборвалась в том смысле, что он не видел перспектив, а те, что просматривались, грозили либо новым сроком, либо преждевременной кончиной. Из денег, остававшихся при нем, насчитывались какие-то крохи, и именно в этот момент Пикулин почувствовал необходимость выпить.

Желания подобного рода приходили к нему крайне редко, он не любил выпивку за ее последствия. Не отдавать отчет в своих действиях и не помнить утром то, что происходило с ним вчера, претило самому смыслу его существования, поэтому пил он всегда один, хотя все и уверяют, что именно этот вид выпивки является характеризующей чертой болезни под названием алкоголизм. Но Сашка алкоголиком не был. Он выпивал один с единственной целью – расслабиться и почувствовать себя вне игры. Взять у жизни тайм-аут, выйти из нее и подпитаться энергией из иных субстанций.

Хотелось выпить. Он всегда понимал, что главное при возлиянии помнить три вещи: с кем, сколько и где. С первым пунктом все было ясно. Второй решится сейчас, когда он выйдет из двора и зайдет в ближайший замеченный им магазинчик. Оставалось последнее, однако Пикулин был уверен, что, если он посидит во дворе пару часов, вынимая бутылку и засовывая ее обратно в карман, никто возмущаться не станет. Если в арку заедут менты, можно будет тут же встать и зайти в подъезд. Люки чердаков в таких домах давно выломаны, поэтому, если будут искать, нетрудно скрыться.

Решено. Он встал и вышел из арки.

Через десять минут вернулся, вынул из-за пазухи бутылку «Белого аиста» и с хрустом скрутил ей голову. Он ненавидел себя в этот момент. Пробку пришлось выковыривать шилом перочинного ножа.

Сашка вынул из кармана бутерброд с огурцом и шпротами, завернутый в целлофан, поморщился и возненавидел себя еще больше. Наверное, это и есть то, о чем предупреждала мать, навсегда уезжая в Мирный: «Ты, Шурик, либо снова сядешь, либо сопьешься, что означает то же самое».

С отвращением прижав еще теплый срез горлышка к губам, Пикулин влил в себя не меньше сотни граммов. Впился в бутерброд зубами и стал по-звериному жевать.

Когда он заливал внутрь себя вторую порцию молдавского коньяка, за спиной послышалось:

– Не угостишь, товарищ?

Еще не проглотив жидкость во рту, Пикулин резво обернулся и перехватил бутылку за горлышко. Хорошо еще, не грохнул, вооружаясь ею, о лавку.

Перед ним стоял мужик лет пятидесяти в коричневом, видавшем похороны Брежнева пальто и цигейковой шапке с опущенными ушами. Просьбу свою таинственный незнакомец мотивировал следующим образом:

– Сил нет…

Медленно пережевывая бутерброд, Сашка опустился на лавку. Поделиться он был не прочь, тем более что теперь для всех это будут просто посиделки двоих алкашей (что в интересах Пикулина), однако передавать бутылку для того, чтобы сомнительного вида «товарищ» всовывал ее горлышко в рот, ему не улыбалось.

Кажется, незнакомец был из провидцев. Он быстро выхватил из кармана пластмассовый кружок и ударил им об локоть. Кружок с глухим треском трансформировался и принял очертания стакана.

Его содержимое владелец цигейкового треуха пил так, как пил бы богатырь, сраженный коварным ударом ворога, живую воду. Когда этот впечатляющий процесс был завершен, Пикулин вспомнил Ильфа и Петрова. «Двенадцать стульев» Сашке довелось прочитать в тюремной библиотеке, «Золотого теленка» уже в библиотеке колонии.

– Так что, дядя, я у тебя переночую?

– Живи хоть сто лет, раз человек хороший. – И перед Сашкой появился все тот же стакан.

Одним коньяком отделаться не получилось, и уже около двенадцати ночи мужик, назвавшийся Мишкой Петровичем, выклянчил у Пикулина на бутылку водки и ушел, оставив таксиста ждать. По возвращении пил один, чему был чрезвычайно рад, закусывал сардинами из банки, курил Сашкин «Парламент» и говорил о том, что он бывший сотрудник МУРа, уволенный десять лет назад по политическим мотивам. «Хотел посадить тогдашнего руководителя милиции Москвы, но меня подставили и уволили, – рассказывал Мишка Петрович. – Все бы ничего, и пенсию обещали большую, и переехать в Сочи, только говорят – «молчи, не реализуй секретную информацию, майор». Но я, Святослав (Сашка представился Святославом), человек упрямый. Не пошел на поводу. Тогда повели меня. И все, что осталось у меня от службы, это вот эта фуражка и воспоминания, – он всплакнул и показал милицейский головной убор собутыльнику. – Не могу я против своего чувства долга переть…»

На внутренней стороне околыша Пикулин увидел полустертую, сделанную фломастером надпись: «Уч. инсп. л-т Самсонов Н.В.». Забыл, видать, сердечный Самсонов во время очередного контакта с агентом. Так и ушел, шатаясь, без фуражки.

Потом Мишка Петрович рассказывал Пикулину, как воевал в Афганистане, как заваливал цементом Чернобыльскую АЭС, как играл в столичных «Крыльях Советов» за юниоров, и просил денег на новую бутылку. Сашка, с нетерпением ожидая логического завершения пития, дал, после чего слушал душещипательное повествование о флотской жизни собутыльника. Тот всю свою сознательную жизнь выходил на пограничном катере в море и стрелял в японских браконьеров. Когда стрелки на часах стали показывать половину второго, Петрович на какое-то мгновение потерял сознание, успокоив Пикулина, но потом вдруг очнулся и с ожесточением в голосе стал клясть наркоманов, подставивших его под взятку, что послужило коррумпированному начальству поводом уволить его из Комитета по госнаркоконтролю. В два Петрович потерял сознание окончательно и больше в него не приходил.

Все это время Сашка думал, и к тому моменту, когда за окнами забрезжил неуверенный рассвет, он уже знал, что делать.

На следующее утро Кряжин проснулся первым, быстро умылся, поднял Сидельникова, позвонил Желябину, вчера попавшему наконец-то домой, и через час все, кто принимал участие в охоте на волков, а также Мацуков и Георгиев, сидели в кабинете Желябина, в ГУВД.

Чай давно был выпит, а тот, что стоял на столе, давно остыл. Ничего, что могло бы изменить ситуацию в следствии к лучшему или худшему, за сутки не произошло. Всякий раз, когда такое случается, а масштаб поисков невелик, руководителем следственной бригады принимается банальное, но резонное в конкретной обстановке решение – облава.