Татуировка - Валерий Воскобойников

— Вы так замечательно рассказывали об Антоне, что я увидел его, как бы это выразить, во всей полноте таланта. Он ведь был гений, правда?! — Она согласно кивнула, хотя кое-какие работы Шолохова по-прежнему были ей непонятны. — У меня был еще один старший товарищ, тоже теперь уж покойный, известный писатель. Его звали Радием Петровичем. Врачи разрешили ему выпивать не больше двадцати пяти граммов коньяка, и мы прозвали эту дозу радиком. Так и говорили: выпьем по радику. Представляете, какая была веселая компания: собирались три друга: Радий Петрович, потом еще поэт, Вольт Николаевич, и бард, Гелий Иванович! Правда, забавно?

— Еще как! — согласилась Агния, представив этот союз имен.

— Давайте еще по два радика? — предложил Василий. Она согласно кивнула.

— Вы знаете, я сидел рядом с супружеской парой, они, пока вы рассказывали, постоянно перешептывались. Я даже сначала хотел сделать им вежливое замечание. Но передумал. И знаете почему? — Тут Василий посмотрел на нее особенно выразительно. — Потому что услышал, что они шепчутся о ваших глазах. О том, какие у вас изумительно красивые глаза.

— Ну что вы, Василий, самые обычные глаза, — попробовала возразить Агния, чувствуя, что от его слов краснеет, словно школьница.

— Вот за них, за ваши глаза, за ваши талант и красоту позвольте и выпить.

Они быстро выпили свой коньяк, и бармен, не спрашивая, принес им новые рюмочки. Василий в это время с восторгом разглядывал ее перстень на безымянном пальце. Перстнем Агния и в самом деле гордилась, его изготовил когда-то специально для нее талантливый художник-ювелир, чуть-чуть влюбленный в нее. И ей было приятно, что Василий сразу отметил изящество этого перстня, да и в том, что он с нежностью погладил ее пальцы, не было ничего зазорного. У нее и в самом деле были пальцы пианистки. От бабушки.

Скоро она выяснила, что у Василия не только есть что рассказать об Антоне, но и кое-что показать. Шолохов оставил ему на память свое произведение. Картину.

— Причем эта картина, — объяснил он смущенно, — всегда при мне. Такая вот память.

— То есть как это — всегда при вас? — удивилась Агния. — И сейчас тоже?

Оказалось, что да — сейчас она тоже была при Василии.

— Она что же, такая маленькая?

— Вовсе нет. Размером с грудь и спину. Говоря точнее, она просто на мне.

-На вас?

— Да, Агния Евгеньевна. Не на холсте и не на бумаге, а на мне — на моем, простите, теле.

— Что же вы ее никому не показываете? — удивилась Агния. — Там, надеюсь, приличное?

— Абсолютно, — успокоил ее с улыбкой Василий, — я бы сказал, даже слишком приличное. Только, Агния Евгеньевна, я ее, действительно, не показываю никому. Она для меня как талисман. Ее видели несколько близких мне людей и больше никто, — говорил он, по-прежнему окутывая ее взглядом, влюбленным и застенчивым одновременно. — Хотя работа, говорят, гениальная… Показать такую работу — все равно что раскрыть душу…

— Но мне-то вы могли бы показать? — спросила раззадоренная Агния, соображая, какой бы мог получиться об этом отличный материал в газете. Она никогда не пропускала ничего гениального. — Мне можно показать.

— Вам, Агния Евгеньевна, можно. Для этого надо всего-навсего приехать ко мне домой… Машина стоит рядом, а ехать минут семь-восемь, не больше… Я живу поблизости, на Марата… — Бармен снова заменил им рюмочки, но Агния этого почти не заметила. Ей так хорошо было разговаривать с душевно близким человеком, который вслушивается в каждое ее слово! Она давно не чувствовала себя так свободно и радостно подхватывала непритязательные шутки Василия, а он продолжал любоваться каждым ее движением. Можно было еще сидеть и сидеть, тем более что Глеб наверняка домой не вернулся, но уж очень хотелось посмотреть на удивительное произведение Антона Шолохова.

— Так поехали, — сказала она, — чего же мы ждем!

Его машина стояла на другой стороне Невского, а если точнее, то на Фонтанке, в нескольких десятках метров от Аничкова моста. Он бережно вел ее через улицу, и руке Агнии никогда не было так уютно, как сейчас — в его большой, сильной и теплой ладони.

— Ого, какой у вас шикарный автомобиль! — сказала она, остановившись у длинной иномарки с тонированными стеклами. — Я совсем не разбираюсь в иномарках. Там что же, когда сидишь внутри, с улицы ничего не видно?

— Да, не видно, — смущенно признался Василий. — Но это всего-навсего «Вольво».

Смешной мальчик: он так торопился, что стал целовать ее сразу, как только они сели в его холодную машину. Она и тут протрезвела не очень. А руки его уже умело и проворно хозяйничали у нее под блузкой.

— Какая у вас нежная, теплая, прекрасная грудь! — шептал он при этом, целуя ее в шею.

А рука его уже двигалась дальше. При этом другой рукой он что-то мгновенно сделал со спинками, отчего те стали плавно опускаться, образуя вместе с сиденьями удобное ложе. И Агния, так же плавно откинувшись вслед за спинкой, ощутила себя лежащей на этом ложе. Он целовал ее глаза, губы… И она уже отвечала ему. При этом ей было и смешно, и приятно, и радостно. И она прошептала ему об этом:

— Смешной мальчик! Ты такой ласковый, нежный!

И подумала почти с восторгом: ничего себе приключеньице! Отдаться прямо посреди Невского! Рассказать Глебу, вот он удивится! При этом в ее мыслях Глеб был кем-то вроде близкой подружки, которая порадовалась бы за нее после такого рассказа.

— Агния, любимая! Я полюбил вас с первого мгновения! Как только увидел, так сразу и сказал себе: это та женщина, которую ты искал всю жизнь! — нашептывал Василий, продолжая целовать и прогуливаться руками по ее телу.

«Ну пусть человек с таким тонким художественным чутьем повосторгается, если ему так необходимо. В конце концов от меня не убудет», — расслабленно думала она, уже идя навстречу его рукам.

И в этот миг, к счастью или несчастью, подошел милиционер. Она его сначала даже не заметила, но он постучал по лобовому стеклу своей полосатой палкой, а потом с сочувствием, хотя и громко, произнес:

— А стоянка здесь запрещена, молодые люди. Предъявите-ка документы, водитель.

Пока Василий застегивался и, выйдя из машины, выяснял с ним отношения, она наконец увидела себя со стороны. Хороша, нечего сказать! Дома ее дожидается Глеб, который так мечтал пойти на ее выступление, но именно на этот вечер его аспиранту назначили защиту кандидатской. Ей, можно сказать, — к сорока, а она собирается то ли ехать домой к едва знакомому двадцатилетнему мальчишке, то ли отдаться ему прямо здесь, в машине. Более пошлой ситуации трудно было бы придумать.

Василий стоял к ней спиной, продолжая в чем-то убеждать пожилого милиционера, и даже не заметил, как она вылезла из «Вольво» с другой стороны и, не прихлопнув дверцу, быстро-быстро пошла в сторону Аничкова моста, потом побежала, боясь, что он догонит ее, начнет хватать за руки, уговаривать. Но ее никто не преследовал. Ей повезло — едва она приблизилась к остановке, как подъехал и услужливо распахнул двери троллейбус. Агния впрыгнула внутрь, даже не посмотрев на его номер.

Дорого она расплатилась за этот час флирта. И цена была — Глеб, которого прямо с защиты диссертации увезли на «скорой» в больницу.

Из случайного троллейбуса Агния пересела в метро и, уже подходя к дому, удивилась, не увидев в своих окнах света. Она настолько привыкла приходить в эту квартиру после Глеба, что даже ключи часто оставляла дома. В этот раз ключи были с собой. Но ощущение тревожного неуюта оттого, что Глеб не распахнул перед нею дверь и не встретил ее со своею рассеянной улыбкой, поселилось в душе немедленно.

Вот так. Стоило мчаться домой сломя голову, чтобы обнаружить, что квартира пуста, а муж где-то пирует в окружении аспирантов. Или аспиранток.

О том, что в этот вечер случилось с нею самой, она как-то сразу забыла. А вот Глеб! Неужели достаточно одного года супружеской жизни, чтобы муж начал ей изменять? Да если вдуматься, вообще непонятно, что связывало их до сих пор — двух чужих людей с далекими интересами.

Несколько раз она принималась звонить к нему на кафедру, но бросала трубку — не хватало еще услышать развеселые голоса аспиранток и лживые оправдания мужа! И когда зазвонил телефон, она схватила трубку, приготовившись, если только послышится голос Глеба, выкрикнуть ему что-нибудь яростное, чтобы он понял, что может оставаться там, где находится, потому что здесь его никто больше не ждет.

— Это квартира Пуришкевич? — спросил какой-то зачуханный голос.

— Нет, Самариной!

Агния ненавидела подобные идиотские вопросы. Еще хорошо, хоть фамилию назвали. А то порой просто спрашивают: «Это квартира?» Так и хочется им ответить: «Сумасшедший дом».

— Мне нужна Анна Евгеньевна Пуришкевич. — Ее имя уродовали, явно читая по бумаге.