Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов - Флавиус Арделян

сна, увидел среди чердачных теней шевеление. Он сел на своем тюфяке и распахнул глаза пошире; ринулся к свету, как рыба, которую влечет на воздух удилище. Перед ним постепенно материализовывалось нечто, кропотливо собирая самого себя из окружающих теней, как если бы не только новоявленное существо зависело от них, но и они, в свою очередь, зависели от него. Писатель не испугался; в тот момент ему показалось, что вся предшествующая жизнь была лишь затянувшимся одиноким ожиданием этого создания с телом человека и головой коня. В Мире воцарилась тишина. Все звуки умолкли, и только тяжелое, сдавленное дыхание вырывалось из глубин пришельца, вторгаясь через огромные конские ноздри во внешнее пространство. Глаза повествователя привыкли к полумраку, и он узрел бахрому свежей плоти в том месте, где голову коня отсекли от тела, услышал, как капли крови падают на пол, утекая красными ручейками сквозь доски. Алеку знал, как поступит позже, ибо эти чердачные доски впитали много, очень много крови.

И все-таки:

– Ты кто? – спросил Алеку, но ответа не получил.

В уме писателя начали постепенно разворачиваться сценарии, и самым тягостным был тот, в котором незнакомец знал о нем многое, быть может, слишком многое, а то и всё, и эту омерзительную маску надел, чтобы его проучить, чтобы положить конец кошмару, ведь Алеку и сам бесчисленное множество раз хотел со всем покончить: с тайными историями, с ночным чтением, со всем ритуалом повествования. Может, и с жизнью как таковой. Но Алеку не суждено было узнать, так ли это на самом деле. Если существо, кем или чем бы оно ни было, вообще знало о его творчестве, оно им, похоже, не интересовалось. Писатель огляделся по сторонам, убеждаясь, что на чердаке больше никого нет.

– Чего тебе надо? – спросил он, но человек с головой коня не собирался принимать участие в предложенном танце вопросов и ответов – он желал, судя по всему, исполнять собственные па, диктовать свою каденцию, и приглушенным голосом, доносящимся из недр конской плоти, словно из иного мира, велел хозяину чердака слушать и писать.

Своим потусторонним голосом человек с головой коня поведал Алеку, что будет приходить к нему каждую ночь под утро, чтобы продиктовать новую историю; он попросил быть внимательным и записывать все с точностью до последнего слова.

– А что делать с остальными моими историями? – спросил Алеку, пытаясь выяснить, знает ли это существо что-нибудь о его произведениях, которые вечно остаются незавершенными и обретают совершенство лишь в чужом разуме, но человек с головой коня просто сказал, что на прочее творчество ему плевать и писатель может продолжать делать то, что считает нужным.

Алеку подумал, что человек с головой коня, возможно, знал все как есть.

Не успел писатель сказать еще хоть слово, существо повернулось спиной, зашелестело длинное черное одеяние, и человек с головой коня, проскользнув сквозь мебельные завалы, скрылся из вида в темном углу чердака. Алеку какое-то время слушал тишину, убеждаясь, что чудовище ушло. Растянулся на тюфяке, повернулся на бок. Несколько раз постучал ногтем по доске у головы, призывая своего приятеля с шестью лапками и двумя усиками, но на этот раз таракан не пришел. Наверное, его испугал гость с головой коня, подумал Алеку и закрыл глаза.

Возможно, он уснул и видел сон, потому что, когда открыл глаза, оказалось, что льющийся снаружи свет заполнил чердак и устроился с комфортом среди мебели, сделав все вокруг болезненно ярким. Алеку вспомнил про свой сон, человека с головой коня и его повеление слушать и писать. Все было таким реальным, что Алеку даже почувствовал теплый запах бойни и услышал кровавую капель. Он хотел позвать своего друга, чтобы рассказать ему жуткий сон, но обнаружил, что тот всеми шестью лапками забрался в лужу крови посреди чердака и трогал усиками свернувшуюся пленку.

Алеку долго лежал на своем тюфяке и смотрел на насекомое, которое осторожно изучало пятна крови, понимая, что это конская кровь, а еще – что человек со странной головой не был сновидением, то есть он вернется. Но до ночи было еще далеко, и Алеку предстояло заняться совершенствованием своих литературных навыков.

Он поел хлеба с картошкой, выпил графин кислого вина; свернул сигарету из старого листочка с толикой табака и выбрался на крышу. В Инфими наступило утро. Мешанина запахов поднималась из ручья и соединялась внизу, на улицах, среди людей, со смрадом помойной ямы. Внешние стены крепости не могли сдержать вездесущие миазмы, которые как будто изливались изнутри каждого местного жителя. Снизу до Алеку доносились голоса детей, играющих в переулках и закоулках, полных заразы, без родителей, всегда без родителей, один другому отец и мать, не было у них подлинного детства. Алеку курил спиной к городу, за стенами Инфими вырисовывалась равнина, и он знал, что где-то далеко – другие города, другие люди, и еще там непременно, сказал он себе, должен быть кто-то вроде него, быть может, даже он, который прямо сейчас курил и смотрел вдаль, на другого себя. Он повернулся лицом к Медии, за разделяющей стеной увидел крыши домов, стоящих аккуратными рядами, и их дымоходы всегда источали дым обильных печей, переполненных погребов, неизменно многолюдных улиц. А за ними, высоко, вонзившись горе под ребро, стоял округ Прими, последний бастион мэтрэгунцев, цитадель Тауша, который ходил между порогами. Думая о святом с красной веревкой, Алеку курил и наслаждался вкусом истории, которая сочилась медленно, будто сладкая смола, по стенам его разума. Какая прекрасная история, думал Алеку, она достигнет совершенства в каждом, кто ее услышит, в каждом, кто уносит с собой в могилу забвение всех историй. Чтобы истории прожили долгую жизнь, их надо забывать, сказал он себе. Окурок обжег пальцы, и писатель выкинул его на улицу. Затем подумал о человеке с головой коня и дурмане последних дней, задаваясь вопросом, уж не ведут ли они его к безумию сообща. Даже если так, ну и что с того? Он подумал, что мог бы умереть и превратиться в действительно хорошую историю. Внутренний голос поинтересовался: а как же кровь? Вдруг это он ее оставил? Может, в прошлый раз забыл навести порядок, а может – почему бы и нет? – это и впрямь была кровь человека с головой коня, и Алеку весьма нравилось размышлять об этом, потому что подобные мысли принадлежали ему одному, рождались и умирали в нем, а значит, достигли совершенства.

Он спустился на чердак, замочил тряпку в ведре с водой и стер кровь с пола. Закончив, свернул себе еще одну