Том 7. Дневники - Александр Блок

Вечером должен был читать Терещенкам «Розу и Крест», но они разболелись. Пил чай у мамы, которая давно простужена. Тихо. Топушка — шалун, уносит туфли и калоши. Минуло полгода.

Люба вечером в кинематографе, покрикивает у рояля, сидит в ванночке.

29 января

Дни для меня значительные. 26-го сидели с Терещенками в «Сирине». У Любы вечером была Муся, которую и я застал. 27-го — тяжкая оттепель, весь день тяжко — и маме. Вечером читал «Розу и Крест» у Терещенок (им троим). Бог знает чего мне наговорили. Понравилось очень, видно, что по-настоящему. Все вместе вышли и поехали.

Вчера записал тетю и себя в союз драматических писателей и делал всякие денежные дела.

Сегодня — рожденье Франца, но у него весь день «военная игра».

Стригу до поздней ночи стихи, подготовляю новое издание. Стрижешь, а мысли идут. Прервал какой-то господин Миронов (муж О. М., сестры К. М. Садовской?) — устраивает вечер памяти В. Ф. Коммиссаржевской. Я отказался и резко выбранил всех участников.

Заходил к Поликсене Сергеевне Соловьевой — по поводу вечера, где мы с ней будем читать стихи Вл. Соловьева, а какие-то актеры — ломать «Белую лилию» (Наталья Ивановна Манасеина просила меня от В. П. Тарковской). Вечером — в «миниатюре» на Английском проспекте, а Люба — у Веригиной. Телефон с мамой и М. И. Терещенкой.

С милой ссорились (из-за актерства и Мейерхольда) со вчерашнего вечера. В вечеру помирились. Она в постельке, потягивается. Опять уедет скоро, может быть, на той неделе.

Непоправимость всего, острая жалость ко всем. К Разумнику в синей визиточке — косой, трудится. К Мейерхольду — травят. И Терещенки, и Ремизовы, и мы…

Мама была вечером в кинематографе с Франции.

31 января

Вчера — днем у мамы (с тетей). Вечером у А. М. Ремизова, читал «Розу и Крест» (Терещенки, Серафима Павловна, Зонов). По тому, как относятся, что выражается на лицах, как замечания касаются только мелочей, вижу, что я написал наконец настоящее. Все остальное — тяжело, трудно, нервно. Что будет с пьесой дальше, — не знаю.

Замечания: М. И. Терещенко: короткий монолог Бертрана (4-я сцена 4-го действия) «дописать» — обновить. «Встать на плечи» — «чуть-чуть противно», но «так он и должен». Всё — «из одного куска». В горле щекочет. Брань актеров, Андреева, Сологуба и мн. др. (изнервлен, сегодня уехал в Cannes по каким-то делам).

Елизавете Ивановне нравится, молчит, видно по лицу.

Пелагея Ивановна — за Гаэтана. Алискан — «лицеист».

А. М. Ремизов — «чисто» (без рассуждений). «Голова идет кругом» (а не «кругом»). Гаэтан — «летучий», Бертран — земля. Все повторял: «очень печально».

Зонова я не понимаю. Он очень хвалил, но, как он все говорит, я не знаю.

Люба сегодня в кружке, который собрался у Веригиной и которым она, окапывается, вовсе не очень интересуется. Мы много спорим, иногда ссоримся, но милая как-то нежнее со мной.

3 февраля

С утра пошел на крестины — крестил младшего сына Пяста. Веселый, пухлый, щека, каприз, 2-й год. Обряд прекрасный. Оба мальчика прекрасные. Взрослые проигрывают рядом с ними особенно. Был крестинный обед, недоразумения с отцом и попом, разумеется, досидел до 5-ти часов, усталость и отрадное чувство от детей и от обряда.

Небо становится весенним на закате, перисто.

В 9-м часу стали собираться у нас: мама, тетя, Женя, Пяст, Веригина с мужем, Александра Н. Чеботаревская, В. Н. Соловьев, Ю. М. Бонди, С. М. Бонди, Мейерхольд с женой, Иванов-Разумник. Я прочел «Розу и Крест». Опять сильное впечатление, хороший вечер.

Мейерхольд: отсутствие актеров на эти роли, связанность сцен. Жена смотрит на него, выпуча глаза, внушает, держит его, он слушается. А четыре года назад — напомнила Люба — приходил ко мне советоваться, разойтись с женой или нет. Ее все ненавидят, она все-таки умна и знает это положение свое, крайне трудное, несет с честью, если может быть в таких положениях, в таком «консерватизме» — честь. Мейерхольд, невзначай будто бы, выспрашивает, правда ли, что «антреприза Зонова субсидируется Терещенкой, а мы с А. М. Ремизовым — пайщики», и т. п., -невероятный вздор, мещанские сплетни. Также — о Станиславском. При всем этом он мило дурачился, и, мне кажется (как ни трудно всегда это в нем разобрать), ему понравилось искренно: по-человечески он меня крепко поцеловал. Женичка, дослушав, растрогался и спрятался в окно, за занавеску. Лицо у него дрожало. Говорит, что конец — «его», а юмор с капелланом и т. п. — слабее.

Пяст говорил, что так лучше, чем я рассказывал, и указал на совпадение ритма моего лейтмотива («Радость — Страданье одно») с его (в его «опере»): «Фея, Коринна, Любовь».

Александра Николаевна Чеботаревская: Бретань — как родная страна, «откуда у вас сила», «вклад в русскую словесность», давно не приходилось читать такой вещи, опасность заглавия, прозрачность, стиль (вместе с Мейерхольдом).

Разумник одобрил и ушел без чаю, торопился к себе в Царское Село, сказал: «Поговорим в „Сирине“».

Соловьев В. Н. - о достоинствах первого акта, начало слов графа оценил.

Бонди — о петухах (как М. И. Терещенко). «Абсолютная правда». Запомнил некоторое наизусть.

Много говорили о втором акте. Маме понравилось больше, чем когда я читал им с тетей.

Милая тихо хозяйничала, всех угощала, относилась ко мне нежно.

4 февраля

Телефоны, письма (Тыркова, Л. Я. Гуревич, Сытин, Ремизов). Иванов-Разумник указывает, что сцена, где Алискан становится на плечи Бертрану, может быть воспринята публикой как ростановская («Сирано до Бержерак»).

5 февраля

Разумник (в «Сирине»). Может быть, слишком часто: «Как ночь прекрасна». Соображения о «трагедии» и «драме» (рождение человека и смерть человека). Если так, то не все ли — трагедия? Например, «Пятая язва» (не говоря о Достоевском). Дело трагика — почувствовать трагедию во всякой человеческой драме (даже в упавшем на голову кирпиче, в случайно раздавившем автомобиле). Когда это будет почувствовано, понятие «драмы» в том смысле, как оно испоганено во второй половине XIX века (т. е. «кончается плохо»), — околеет. Слово «брат» (в звательном падеже) — не слишком ли по-русски?

Телефон с А. М. Ремизовым и с Румановим. О «Сирине» (с А. М. Ремизовым) — «обновить», прибавить крови, уже застывает (мама). Руманов сообщает, что Мережковские поехали из Парижа на Ривьеру.

6 февраля

Телефон с Философовым.

Днем — у мамы. О Жене, ее опасения. Вечером — с милой в кинематографе.

7 февраля

Одна из годовщин. В 7 ч. 25 м. вечера (поезд) моя милая поехала в Житомир.

Вечером — у мамы (тетя, Женя, Ю. М. Бонди, В. Н. Соловьев, Н. Бычков). У мамы — припадок. Разговоры о кружке.

8 февраля

Днем — мама у меня.

9 февраля

Утром — телеграмма от милой: «Доехала благополучно, господь с тобой, Люба». Скучаю. Днем — телефон с А. М. Ремизовым, зашел к маме. Вечером — «Садко» в «Музыкальной драме». Ничего нет нужнее музыки на свете; омытый ею, усталый. Там встретил милую Ольгу Качалову с мужем (Владимирский), который из красавца брунета превратился в рамолика, отчего стал милее. Болтали в антрактах. Господь с тобой, милая.

10 февраля

Четвертая годовщина смерти Мити. Был бы теперь 5-й год.

Третья годовщина смерти В. Ф. Коммиссар-жевской.

Только музыка необходима. Физически другой. Бодрость, рад солнцу, хоть и сквозь мороз.

Пора развязать руки, я больше не школьник. Никаких символизмов больше — один, отвечаю за себя, один — и могу еще быть моложе молодых поэтов «среднего возраста», обремененных потомством и акмеизмом.

Весь день в Шувалове — снег и солнце — чудо! Обедал у мамы, тетя, вечером пришел туда Женя. В 10 час. вечера все ушли, у мамы опять очень болит спина.

Обиженное письмо от А. Белого. Милая, где ты теперь? Господь с тобой.

11 февраля

День значительный. — Чем дальше, тем тверже я «утверждаюсь», «как художник». Во мне есть инструмент, хороший рояль, струны натянуты. Днем пришла особа, принесла «почетный билет» на завтрашний Соловьевский вечер. Села и говорит: «А „Белая лилия“, говорят, пьеска в декадентском роде?» В это время к маме уже ехала подобная же особа, приехала и навизжала, но мама осталась в живых.

Мой рояль вздрогнул и отозвался, разумеется. На то нервы и струновидны — у художника. Пусть будет так: дело в том, что очень хороший инструмент (художник) вынослив, и некоторые удары каблуком только укрепляют струны. Тем отличается внутренний рояль от рояля «Шредера».

После того я долго по телефону нашептывал Поликсене Сергеевне аргументы против завтрашнего чтения. В 12 часов ночи — звонок и усталый голос: «Я решила не читать». — Мне удается убеждать редко, это большая ответственность, но и радость.