Желтая жена - Садека Джонсон

негров. Иначе они забудут, кто тут хозяин. Полагаю, с тобой случилось нечто подобное: ты забылась.

Он погладил меня по щеке. Я изо всех сил старалась не вздрагивать от его прикосновений. Тюремщик ухватил меня за шею, притянул к себе и впился поцелуем в губы. Он всем телом придавил меня к стене, и сквозь одежду я чувствовала, как растет его возбуждение. Казалось, еще миг – и Тюремщик овладеет мной прямо здесь, в пропахшем кровью подвале. Но в этот момент раздался голос Бэзила:

– Масса, все готово.

– М-м-м, – промычал Тюремщик и отстранился. – Иди переоденься к ужину. Я скоро буду.

Я начала подниматься по ступенькам. Напоследок Тюремщик расхохотался и хлопнул меня по заду с такой силой, что я едва не упала и буквально вылетела из подземелья на солнечный свет. Ноги у меня тряслись, но я заставила себя идти твердой походкой. Добравшись до мастерской, я захлопнула дверь и рухнула на стул, обхватив голову руками. Каким же чудовищем надо быть, чтобы сечь женщину до тех пор, пока она не потеряет ребенка?

Я уронила руки на колени. Пальцы нащупали дневник, лежавший в потайном кармане юбки. Страшно даже представить, что будет, если Лапье обнаружит его. Я окинула взглядом мастерскую и заметила на одной из полок старую жестяную коробку, затянутую пыльной паутиной. Положив дневник на дно жестянки, я забросала его сверху обрезками ткани.

В ту ночь Тюремщик был ненасытен. От его жадных поцелуев кожа у меня на плечах и на груди покраснела. Когда Лапье наконец покинул спальню, я с трудом могла шевелиться: все тело болело, а ноги затекли. Я мечтала лишь об одном: поскорее уснуть, но сон не шел. Лежа на спине, я смотрела на трещину в потолке и снова будто наяву видела, как ребенок выпадает из чрева женщины. А в голове у меня звучал голос Элси: «Слыхала, как именуют это место? Пол-акра земли дьявола».

Теперь я знала, кто этот дьявол.

Глава 18

Избавь меня, Боже!

Прошло четыре месяца регулярных ночных визитов Тюремщика, и я поняла, что ношу его ребенка. Чувствовалось напряжение в пояснице, щеки округлились, хотя ела я совсем мало – желудок вновь отказывался принимать пищу, – грудь налилась и сделалась чувствительной, отчего прикосновения Тюремщика, когда он дергал губами за соски, причиняли боль. В любовных играх он походил на младенца: вечно тянулся к моей груди, словно хотел насытиться.

Иногда он засыпал на подушке рядом со мной, слишком утомленный, чтобы возвращаться к себе. В такие моменты я предпринимала попытки понять этого человека. Если не считать ужасной порки, свидетелем которой он вынудил меня стать, Рубин Лапье продолжал с неизменной настойчивостью делать вещи, которые, по его мнению, должны были мне нравиться. Однажды он застал меня в садике позади кухни, где я нюхала цветы, и велел Эбби ежедневно ставить свежие букеты в гостиной и в столовой. В спальне меня регулярно поджидали подарки: то пара модных перчаток, кружевной корсет или новенькие туфельки, а то я обнаруживала на прикроватном столике набор изящных заколок для волос или коробку дорогих шоколадных конфет. Иногда мне казалось, что я прожила в тюрьме не год, а несколько жизней.

Новая беременность заставила меня с беспокойством задуматься о судьбе Монро. До сих пор Тюремщик делал вид, что мальчика вообще не существует. Я надеялась, что и в дальнейшем хозяин сдержит слово и не разлучит нас с сыном. Но в любом случае наша участь была не в моей власти. В этом мире власть принадлежала людям, которых мы называли «масса».

С тех пор, как я узнала от Эбби, что кондитерская в маленьком переулке помогает беглым рабам, меня не оставляла мысль обратиться туда за помощью – переправить нас с сыном на Север и дать возможность второму ребенку родиться свободным. Ночами, лежа без сна, я обдумывала план побега и в то же время прекрасно понимала: люди в Ричмонде настолько боятся Рубина Лапье, что вряд ли захотят рисковать жизнью, помогая мне. К тому же, прежде чем говорить с помощниками, требовалось придумать, как вынести Монро за пределы тюрьмы, что было практически невыполнимой задачей.

* * *

Из-за августовской жары и духоты я держала рабочую дверь открытой, жадно подставляя разгоряченное лицо под редкие дуновения ветерка. На пороге выстроилась вереница горшков с лавандой – надежный способ отогнать назойливых комаров. Постепенно мне удалось превратить склад в настоящую швейную мастерскую. Кусок ткани, натянутый от потолка до пола, отгораживал ее от нерабочей части помещения, что придавало моему уголку ощущение тепла и уюта, особенно когда сюда загоняли девушек, которых приходилось готовить к продаже. Пуговицы, тесьма, перья, ленты, кружева, перчатки, шляпки – все, что я накупила за время наших с Эбби походов на рынок, – были аккуратно рассортированы по ящикам и коробкам. Свернутые в рулоны ткани лежали на полках, готовые платья висели на вешалке. Я даже ухитрилась смастерить несколько украшений – браслетов и ожерелий, предназначенных для самых красивых девушек, за которых Тюремщик надеялся выручить по восемьсот, а то и по девятьсот долларов. Мне нравилось поддерживать в мастерской идеальный порядок. Я как раз подметала пол, когда в дверях появился Бэзил. Камердинер привел очередную группу невольниц.

Их было четверо, все светлокожие. Они представились: Мисси, Таффи, Бетти-Энн и Бренда. Бренда была самой старшей и, судя по упрямо выпяченной нижней губе, отваживалась проявлять характер.

– Сейчас подкрасим тебя, а потом сделаем прическу, – пообещала я, нанося на щеки Бренды румяна, приготовленные по маминому рецепту: смесь пальмового масла, лепестков гибискуса, молотых корневищ маранты и цветов лаванды.

– Да не желаю я прихорашиваться! Зачем? Чтобы приглянуться мужчинам?

– Потерпи. Скоро все закончится. – Я обмакнула кончик пальца в румяна и слегка коснулась ее губ, желая добиться эффекта «укус пчелы».

– С чего ты взяла, что все закончится? – усмехнулась Бренда.

– Потому что я молюсь о вас.

– Судя по тому, как ты нас разукрашиваешь, молитва тебе действительно не помешает!

Внезапно Бренда отстранилась и плюнула мне в лицо. Все произошло так быстро, что от неожиданности я выронила баночку с румянами. Они расплескались, и красные брызги попали на подол нарядного ярко-желтого платья, которое я подобрала для Бренды. Остальные девушки дружно ахнули.

– Ты знаешь, что за такое тебя могут высечь? – спросила я. Мой голос звучал враждебно.

– Без разницы! – взвизгнула Бренда. – Хуже, чем есть, уже не будет.

Я вытерла щеку. Руки так и чесались: хотелось залепить девчонке пощечину в ответ на дерзость. И как теперь быть с испорченным платьем?