Триумф Анжелики - Серж Голон

Она чувствовала себя рядом с ними, несмотря на расстояние.

«Когда-нибудь, может быть… я вернусь…»

Но несмотря на притягательность улиц Парижа и величие Версаля, она плохо представляла себе появление на другом берегу океана.

Она была так счастлива во время этих мирных дней. Столько важных дел удалось ей совершить. Были эти двое близнецов. Жоффрей мог наблюдать за тем, как они растут.

Были дела, которым они могли посвятить себя, посвятить всю свою свободу.

Сейчас, когда ее любовь была в безопасности, когда она была рядом с мужем, ее существование было освящено его присутствием, жизнь в Вапассу была окутана плотной завесой счастья. Это изменило ее внутреннее видение.

Сейчас связь ее и ее семьи не могла быть нарушена.

Она закрывала глаза и мысленно встречалась с ними, не особенно беспокоясь, так как верила, что они устоят перед испытаниями.

О! Она без сомнения заплатила бы дорого, чтобы узнать, что имел в виду Флоримон, говоря о «любовных интрижках Кантора», или увидеть, как юный ответственный за удовольствия короля открывает бал на ночном празднике, или как на берегах Сен-Лорана под заснеженной крышей конгрегации Нотр-Дам маленькая Онорина пишет, старательно выводя: «И.М.Ж.», – «Иисус Мария Жозеф» наверху странички.

Ее взгляд уносился за пределы окна, пока сердце ее было далеко, вместе с детьми.

Она угадывала их, жила их жизнью с опасностями и удовольствиями, и это лучшее, что могло с ними произойти.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ФЛОРИМОН В ПАРИЖЕ

20

Одним солнечным зимним утром, которое радостным светом заливало фасады домов в районе моста Нотр-Дам на Сене, Флоримон де Пейрак находился на третьем этаже одного из них, в скромной комнатке, обставленной согласно вкусов буржуа. Никому не пришло бы в голову искать его здесь, где он имел разговор с полицейским высокого чина, господином Франсуа Дегрэ, «правой рукой» одно из самых важных чиновников королевства, лейтенанта гражданской и криминальной полиции, господина де Ля Рейни, который назначил ему в этом месте тайное свидание.

– Благодарю вас, господин де Пейрак, – говорил Франсуа Дегрэ, – за ваши многочисленные отчеты, что вы посылали мне. Добавив к ним наши собственные, собранные с большим трудом сведения, ибо у нас гораздо меньше возможностей приблизиться к тем, кого мы хотим разоблачить, мы сможем вскоре представить рапорт Его Величеству. Там будут изложены конкретные факты и обвинения, которые, как ни жаль, станут тяжелым известием для него. Но ему придется взглянуть в лицо реальности. В самом деле, он не устает повторять, что настаивает, чтобы на преступления, виновники которых, по его мнению, находятся возле него, и слухи о которых широко разносятся в народе, был пролит свет. Он питает иллюзию, что с торжеством правды двор будет освобожден от всяческих подозрений и скандальных поводов. Он надеется, что правосудие, внимательное к мелочам и беспристрастное, присоединившееся к расследованиям полиции в равной степени беспристрастным и скрупулезным, откроет, что его подозрения были слишком преувеличены, и удовольствуется наказанием нескольких лиц, виновных в незначительных проступках.

Но нет. Быть может, размеры катастрофы его потрясут, но мы сможем представить ему элементы дела, которые заставят его разрешить открытие публичного суда. Сделать это необходимо как можно раньше.

Вот почему я не стану от вас скрывать, что очень рассчитываю на свидетельство вашего брата Кантора, которого хотел бы видеть сегодня. Его показания для меня бесценны, так как он единственный среди нас, кто знал, видел, близко общался с одной из наиболее опасных отравительниц нашего века. Я говорю о подруге некой маркизы де Бринвилье, которую я имел счастье арестовать и препроводить на эшафот несколько лет назад. Но другая ускользнула у меня из-под носа и скрылась в Америке.

Ваш брат видел ее там и сможет информировать меня о ней. Это будет одно из имен, которые не играют большой роли для монарха, но которые отлично послужат как экран, на котором возникнут другие, более громкие.

– Мой брат поглощен своими любовными приключениями, – ответил Флоримон с отеческим видом, – и если для меня эти галантные истории не имеют никакого веса, то для него-то, напротив, имеют. К тому же, должен вам сказать, что по натуре он не болтун, и вы ничего из него не вытянете, если ему взбредет в голову заупрямиться…

– Посмотрим, посмотрим… – сказал Дегрэ с легкой улыбкой. – Не забудьте, что я вас еще на коленях качал!

– Ладно! – согласился Флоримон с притворным вздохом. – Постараюсь вырвать его из теплой постели, что не так-то просто. Я доставлю вам его под личным экскортом.

Флоримон стремительно вышел, и Франсуа Дегрэ поднялся из-за письменного стола и подошел к окну, за которым виднелась Сена.

Потом взгляд его перенесся на черно-белые плиты пола. Машинально он погрузился в воспоминания.

– Те времена… – пробормотал он мечтательно.

Его пальцы повернули ключик от ящика. Письмо всегда было там. Он осторожно его взял, потому что бумага по краям истерлась, развернул и нежно поднес к лицу.

Содержание он знал наизусть.

«Дегрэ, мой друг Дегрэ, я пишу вам из далекой страны. Вы знаете откуда. Вы должны знать или по крайней мере догадываться. Вы всегда все обо мне знали…»

Когда он брал письмо в руки, то он не собирался его перечитывать. Целью его было почувствовать ее, все, что ее представляло: бумагу, почерк, мысль, что она держала перо, выводящее строчки, что ее нежные тонкие пальчики складывали лист, еще хранящий аромат ее духов.

Жест, с которым он подносил к губам ее послание, был для него священным, и он скорее бы погиб на колесе, чем открыл бы его кому-нибудь. Он не мог ни сопротивляться ему, ни обойтись без него.

В течение многих лет, когда он боролся с преступлениями, он замечал, что огромное количество высокородных людей предаются им с непонятным простодушием и бессознательностью, словно общество вновь вернулось во времена языческих убийств. Но поскольку такое утверждение было бы ложным, то оставалось принять идею заразы сатанинским безумием, бессознательного ослепления сердец, умов, душ, словно эпидемия сделала их незрячими и невосприимчивыми по отношению к границам нормального, существующим между ужасом и благом.

Как всякая эпидемия, этот бред существовал строго определенное время. Дегрэ был из тех, кто должен был знать это, не позволить распространиться, но был не в силах уничтожить.

Кроме того, его ужасало нечто вроде мистического возбуждения, особенно среди женщин, с которым некоторые злодеи погружались во зло и умывали руки в крови.