Том 7. Дневники - Александр Блок

Иду обедать к маме. Прочел повесть Пушкина, перепечатанную из «Северных цветов». Несколько фраз явно — его.

18 февраля

Тяжелый день. Банк, нищий Русинов, телефон с Г. Ивановым, отчаянное письмо от А. Белого — переговоры с М. И. Терещенко и А. М. Ремизовым. Вечером — премьера «Электры», для меня — как будто ничего не было. Мы в бенуаре (мама, тетя, Франц), к нам заходил М. И. Терещенко.

21 февраля

19 февраля — днем в «Сирине». Решение относительно А. Белого (собрания не издавать, романа ждать, «Путевые заметки» — отдельной книгой). Вечером заехал за мной М. И. Терещенко, поехали на открытие «Нашего театра» («Просветительные учреждения», Зонов, Пушкинский спектакль). Так плохо, что говорить не стоит, двух мнений быть не может. Из Фетисовой может что-нибудь выйти. Тетя, Философов, Ремизовы, Волконский, Кульбин, Л. Гуревич. Разговор с Волконским, который почему-то советует читать «LAnnonciation a Marie» С1аис1еГя (? зачем?). Заехали с М. И. Терещенко на Варшавский вокзал, потом — к Ремизовым, куда пришел Зонов, разбранили его, а когда он ушел, Алексей Михайлович рассказал о нем много трогательного (женитьба, сумасшествие, около Коммиссаржевской). Михаил Иванович, усталый, отвез меня домой в 3-м часу ночи. Вечер был уютный — таянье, автомобиль, бесконечные улицы, ночь.

22 февраля

Письмо от милой вечером. Письмо и телеграмма от А. Белого и еще разные. Обедал у мамы.

Сегодня празднуется трехсотлетие дома Романовых, союзников 4000 понаехало из Киева, опасно выходить на улицу. Центр города разукрашен, Франц все время в соборах и пр. Капель, солнце — два года назад описано все в моей поэме («Собака под ноги суется, калоши сыщика блестят», «до Пасхи целых семь недель»).

Бродил днем, переехал тающую Неву в кресле, тоскливо и ветряно. Звонила Марья Павловна из «Тропинки», просила передать маме, что Надежда Сергеевна, сестра Поликсены Сергеевны, скончалась сегодня в 6 часов утра. Это — та, которая была в молодости красива замуж не вышла, культ брата.

Вечер — дома, после ванны позвонил к М. И. Терещенке, а он, оказывается, в отчаяньи, совсем расстроился, как было в октябре, у него сидят Ремизовы и двоюродный брат. Звал, но я боюсь после ванны, пойду завтра вечером.

Черная ночь, ветер весенний. Милая, как ты, господь с тобой.

Маме утром было скверно: опять поднималась температура, вечером (после гостей) — лучше. Милая, господь с тобой.

23 февраля

Вчера и третьего дня — дни о Терещенке.

Третьего дня вечером я позвонил к нему — и вовремя. Вчера (днем у мамы, завтрак с тетей, болтовня, брошюры Толстого на Зелениной) вечером пошел к нему. Ему уже легче. Сидя под Врубелевским демоном, говорили с ним и с сестрами о тысяче вещей. Я принес рукопись первых трех глав «Петербурга», пришедшую днем из Берлина, от А. Белого. Очень критиковали роман, читали отдельные места. Я считаю, что печатать необходимо все, что в соприкосновении с А. Белым, у меня всегда — повторяется: туманная растерянность; какой-то личной обиды чувство; поразительные совпадения (места моей поэмы); отвращение к тому, что он видит ужасные гадости; злое произведение; приближение отчаянья (если и вправду мир таков…); не нравится свое — перелистал «Розу и Крест» — суконный язык- И, при всем этом, неизмерим А. Белый, за двумя словами — вдруг притаится иное, все становится иным.

Какова будет участь романа в «Сирине» — беспокоит меня.

Главное, говорили о жизни. Об отношениях с мирискусниками (холодные, другое поколение, Волконский, многое). Сестры и Михаил Иванович рассказывали о детстве. Потом ушли сестры, мы говорили до 2-х часов.

Главное: то, что мама (и Женя) говорят мне, я говорю Терещенке.

Вот эсотерическое, чего нельзя говорить людям (одни — заклюют, другие используют для своих позорных публицистических целей): искусство связано с нравственностью. Это и есть «фраза», проникающая произведение («Розу и Крест», так думаю иногда я). Также и жизнь: выбор, разборчивость, брезгливость — и мелеешь без людей, без vulgus'a;[67] все правильно, кроме основного; это что-то — вроде критской культуры. Основное заблуждение. Трагедия людей, любящих искусство.

Много о себе рассказал Михаил Иванович. Все почти — мое, часто — моими мыслями и словами. И однако — «неестественно» это все отчуждение, надо, чтобы жизнь менялась. Оскомина.

За эти дни: письмо от Цинговатовой (Ростов н/Д.) — искреннее. Письмо от барышни Сегаль. Городецкий прислал переписать вексель. Вася Гиппиус прислал свою поэму. Боря прислал ответ — не обижен. Прибой людской. Опять усталость.

Милая моя, когда мы с тобой увидимся?

Обедал у мамы. Брожу — черно и сыро, кинематограф, песни. Прожекторы все еще освещают город. Письмо от Л. Сегаль, телеграмма от Бори — переезжает в Луцк.

Милая моя, господь с тобой.

24 февраля

Радуюсь: сегодня Терещенки почти решили взять роман А. Белого.

Маслянице и всяким торжествам — конец. Да будет тих и светел великий пост. Милая бы вернулась. Господь с тобой, милая.

25 февраля

Телефоны Клюева и Жени. Письма от курсисток и Метнера — очень трогательное. Письмо от Бори — мне и А. С. Петровскому, вложенное туда же.

Письмо от милой.

Мама зашла днем. Я пошел в «Сирин» — весело. Там — все, кроме Елизаветы Ивановны (больна). Роман А. Белого окончательно взят, телеграфирую ему. — Вечером ждал Женю, но Женичка не пришел. Пишу милой, господь с тобой, милая.

Нет, Женичка пришел поздно — от девушки, которой помогает, говорили хорошо, он был мне понятнее, сидели до 1-го часу (о сынах века и сынах света — Луки, XVI).

Милая, господь с тобой.

26 февраля

Сегодня день тусклый и полный каких-то мелких огорчений, серостей. Просто удивительно, как это бывает последовательно, до жути.

Милая, милая, приезжай поскорее, господь с тобой.

27 февраля

Мелочи. Письмо от Бори Бугаева (переезжает в Луцк). Катанье с М. И. Терещенко и А. М. Ремизовым на Стрелку (А. М. дал мне книгу J. Patouillet об Островском для рецензии; всякая болтовня и соображения. М. И. все как-то задумывается). — Городецкий взял вексель и говорил о нем по телефону каким-то голосом неуверенным, как будто еще что-то хотел сказать. — «Задушевный» телефон с Л. Я. Гуревич и стихи в «Русскую мысль». — Вечерний чай у мамы и разговор об «акмеистах» (новые мои размышления).

Маме гадко, тяжелое впечатление в «Тропинке» днем: Поликсена Сергеевна, после смерти сестры, очень грустна, в глубоком трауре. Дала нам с мамой по экземпляру «Перекрестка».

Мама, господь с тобой. Милая, господь с тобой.

1 марта

Вчера утром и днем — последняя издерганность (нервная). Вечером — Пяст и Княжнин пришли, сидели до 2-х часов ночи, очень приятно болтали и мало злословили.

Сегодня телефоны М. И. Терещенко и А. М. Ремизова. Анна Ивановна Менделеева спрашивала обиженным голосом, «дома ли Люба».

Днем пришел в «Сирин», приехали Михаил Иванович и Пелагея Ивановна, веселые, повезли нас с Алексеем Михайловичем кататься, потом — к себе, там читал я им поэму Пяста. Не берет ее «Сирин».

Уйдя, застудил горло, вечером пришел на лекцию Сологуба без голоса, а там — мама, тетя, все «наши», кроме Елизаветы Ивановны, Л. Андреев с компанией Осипов Дымовых, акмеисты, и пр. и пр. Измучился. Л. Андреев опять назвался.

Телеграфирую ему, что «отложим свидание, я потерял голос».

А. И. Менделеева спрашивала на лекции, где Люба, я врал, что не знаю.

Чай пили поздно у мамы с тетей.

2 марта

Нет голоса. Господь с тобой, милая, пишу тебе. Мама принесла мне ветку сирени.

3 марта

Сижу без голоса, пишу тьму писем. Пришла мама, потом М. И. Терещенко и А. М. Ремизов. Пили чай. Вечером приплелся чай пять к маме.

Милая, посылаю тебе записочку, господь с тобой.

4 марта

С утра стал разбирать записные книжки — прошлое дохнуло хмелем. Телефон с Л. М. Ремизовым. Пришла мама. Потом Клюев, очень хороший, рассказывал, как живет. При нем зашел на минуту Михаил Иванович. Вечером пришел милый студент из Киева, Вл. Мих. Отроковский. Позже — Женичка. Так и прошел день.

Письмо от милой. Господь с тобой, милая.

5 марта

Сегодня — рождение М. И. Терещенко, ему 27 лет, Разговаривали по телефону. Днем мама была, а обедал — Н. П. Ге. Много я ему говорил о Грибоедове.

Пушки палят, вода высоко. Горло побаливает, голоса нет.

Милая, господь с тобой.

6 марта

Мамино рожденье. Днем мама пришла с тетей ко мне. Было солнце, мама читала вслух стихи Бунина и Брюсова. Вечером они с Францем пошли на «Золото Рейна» (мой абонемент).