Деревенские святцы - Иван Полуянов

Понятно, «веник в бане государь»!

Без преувеличения, на Севере в купальницу русская баня была именинницей. У курной, топившейся по-черному, в идеале — сруб осиновый, чтобы угара меньше; потолок, лавки, ушаты, шайки — липовые. Плеснуть на каменку — медовый будет пар.

Обряжалась баня преимущественно стариками. Вытопив, ее следовало помыть, обливая стены водой, пропарить, поддавая на каменку, и проветрить. Приготовить легкий пар потребно умение не меньшее, чем ту же каменку — очаг из дикого камня сложить. От худого пара уши щиплет, туман в бане оконце застит. Камни шипят — не будет проку, а брызнешь и раздастся хлопок — добро, в самый раз. Поддавали, заметим, и квасом, и настоем целебных и ароматных трав: мяты, душицы, зверобоя, тимьяна.

На Аграфену, во исполнение древних заветов, пол бани устилали хвоей, травой, цветами. Парились, хлестались: раз по себе и раз по матице, бревну, поддерживающему потолок: «будь я здоров, как эта матица».

Мылись с усердием, девки наипаче старательно: «Мойся белее, будешь милее». До красоты домоешься, неуж вам невдомек?

«Пар костей не ломит, души вон не гонит». Иная бабуся то-то похваляется: «Утресь меня зеленушка уползал, уерзал и спать уклал». Стой-ка, постой, почему баня утром, а не вечером? Обетная, какая раз в году. С утра баня, днем или вечером — в реке у молодежи купальня.

Ну а «веничный пар» во всяки дни ценился, и жалко разве «зеленушек», коли полон воз их привезли!

Стояли бани веками, только не везде: мылись и в печах по некоторым волостям Севера.

В целом даты устных численников несли печать местных условий, быта, преданий старины. В уездах Вологодчины, например, кое-где собирали нищих на мирское угощение — до 300, говорят, человек за столы.

Северяне 6 июля чествуют своего земляка святого Артемия из деревни Веркола на Пинеге.

Этому событию без малого 500 лет.

Отец с сыном трудились на своей полосе: сев озимой ржи не за горами. Вспахано — заборони!

Тучи громоздились, бурые, лохматые. Солнце померкло. Домой бы под крышу? Да нет, нельзя время терять! Гремело ближе и ближе. «Ангелы разговаривают» — так, кажись, судачат в деревне? Порою небо словно растворялось до дна сверканьем молний.

Не покинул родимую ниву крестьянский сын Артем и был поражен огненной стрелой, пал маленький хлебороб, почитай, рядом с бороной…

Пинега! Сколько странствовал по Поморью, равной тебе нету реки: неповторимо живописны алебастровые кручи твоих берегов, чиста вода кипящих перекатов, раздольны луга поймы, осанисты вековые избы и, как песнь песней дереву, твои шатровые храмы, колокольни. За околицами, на межах полей кресты: похилившиеся, иструхшие и свежеотесанные, в потеках смолы, они в лентах, образках, расшитых полотенцах, наивном детском рукоделье, — не в память ли и о двенадцатилетнем мальчике давней, седой старины?

7 июля — Рождество Иоанна Крестителя.

В устных календарях — Иван-день — купаленка, колосок, праздник росы. Иван добрый, любовный, цветной, чистоплотный.

На Иван-день — ивановская сельдь Беломорья.

Водой, росами омовенье — на вызов дождей плодоносных. Огней возжиганье — к теплу животворящему, к погожей ясени.

Бывало, полыхало огней на холмах, по берегам рек, озер. И песни, и пляски из края в край, вокруг костров хороводы…

Коль «зеленые святки» славили на пажитях всходы, буйство листвы, кинутых в рост трав, то Ярила, Иван Купала — могущество природы, зримо заявлявшее о себе хлебным колосом, завязью плодов в садах, лесной ягодой, грибами.

Быть в ладу с окружающим миром, плотское естество свое ощущать продолжением его, радоваться тому, что на пасеках пчелы гудят, что зерно спеет и цветное разнотравье в стога просится… Э, чего там искать предлог, раз душа жаждет праздника, сознаешь ты слияние с тем, без чего жизнь не жизнь, маята беспросветная!

Ночью нонесь — чуете? — дерева по лесу ходят, гостятся друг у дружки, со зверьем, птицей ведут беседы-разговоры.

Беги по «петров крест», траву волшебную, от нечистой силы оберег; рви белую кувшинку, одолень-траву чудную — кому дороги предстоят дальние, она охранит и пути верные выправит…

Хозяйки мыли квашонки и сельницы с нашептываньем, пироги бы, караваи пеклись пышные и сытные…

Девицы в избы стучали, с порога кланялись:

— Приехала купаленка на семидесяти тележеньках, привезла купаленка добра и здоровья, богатства и почести! Умойте ради праздничка!

Ах, они, лукавые, ах, хитрюги: «умыть в купаленку» — значило одарить на шейку ожерельем, сережкой в ушко…

Обычай деревень из-под Кириллова, Кадникова, может, его кто-то помнит?

Ночью купальской папоротник распускает огнисто-красные цветы. Девок, парней в лесу!

— Ау-у… ау!

Стал очевидцем чуда — горячо, до березки в изголовье полюбит зазнобушка. Богатства чаешь — клад откроется, злата-серебра доверху насыпано.

«Зелейщики» тайком совершали вылазки в болота, чащобы за травами, кореньем. Разувшись, раздевшись, телешом в ночи, украдкой, не иначе! Сбор «корений на зелья» приравнивался исстари к тяжким преступлениям.

Отзвук суеверий, приписывавших травам злые, сверхъестественные свойства, закреплен в слове «отрава». Знахари, бабки-ворожейки были не прочь подурачить простоту, сбывая страждущим ли исцеления, охочим ли разбогатеть за здорово живешь разрыв-траву и колун, нечуй-ветер, адамову голову и плакун-траву.

У кого разрыв-трава, тому замки и запоры нипочем: прикоснись — рассыплются, греби из хором, из амбара чего хочешь!

Нечуй ветром завладел — станут покорны тебе и воды тихие, и бури-вихори.

Чернобыль-трава в руках — прибавится детинушке силы-мочи, здравия несокрушимого…

Если без секретов, то нечуй-ветер — обыденная кошачья лапка, в борах-беломошниках топчешь это внешне неказистое, словно бы плюшевое растеньице на каждом шагу. Чернобыль — не что иное, как разновидность полыни, не ходи далеко, по пустырям густы ее заросли. Адамовой головой иногда именовали корневища орхидеи башмачника. Редкое растение, цветет дивно, распускаясь через 15–17 лет после прорастания, однако тоже трава как трава.

Несомненно, многие травознаи были искусными врачевателями. Что-то из секретов — как впрок заготовлять целебное сырье, чем пользовать больных — они унесли о собой. Хотя поныне множество лекарств изготавливается на коре, стеблях, цветах, корневищах растений, чьи целебные свойства, возможно, открыты мучениками, кого заживо жгли на Козьем болоте за Москвой, увечили батогами у стен приказа тайных дел, на Красной площади у позорного столба.

Обрядность Купалы, прошедшая испытания тысячелетий, утеснялась еще потому, что Иван-день деревенских календарей — святыня религиозная, Рождество Пророка и Предтечи Иоанна Крестителя.

Наивно полагать, что Русь всерьез исповедовала тогда веру, скажем, в Ярилу. Из обрядов со временем исчез их языческий смысл, игрища, выражая какие-то оттенки национального характера, соответствовали тяге людей к творчеству, к общению. Всех вовлекали они в потехи, бесшабашное веселье: город — гуляй и город, селенье — на улицу все от мала до велика.

Кто не пойдет на купальню,Тот будет пень-колода!А кто пойдет на купальню,Тот будет бел-береза!

По росе кувыркаться, в реку ночью нырять, жечь костры, прыгать через огонь: выкажи удаль, в хороводах — стать и голосок! Прошел огонь и воду — очистился перед порой страдной, покосом, жатвой. Костры раскладывались и около полей:

Чье жито лучше всех?Наше жито лучше всех!Колосисто, ядренисто:Ядро с ведро, колос с бревно!

Близость зеленых святок к Ярилиной неделе, а той — к Купале, впоследствии — к Петровке способствовала их взаимопроникновению, заимствованиям песенного склада, слиянию празднества с празднеством.

Отчетливы слои седой, почти дохристианской древности в песнопеньях о трех змеях, сжигаемых на купальском костре, о трех ведьмах: одна «закон разлучает», ворог семейного лада, вторая коров портит, «закликает», третья посевы губит, «залом ломает».

Вы катитесь, ведьмы,За мхи, за болота,За гнилые колоды,Где люди не бают,Собаки не лают,Куры не поют, —Там вам и место!

Из крестьянских примет устные святцы застолбили:

«На Иванову ночь звездно — будет много грибов».

«Сильная роса на куполу — к урожаю огурцов».

«До обеда дождь — в сусек, после обеда — из сусека».

Конечно, вредит сырость яровым в цвету, сдерживает сенокос.

Э, за всех не говори! Пинежане-хлеборобы рассуждали по-иному:

— Ивановские дожди лучше золотой горы.

Где присловье родилось, там и годилось.

Последние купальские костры отгорели у нас очень давно. Погасли огни, будто в заповедной старине.