Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю - Андрей Балдин

Все сходится. Царь Петр шагнул по Сретенке, как по маршруту уже обозначенному, осевому, — широченным шагом (он сам был фигурой такой же: вертикальной, двоящейся и двоящей). Шагнул в самый пролом и космос.

И стало два Петра.

Башня-ракета и Яков Брюс

Вспоминается Яков Брюс, сподвижник Петра и, по убеждению Москвы, колдун и темный провидец. Брюс сидел в Сухаревой башне — именно в проломе, в космосе — в обсерватории и оттуда проницал умом пространство и время.

В этом наблюдении Яков Вилимович явно зачерпнул лишнего. (Есть легенда о том, как Брюс выдумал деревянную птицу, построил ее и летал над Москвой и взял однажды с собой Петра, притом не просто так, а во сне, чтобы не испугать.) А Брюсов календарь? Два века он наводил на Москву ужас. Спрашивается, что такого особенного было в том календаре?

Начнем с того, Брюс вообще его не составлял, но лишь надзирал за работой Василия Киприянова, который тем более никаких прозрений в будущее не строил, но лишь перелицевал заграничный календарь, немецкий, в коем проставил на несколько лет вперед восходы и заходы солнца. Календарь при самом косвенном, начальственном участии Брюса был выпущен только один, за 1709 год; больше «Петров колдун» этим не занимался. Однако этого оказалось достаточно.

Самые страшные сочинения, сказки и легенды и за ними напряженные пересуды нескольких поколений москвичей последовали в ответ на это скромное начинание. Оказалось, что календарь предсказывает жизнь с большой вероятностью на много лет вперед (вариантов календаря составлялось несметное количество).

А сказки о мертвой и живой воде? Брюс разнимает на части своего ученика и составляет его заново. Затем, спустя девять месяцев, колдун прыщет на тело ученика живой водой, и ученик просыпается, жив и здоров. Так, согласно еще одной легенде, заканчивает свою жизнь сам ужасный всевидец. Сговорившись с тем же учеником, он проводит опыт над собою, дабы против природы омолодиться. Дело кончается тем, что ученик с женой колдуна договариваются и не только не оживляют его, но даже не сращивают, а, расчленивши, прямо по частям и хоронят, здесь же, в башне, после чего живут во блуде. Затем появляется Петр и жестоко наказывает обоих, Брюса же более не воскресить, поскольку рецепт зелья времени потерян навсегда.

Между прочим, Брюс был похоронен не в башне, но, как и полагалось ему, на Немецком кладбище. Зато могила его сделалась на долгие годы обиталищем невнятных сил, теней и духов. Домов Брюсу приписывали в Москве несколько, и все как один, они были отмечены чертовщиной. В одном, кажется, в Большом Харитоньеве переулке — от Сухаревки недалеко — в стену был помещен заколдованный камень с письменами.

Расшифровав надпись и повернув камень, можно было добраться до клада и проч.

Все это не о Брюсе, но о тени его. Той тени, что за всяким человеком-стрелкой, дающим некоторый существенный ориентир (так же и Сретенка есть несомненный ориентир на круге московского компаса).

Но как страшна для Москвы эта тень! Она прямо проваливается в пустоту, которая и есть для Москвы петрово пространство.

*

Здесь важно различить «пространственный» прием Петра, первый — сретенский — опыт преобразования Москвы, который, будучи применен в дальнейшем во все увеличивающемся масштабе, привел к раздвоению столицы и образованию Петербурга и, неизбежно, к революции. Все это связывается в одну февральскую картину Москвы, где трещина между зимой и весной, покоем и движением показательно совпадает с петровским сюжетом, — и с улицей, идущей из центра, по карте вверх, к Полярной звезде — строго вертикально.

*

Заметки в февральском и мартовском календаре, которые производились без определенного плана (наверное, так сказалось сезонное предпочтение), составились в короткую цепочку, на первый взгляд, особо не связуемую. И все же есть нечто общее в этих записях: все они так или иначе говорят о линии, о связи и разрыве, о трещине, о петербургских нестроениях.

21 февраля 1722 года. Петр I издает Указ о престолонаследии в империи.

Того же 21 февраля, 1816 года. Начало движения декабристов.

24 февраля 1882 года. Началась телефонизация России.

1 марта 1861 года. Отмена крепостного права.

1 марта 1881 года. В 3 часа 30 минут по полуночи умер после покушения Александр II, царь-освободитель.

2 марта 1855 года. Умер российский император Николай I.

2 марта 1917 года. Николай II подписал отречение от престола в пользу своего брата Михаила.

11 марта (по старому стилю) 1801 года. В замке Архангела Михаила (Инженерном) в Петербурге убит заговорщиками Павел I.

Что-то последние четыре пункта уж очень мрачны. Это уже тенденция; сказывается невольное намерение собирателя, готового услышать в феврале один только революционный противуромановский тон.

И все же можно отметить общее февральское напряжение петербургской (именно романовской) сферы, той, что разрешилась в 17-м году «масленичной» революцией.

*

Еще раз: февраль — это «петербургский сезон» в Москве. Мы разбираем московские праздники и церемонии, тенденции и предпочтения, вольные и невольные. Картина революции, равно и метафизический ее чертеж, в самом Петербурге, несомненно, имеет свои смыслы и сюжеты, резоны и перспективы.

Иногда на одно и то же событие две столицы смотрят с противоположных сторон; что для одной хорошо, правильно, для другой фатальная ошибка.

Москва желает на свой лад праздновать февраль. У нее есть для него церемонии куда более комфортные, хоть и на ту же тему (встречи времен), но без душегубства и разрезания города геометрическим «скальпелем» (меридианом).

Масленица

Масленица — праздник переходящий, но он уверенно соотносится со «стационарным» Сретением. Связь между ними неслучайна. Оба праздника говорят о встрече времен, об их напряженном диалоге. По-прежнему две стороны в февральском диалоге, две точки на чертеже очевидны: Сретение соединяет Ветхий и Новый Заветы, Масленица — зиму и весну.

История Масленицы уходит корнями в глубокую древность. В день Сретения наши предки-язычники поклонялись Солнцу: жрецы Солнца совершали обряды встречи и приветствия светила, призывали тепло. А когда Солнце оказывалось в зените, сжигали куклу, сделанную из соломы, так называемую Ерзовку. Она олицетворяла дух огня и бога любви. С утра ее украшали дарами и подношениями: цветами, лентами, праздничными одеждами, носили на шесте, обходя дома и долы. К ней обращались с просьбами о благополучии и процветании. А потом сжигали (отправляли посылку с просьбами богу прямиком на небеса).

Ерзовка горела и тем прогоняла холод. Чем ярче и жарче горела, тем урожайнее впереди виделся год.

1 марта — Ярило с вилами. Вздевает зиму на вилы.

Март на нос морозом садится. Марток –надевай двое порток. Весна не установилась, еще очень холодно, спереди и сзади зима.

*

В самом деле, душе еще холодно, откуда-то с изнанки дует. От этого только сильнее желание весны. Зима уже порядком надоела, «будничный» сезон (см. выше: Две зимы) закончен. Календари, церковный и светский, в общем желании праздника вновь сходятся. Первые лучи обещают тепло, как на церковном «чертеже» года сретенский луч обещает будущее храмовое пространство лета. В эти обещания верят все; зазывание весны усиливается, ее выкликают со страстью, с перебором — так Масленица сама себя греет. Она раскрашена, как петух, цвета на ней горят не хуже огня на кукле Ерзовке. И этот перебор цвета понятен: глаза, утомленные долгой зимней белизной, согласны на пожар в цвете.

*

Внимание к цвету в принципе для Руси характерно. Даже в «пейзаже» русского шрифта Фаворский ищет цвет. У Шмелева Масленица вся идет цветными пятнами: золотая канитель, пряничные кони, блины, пылающие печи, «синеватые волны чада в довольном гуле набравшегося народа».

Идет поиск характерной праздничной формы, единой, годной Москве в качестве эмблемы. Масленица дает свой рецепт такой формы — необъятного (солнечного) блина.

Петр точит на него «сретенский» нож.

*

Голодный февраль привносит в почитание чувственность. Бог со сладостью поедаем. Это рискованное действие, которое немедленно по окончании праздника оборачивается коллизиями Великого поста (см. далее главу Птицы, рассказ «Стыд»).

Этот риск оправдывается творчеством: Москва не столько ест, сколько художествует с едой.

В советское время эту традицию сохранить было непросто. Не потому, что забыли Масленицу, просто отмечали ее немного постно, с этнографическим уклоном. Для настоящего художества нужна большая вера. Я слышал, что в одном из московских ресторанов в эти дни подавали блин в виде плана Москвы, на котором поочередно икрой, красной рыбой и селедкой были выложены: Кремль, Бульварное и Садовое кольцо. Широко, но все-таки формально.