Расцвет и закат Сицилийского королевства - Джон Норвич

Встречу назначили на 9 июня в Кампо-Грассо около Сутри. Начало было достаточно многообещающим. Адриан, сопровождаемый кардиналами и большим эскортом немецких баронов, которых Фридрих послал его приветствовать, торжественно проследовал в императорский лагерь. Но затем все разладилось. По обычаю король должен был взять папскую лошадь под уздцы и придерживать стремя, пока всадник не спешится; он этого не сделал. Одно мгновение Адриан, казалось, колебался. Затем, спешившись самостоятельно, он медленно прошествовал к предназначенному для него трону и сел. Теперь, наконец, Фридрих выступил вперед, поцеловал папе ногу и поднялся, чтобы получить в ответ поцелуй мира; но на сей раз Адриан не исполнил положенного. Король, заявил он, не оказал ему услуги, которую из уважения к апостолам Петру и Павлу его предшественники всегда оказывали верховным понтификам. Пока это упущение не будет исправлено, он не получит поцелуя мира.

Фридрих возразил, что не обязан выступать в роли папского грума; и весь этот и последующий дни спор продолжался. Адриан стоял на своем. Он понимал, что за этим вроде бы небольшим отступлением от протокола в действительности скрывается нечто гораздо более важное — публичное проявление непокорства, изменяющее саму суть отношений между империей и папством. И это его мнение никакие объяснения и доводы не могли изменить. Потом Фридрих неожиданно сдался. Он распорядился, чтобы лагерь перенесли немного южнее, в окрестности города Монтерози; и там утром 11 июня бестактность, допущенная два дня назад, была исправлена. Король вышел навстречу папе, провел его лошадь под уздцы, как сказано в источнике, на расстояние брошенного камня, а затем, крепко держа стремя, помог ему спешиться. Вновь Адриан воссел на трон и ожидал его, поцелуй мира был должным образом дарован, и переговоры начались.

Адриан и Фридрих не доверяли друг другу до конца; но этот инцидент упрочил их взаимное уважение, и последующее обсуждение происходило вполне дружелюбно. Все пункты соглашения, заключенного в Констанце, были подтверждены. Ни одна из сторон не вступит в сепаратные переговоры с Вильгельмом, Мануилом или римским сенатом. Фридрих, со своей стороны, обещал защищать законные интересы папы, а Адриан отлучить от церкви всех врагов империи, которые после трех предупреждений не откажутся от борьбы. Сговорившись таким образом, они вместе направились в Рим.

Папа больше не видел никаких препятствий имперской коронации.[77] С другой стороны, для проведения церемонии требовалось одобрение римлян, а вопрос о том, как Рим примет будущего императора, оставался открытым. Давешние действия Фридриха в отношении Арнольда из Брешии делали исход еще более проблематичным. Но Фридрих и Адриан недолго оставались в сомнениях. На некотором расстоянии от города их встретила депутация, посланная сенатом, чтобы их приветствовать и обговорить условия, на которых римляне их примут.

Епископ Оттон Фрейзингенский, вероятно очевидец, оставил нам дословную запись разговора. Диалог начался с длинной речи главы римской депутации. Хотя никоим образом не враждебная, она была высокопарной и покровительственной; в ней утверждалось, что только благодаря Риму империя Фридриха стала тем, чем она является, потому новый император поступит правильно, если будет соблюдать свои моральные обязательства перед городом — эти обязательства, которые, очевидно, включали твердые гарантии будущей свободы и добровольную уплату пяти тысяч фунтов золотом.

Оратор только вошел во вкус, когда Фридрих прервал его. Говоря, как тонко замечает Оттон, «без подготовки, но не будучи неподготовленным», скромно, но убедительно император заявил, чго древние слава и традиции Рима ныне перешли вместе с самой империей к Германии. Он пришел не для того, чтобы получать дары от римлян, но чтобы предъявить свои права на то, что ему принадлежиг. Естественно, он будет защищать Рим при необходимосги; но он не видит надобности в формальных гарантиях и не намерен их давать. Что касается денежных пожалований, он дает их тогда и там, где захочет.

Спокойная уверенность Фридриха смутила послов. В ответ на вопрос, хотят ли они еще что-нибудь сказать, они сумели только, запинаясь, пробормотать, что должны вернуться в столицу за распоряжениями, и с этим отбыли. Как только они удалились, папа и король устроили спешное совещание. Адриан, уже имевший дело с римским сенатом, не сомневался, что вскоре последуют неприятности. Он посоветовал немедленно отправить отряд воинов, чтобы они в сопровождении кардинала Октавиана из Монтичелли ночью заняли Ватикан и обороняли его от всех возможных покушений. Но, приняв подобные меры, утверждал Адриан, они не обезопасят себя полностью от разных неприятных неожиданностей. Для того чтобы избежать беды, им надо двигаться быстро.

Все это происходило в пятницу 17 июня. Фридрих и папа так спешили, что согласились не ждать ближайшего воскресенья, как они обычно поступали. Вместо этого на закате субботы Фридрих спустился с Монте-Марио и вступил в Ватикан, который его войска уже окружили, через Золотые ворота около собора Святого Петра. Папа, прибывший часом или двумя ранее, ждал его на ступенях базилики. Они вместе вошли внутрь, толпа немецких рыцарей следовала сзади. Адриан сам отслужил мессу; и здесь, на могиле апостола, он повесил Фридриху на пояс меч святого Петра и возложил на его голову императорскую корону.

Кардинал Босо Бейкспир, племянник и биограф Адриана, рассказывает, что в этот момент рыцари, собравшиеся в соборе, разразились такими оглушительными криками, что казалось, небо обрушилось на землю; но у императора не было времени праздновать. Как только церемония завершилась, император с короной на голове и в сопровождении своей огромной свиты поскакал назад в лагерь за стенами. Папа тем временем укрылся в Ватикане и оттуда следил за развитием событий.

Было только девять часов утра; и сенат собрался в Капитолии, чтобы обсудить, как лучше помешать коронации, когда пришла весть, что она уже состоялась. Разгневанные тем, что их перехитрили и обошли, сенаторы призвали горожан к оружию; вскоре огромная толпа собралась на мосту Сан-Анджело, пытаясь пробиться в Ватикан, а другие, перейдя реку ниже по течению на остров, двигались на север через Трастевере. День становился все жарче. Немцы, уставшие от форсированного ночного марша и волнений последних нескольких часов, хотели отдохнуть — спать и праздновать. Вместо этого они получили приказ готовиться к битве. Разве их император не поклялся этим утром в присутствии их всех защищать Церковь Христову? Теперь ей грозит опасность. Второй раз за день Фридрих вошел в Рим, но теперь он был облачен уже не в коронационные одежды, а в доспехи.

Всю вторую половину дня и вечер шла яростная битва между императором римлян и его подданными; ночь опустилась прежде, чем императорские войска прогнали последних мятежников через мосты. Потери были тяжелыми с обеих сторон. О раненых и убитых немцах у нас нет точных сведений, но Оттон Фрейзингенский сообщает, что около тысячи римлян погибли или утонули в Тибре, а еще шестьсот оказались в плену. Раненых, по его словам, было без счета. Сенат дорого заплатил за свою дерзость.

И все же, если римляне оказались плохими дипломатами, они в конце концов подтвердили свою репутацию храбрых воинов; и нужно добавить, у них были серьезные основания негодовать. Предыдущие императоры, прибывая в Рим для коронации, выказывали хотя бы толику уважения городу и городским институтам — клялись исполнять его законы и формально отдавали решение своей судьбы в руки горожан. Фридрих ничего этого не сделал. Он полностью игнорировал римлян — и совершил это в тот момент, когда коммуна пробудила в них чувство гражданской гордости и сознание того древнего величия, наследниками которого они являлись. И не стоит говорить, что римляне обошлись с императором исключительно бестактно и тем самым сами навлекли на себя беду; едва ли изначальная договоренность Фридриха с папой Адрианом в Сутри предполагала какой-то менее жесткий вариант.

Император тоже дорого заплатил за свою корону. Победив, он не сумел даже войти в древний город, поскольку на рассвете следующего дня выяснилось, что все мосты через Тибр перегорожены, а ворота города забаррикадированы. Ни он, ни его армия не были готовы вести осаду; жаркое итальянское лето, которое в течение полутора столетий последовательно подрывало боевой дух всех вторгавшихся в Италию армий, делало свое дело: малярия и дизентерия уже хозяйничали среди германского войска. Как прочувствованно описывает Оттон, «воздух стал тяжелым от тумана, который поднимался от окрестных болот, а также от пещер и руин, окружавших город; и воздух этот был вреден и ядовит для вдыхавших его смертных». Единственное разумное решение состояло в том, чтобы отступите и — поскольку Ватикан очевидно не являлся более безопасным убежищем для папы — взять Адриана и курию с собой. 19 июня Фридрих свернул лагерь и повел армию в Сабинские холмы. Спустя месяц он выступил назад в Германию, оставив Адриана без всякой поддержки в Тиволи.