Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая - Марк Еленин

Третье. Командование сухопутных сил (СХХ) контролируют два разведывательных отдела: 1. «Иностранные армян Востока», «Иностранные армии Запада».

Отдельные службы: а) Служба криптографического анализа н радиоразведки, подчиненной командиру ВВС Герингу, б) «Служба Хенке» при министерстве иностранных дел — высшее политическое бюро НСДАП, возглавляемое Розенбергом, в) Бюро зарубежных организаций нацистской партии, возглавляемое Эрнстом Боле; «Фольксдойче мительштеле» — Центральное бюро лиц немецкой национальности, являющихся гражданами других стран, возглавляемое группенфюрером СС Лоренцем. По существу все это филиалы разведслужбы. В центре разведки «Абвер» — администрация адмирала Канариса, возрожденная на базе ведомства полковника Николаи — это самая старая и самая сильная разведка Германии.

И наконец, Шестое управление. Заведует бригаденфюрер Вальтер Шелленберг, подчиняющийся непосредственно Гиммлеру.

В шестом управлении — это служба безопасности («СД») — две части: «Амт-3» — управление, занимающееся внутренней Германией и «Амт-4», действующее за границей.

— Гестапо — государственная тайная полиция, гехаймштаатсполицай. Далее — Криппо — уголовная полиция. Охранные отряды. Четвертое и шестое управление являются подразделением РСХА — главным управлением имперской безопасности.

— Пожалуй, с первого раза это не запомнишь — протянул Венделовский. — И я еще не понимаю, зачем нам нужно столь скрупулезное знание.

— Ну, это в свое время узнаете, — ответил, будто был все время в комнате Деревянко, распахивая дверь. Бледное лицо его несколько оживилось, может быть, помогло содержимое бутылки, которую он унес с собой. — А сейчас убедились, что пока вы ушами хлопали, разводили свои антимонии, немцы, как деловые люди, преданные вождю партии, целую империю успели создать за пару лет. Учиться надо!

— Нам, коммунистам, у фашистов учиться? — гневно вскричал Венделовский и замолчал, повинуясь тайному знаку Шаброля.

— Можно и у фашистов. Как товарищ Сталин учит: любой опыт можно поставить на службу партии. Кончаем полемику. Давайте конкретно: еще раз пройдитесь по тексту и расходимся. Встречаемся здесь же вечером в девятнадцать ноль-ноль. Монкевиц остается в моем распоряжении. Пока вы свободны.

— Но позволите, Иван Матвеевич! Прошу разрешения сказать! — в голосе Шаброля мягкое «эр» затвердело, зазвучало требовательно и упорно. — Николай Августович Монкевиц завербован нами, и мы «ведем» его весьма долгое время. Я не имею предписания передавать его кому бы то ни было.

— Поскольку мы с вами служим одному богу, уважаемый товарищ «Доктор», могу представиться: я — Деревянко, замначальника разведупра Красной Армии, майор госбезопасности. И право приказывать мне дано вашим начальником — Артузовым Артуром Христиановичем. Этого достаточно или мы будем продолжать бесполезные споры?

— Но я все равно по своим каналам должен связаться с «Центром», доложить обстановку и испросить разрешения.

— Сколько на это потребуется времени?

— До девятнадцати я буду иметь ответ.

— Если бы вы столь же быстро выполняли все возложенные на вас задачи, — и в этот раз не сдержал раздражения Деревянко.

— Хотел бы услышать о своих конкретных промахах.

— Могу. В группе слабо поставлена оперативно-следственная работа... Да, да! Знаю, вы станете опять козырять Кутеповым и Миллером, этими выжившими из ума фанатиками... Это прошлое, уже далекое прошлое. Нельзя жить старыми победами — это тоже мысль товарища Сталина. Нужны новые успехи.

Пропустив мимо ушей все обидные слова, Шаброль сказал спокойно:

— Я терпеливо слушал вас, товарищ Деревянко. Теперь вы послушайте меня. Я знаю ситуацию, которая складывается в ИНО, и о перестановках, которые там произведены и производятся. Я знаком с методами работы нашего большого шефа. У меня есть некоторые сомнения, что вы полностью согласны с ними...

— Сомнения, подумать только, у него сомнения, — издевательски засмеялся Деревянко. — Да знаешь ты, интеллигент недобитый, где ты у меня сидишь? — Он протянул сухую цепкую ладошку и сжал ее в кулачок. — Вот ты где у меня. Дуну — и нет тебя, пропал... Распустились вы здесь на заграничных харчах, народные денежки не жалеете, в игрушки играете, конспирация, мать вашу так...

Он непристойно выругался и вдруг замолчал, пожевал губами, успокоился. Точно чья-то рука перевела рычажок. Ничего не щелкнуло, не звякнуло, а в кресле уже оказался иной человек. Спокойный, вальяжный начальник, знающий себе цену. Долгим взглядом он измерил Шаброля, сказал:

— Ладно, пошумели, обменялись мнениями и забыли. Дело у нас одно: выполнять указания товарища Сталина. Против этого не возражаешь?

— Никак нет, товарищ начальник, не возражаю. — Лицо Шаброля осталось непроницаемым.

— Ну и лады! Читайте еще раз, и разошлись до вечера...

— Ну что ты на все это скажешь? — спросил Шаброль, когда они, коротко, без подробностей рассказав о встрече с Деревянко Гошо и Мрожеку, остались одни.

Венделовский был обескуражен:

— Не могу прийти в себя. Что они там все с ума посходили? И это — начальник? И он смеет говорить, что действует по соглашению с Артузовым? Не могу поверить...

— Многому придется нам теперь поверить, — грустно сказал Шаброль. — Признаюсь, я жалел о том разговоре, который затеял с тобой в Париже. А теперь хочу его продолжить — и будь что будет!

— Это как же понимать, месье Роллан? Ты сомневаешься во мне...

— Да пойми ты, не сомневаюсь. Но люди покрепче тебя болтают невесть что, когда их допрашивают особенно старательно.

— Нет, нет, Роллан, с этим я не соглашусь никогда. Ты что — допускаешь пытки в советских тюрьмах?

— Почему бы нет, если нам советуют учиться у фашистов? Да взгляни ты открытыми глазами на то, что происходит у нас и у них. Да тут не общность, а некая синхронность, словно один фюрер консультируется с другим и поступает по одному плаву. Пункт первый: недоверие к своим недавним приближенным, необъяснимое отстранение их от должности, затем — исчезновение физическое. Капитан Рем, генерал фон Шлейхер и другие... Затем крупная акция. В Германии — поджог рейхстага, плохо подготовленный суд над большевиками и Димитровым. У нас коллективные процессы «Центров», большое число обвиняемых и плохо проведенное следствие. «Правых» и «левых» уклонистов и троцкистов тебе перечислять не надо. Термидор, предсказанный Беседовским, похоже, начался. У них концлагеря, у нас — Соловки. Методы, похоже, одинаковые, фамилии — разные. Еще данные: большая часть шуцбундовцев, бежавших от немцев в СССР, была передана фашистам. Следом пошла группа антифашистов -евреев, отправленных в гестапо. По-моему, товарищ Сталин твердо решил: во всех бедах большевизма решающую роль играют социал-демократы и их руководители, он их называет предателями. А больше всех, по-моему, ненавидит коминтерновцев.

Тут вспомнился Венделовскому рассказ Цветкова о московской гостинице «Люкс», и он пересказал его Шабролю.

— Как видишь, я недалек от истины. Так что надо серьезно задуматься, как жить дальше... — Он помолчал и добавил, — «...или не жить».

— Ты о чем? Об Иоффе?

— И ты знаешь эту печальную историю?

— Разумеется, хотя осмыслил ее по-настоящему только сейчас...

...Много лет назад — в 1927 году — самоубийство одного из первых советских дипломатов А. Иоффе преподносилось официальными сообщениями как результат неизлечимой болезни, как слабость старого большевика.

На самом деле, дипломат видел, как подавляются любые попытки разобраться в существе споров, ведущихся в партии, как становятся «врагами партии и народа» те, чье мнение не совпадает с мнением генсека.

Выстрелом в висок Иоффе завершил свой спор, вышел из фракционной борьбы, был похоронен с почестями и этим спас свое честное имя от позорной клички «предателя и фракционера». Именно такой выход из ситуации пришел в голову Шабролю в тяжкую минуту.

Но это была лишь минутная слабость. Годы работы за кордоном приучили его не принимать скороспелых решений.

— Нет, мы еще повоюем, дружище, — утешил он Венделовского. — Мы еще нужны своей стране, я уверен. А эти Деревянки, их амбиции, указания — это надо перетерпеть. Наше начальство разберется, не сомневаюсь...

Глава десятая. ПАВЕЛ НЕФЕДОВ И ДРУГИЕ

1

Павел Анатольевич Нефедов теперь частенько покидал почти достроенный дом и уезжал в столицу — шумный многолюдный Асунсьон, где неожиданно для себя нашел много новых друзей и единомышленников.

Да это было нетрудно — среди 50 тысяч жителей города было немало искателей приключений, готовых идти по этой девственной земле за удачей и богатством. Красивые прямые улицы столицы вели к террасообразному берегу реки, поросшему густой тропической зеленью. Эта пышная зелень укрывала и много грязных улиц с полуразвалившимися домиками на окраинах. В Асунсьоне сосредоточилась торговля целой страны. Здесь продавали матэ, кожу, табак, апельсины, ром, маниоку. Шумные базары предлагали все, чем богата природа Парагвая. Вокруг обширных складов и железнодорожной станции как пчелы вокруг улья, роились самые разные люди: именно здесь заводил новые знакомства Нефедов. Тут были и разорившиеся купцы и охотники, давно порвавшие с родными племенами и ушедшие со своих земель: бродяги, нанимающиеся на любую работу за пару бутылок рома, матросы, списанные с кораблей. В Асунсьоне среди торгового люда постоянно толкались многоязычные сезонные сборщики плодов, упаковщики и грузчики, люмпены, выдающие себя за искусных врачевателей всех болезней, торгующие чудодейственными мазями, ядами и травами. Все оттенки кожи, все человеческие типы были представлены здесь — от черного и медно-красного, шоколадного или сиреневого, до баклажанного или цвета кофе с молоком. И немало было здесь белых: многие выходцы из Европы и Северной Америки добрались сюда на южный край земли. Это были главным образом люди, еще сохранившие связь с пароходной пристанью и железнодорожной станцией, чьи знания и навыки механики требовались ежедневно.