Татуировка - Валерий Воскобойников

Пятидесяти тысяч у Евы не было. Не было даже и пяти. А было только пятьсот — пять стодолларовых бумажек. Деньги она откладывала постепенно, когда работала на нового русского, а если точнее — на нового армянина. Ева учила тогда его детей русскому языку, как-никак она была кандидатом педагогических наук, и он платил ей по двести долларов в месяц. Но потом армянина убили, и его вдова, быстро собрав детей, улетела во Францию. Доллары были зашиты в подушку на самый черный день, но теперь черные дни у нее шли бессменной чередой.

— Пятьсот долларов возьмете? — спросила она экстрасенса на всякий случай: вдруг согласится.

Тот не обиделся и серьезно объяснил, что этих денег хватит на такую энергию, которая способна вернуть только ноготь сына. Почему именно ноготь, а не другую часть тела, Ева узнавать не стала.

Сейчас она тоскливо обдумывала, что скажет в Комитете солдатских матерей, потому что добрые люди посоветовали ей обратиться еще и туда.

— Газеты же писали: в армию сейчас большой недобор призывников, поэтому в городе проводят тайные облавы, — объясняли ей. — Милиция останавливает юношей призывного возраста, заводит их в отделение, а там люди из военкоматов без слов отбирают у них паспорта, одевают в военную форму и увозят в часть. Только солдатские матери и могут помочь, — советовали Еве доброжелатели.

И она отправилась по нужному адресу. На ближней остановке толстый сопящий мужчина, налегающий на нее справа, наконец вышел, а вместо него рядом встал другой человек — пожилой, солидный, в очках. Но развернул он журнал с такими неприличными фотографиями, что Еве, стоящей поблизости, даже стало неловко.

В который раз она подумала о том, как сильно за эти десять лет переменилось общество. Попробуй в прошлые годы в общественном месте человек развернуть похожий журнал — да его тут же сдали бы в милицию! А сейчас в каждом газетном киоске, на каждом лотке торгуют таким непотребством, что матери с ребенком туда просто не подойти. И кто продает — пожилые женщины! Да она лучше бы с голоду умерла, чем нанялась торговать таким товаром!

Рядом с Евой несколько человек принялись протискиваться к выходу и развернули ее так, что она против воли уткнулась глазами прямо в этот чертов журнал. Мужчина как раз перевернул страницу, и Ева неожиданно увидела фотографию собственного сына. Но в каком виде! Гоша, обнаженный, показывал свою татуировку. На груди был изображен святой апостол, а на спине и боках художник-тату нарисовал целую картину, где было множество людей и предметов…

Вагон в это время как раз остановился, мужчина свернул журнал и вышел. Секунду постояв, Ева бросилась вслед за ним. Она еще не знала, что станет делать, скорее всего, будет на коленях умолять отдать журнал ей! Она обязательно должна прочитать, что там написано про Гошу! Может, это подскажет, где он сейчас. Однако прямо перед ее носом двери захлопнулись, и ей осталось только следить за тем, как мужчина скрывается в толпе на платформе. Потом, когда поезд вошел в тоннель, она вспомнила про тормозной рычаг. Но было поздно.

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АНТОНЕ

Этот телефонный номер Агния набирала утром и вечером день заднем — в ответ были длинные бесконечные гудки. И вдруг тот, кого она вызванивала, откликнулся.

— Боюсь, вы обратились не по адресу, — сказал Кирилл Агеев, когда она, волнуясь, объяснила ему цель своего звонка.

— Почему? Разве вы не дружили?

— Дружить-то дружили. Только ведь вы пишете не портрет, а икону…

Друг юности Антона Шолохова многозначительно замолчал. Быть может, ждал возражений. И они последовали.

— Я пишу книгу. И хочу, чтобы в ней была правда. Как можно больше правды.

— Правды? — с иронией переспросил друг юности. — Ну приезжайте. Только предупреждаю: после моего рассказа иконы у вас не получится.

Он продиктовал адрес мастерской, и на следующий день Агния ровно в двенадцать вошла в подъезд на улице Марата.

В Петербурге принято называть парадным любую дверь, которая ведет в дом, даже самый облупленный и провонявший кошками ход со двора. Но здесь и в самом деле было парадное. И хотя на облезлых стенах дети оставили многочисленные граффити, хотя на кафельном полу не хватало плиток и наверняка кто-то из жильцов уже ломал здесь ногу, все же это был настоящий парадный подъезд с широченной площадкой на первом этаже, от которой наверх вела лестница. Она хранила явные следы роскоши времен императора Александра Третьего, а то и Второго. Впрочем, как знать, быть может, дом строился и при первом из Александров: в израцах Агния не разбиралась.

Но вот только под лестницей нужной двери не было. Хотя Кирилл Агеев, прощаясь по телефону, предупредил: «Подниматься не надо, мастерская на первом этаже, вход под лестницей». Однако, войдя в подъезд, Агния обнаружила, что вся стена за лестницей состоит из изразцов, а посередине даже помещается камин. Но вот двери там никакой она не увидела.

Перепутать, записать не тот номер дома она не могла, художник диктовал четко, привыкшая брать интервью по телефону, Агния ошибок не делала. Все же она вышла из подъезда и прошла вдоль дома — вдруг рядом соседнее здание с тем же номером. Дом заканчивался подворотней, а дальше висел номерной знак с иными цифрами.

И тут на другой стороне улицы, вдалеке, она увидела художника, который явно торопился и шел в ее сторону. В том, что это художник, Агния уверилась мгновенно: на нем были все элементы внешних признаков профессии — берет, клетчатая широкая куртка, борода и, главное, огромная папка под мышкой. А когда художник перешел улицу, ей стало и вовсе легко. Она встала у парадного подъезда и, едва он приблизился, спросила с уверенной улыбкой:

— Вы — Кирилл Агеев?

— Простите, Бога ради, — проговорил слегка запыхавшийся художник, — сдавал работу, ну и смотрели долго, обсуждали. Думал, за час уложусь, а оказалось — полтора. Мчался на всех парусах. Нехорошо, когда дама ждет.

— Ничего, — решила смягчить ситуацию Агния, — я пришла только что. Меня смутило отсутствие двери.

— Ах, это! — Художник рассмеялся. — Это мы с Антоном когда-то придумали такой… секрет. — Он подошел к стене, нажал на одну из плиток, она откинулась, и за нею показалась щель замка. Кирилл повернул ключ, легко толкнул ногой стену, часть стены легко распахнулась, превратившись в дверь.

-Ну, как фокус?

— Здорово! — восхитилась Агния.

— И точно то же самое было у Антохи. Вот здесь, рядом.

— То есть он был вашим соседом? — решила она уточнить.

— Ну да, мы вместе получали мастерские. Вот его дверь, — и Кирилл хлопнул рукой по стене. — Здесь когда-то пребывала Анна Гарни, которая приехала ко мне, а он ее увел.

— Та самая Гарни?! — удивилась Агния. — Она приезжала к вам?

— Ну не к Антохе же, — ответил Кирилл с легкой улыбкой. — Но уехала она от него.

Агния уже читала об этой знаменитой парижской галерейщице, которая пришла в мастерские великих художников юной рыжеловолосой красавицей. У великих нищая юность была далеко позади — все они стали богатыми старцами. А у юной натурщицы Гарни был апогей бедности. Великие скопом в нее повлюблялись и завещали ей кто работы, а кто и состояния. В результате к тому времени, когда она распрощалась с юностью, в ее владении были и замки и виллы. А дальше она сама приумножала свои богатства с помощью молодых художников. Покупая их работы, она помогала талантам встать на ноги и, раскутав их имена, продавала те же работы в десятки, а то и в сотни раз дороже. И в жизни Шолохова она тоже сыграла свою роль.

Кирилл пропустил Агнию в дверь, помог снять куртку, повесил ее на один из массивных чугунных крюков, которые торчали из стены на разных уровнях, аккуратно поставил свою большую папку и продолжил:

— Сначала он увел у меня жену, а потом судьбу. Но я на него не обижаюсь. Он ведь всегда был такой — привык карабкаться. Я ж его с детского сада знал.

Кирилл усадил Агнию в огромного размера дряхлое кресло, и, пока он в выгородке, превращенной в кухню, готовил кофе, она осматривала его мастерскую. Эскизы декораций, большие листы с книжными иллюстрациями на стенах, длинный самодельный стол для просмотра работ, полки, на которых стояли огромные папки.

— Я бы вам с удовольствием показал свои работы, но вам сейчас нужно другое, я понимаю, — проговорил Кирилл, подвинув к ее креслу низенький столик, на который тут же выставил чашку с дымящимся кофе и блюдо с печеньем и сушками.

Агния для приличия запротестовала, но художник понимающе улыбнулся и спросил:

— Можно начинать? Тогда доставайте свой блокнот или диктофон — с чем вы привыкли работать?

Агния вынула из сумки и то и другое, и работа началась.

Его поставили в угол через пять минут после того, как привели в детский сад. Я его сразу увидел: он вошел со своей игрушкой — такой тряпичный то ли заяц, то ли медведь, и встал у двери. Это была старшая средняя группа — то есть нам было по пять лет, можно сказать, сознание у нас уже работало.