Пианист - Мануэль Монтальбан

– Меня зовут Гуннар Ларсен. Ключ мне дал Дориа. А вы, наверное, Росель.

Испанские фразы человек выговаривал по кускам, как будто в мозгу у него был наборный ящик и он составлял их там, а потом выкладывал на суд слушателя, опасаясь мри этом, что не все правильно сделал.

– Я более-менее испанист. Написал книгу об Испании. Вы по-шведски не читаете, не так ли?

– Не читаю.

– Глупый вопрос. По-шведски читаем только мы, шведы. Я в восторге от Альбениса.

И Ларсен чуть прикрыл глаза дрожащими веками, как бы подчеркивая, сколь велик его восторг перед Альбенисом, перед Фальей, перед Гранадосом и перед Туриной,[88] а мышцы его напряглись, когда он захотел изобразить, какую силу имеет Испания, какую потрясающую жизненную силу имеет Испания.

– Кастилия.

Бицепсы.

– Андалусия.

Трехглавая мышца.

– Нравится вам Альгамбра?

– Я никогда там не был.

Это был плевок в душу, удар в челюсть бедному шведу, он заморгал, но продолжал бой.

– Коррида. Ниньо де ла Пальма, знаменитый тореро.

– Не знаю такого. Очень сожалею. Терпеть не могу боя быков.

– Черт подери. Странно. Вы же из Хереса.

– Я – из Хереса?

– Из Хереса. Мне Дориа сказал.

– Я каталонец, из Барселоны. Альберт Росель, пианист, к вашим услугам.

– О, ничтожный!

Оскорбление было адресовано Луису Дориа и полно такой страсти, что Ларсен даже поднялся на ноги и сжал кулаки так крепко, что они стали белее, чем вся его остальная очень белая кожа.

– Классическая шутка этого психа. Я удивился, когда увидел вас. У вас вид очень-очень, не знаю как сказать, но совсем не из Хереса. Луис, ты. – ничтожество!

Он выкрикнул это в сторону комнаты, которую Дориа оставил за собой; и тотчас же оттуда вышел Дориа в черном кимоно.

– Ты же мне сказал, что он из Хереса.

– Мы, в Испании, все из Хереса, у нас у всех двойная национальность.

– Неправда.

Швед не намерен был позволять обманывать себя дальше.

– Ну, может быть, Альберт исключение. Главное, что вы познакомились. Альберт, это потрясающий человек, он поет фламенко не хуже, чем Нинья де лос Пейнес, а про Испанию знает не меньше самого Чакона.[89]

Швед потерял бдительность и вполне спокойно отнесся к просьбе, которая Роселю показалась странной.

– Спой что-нибудь нашему каталонскому другу. Он хоть и каталонец, но друг нам. Каталонский друг.

Дориа уговаривал так, будто труднее всего было убедить шведа в том, что каталонец может быть другом.

– Что спеть?

– Ту славную песенку, которой ты научился в Мадриде в прошлом году.

Швед поискал в комнате геометрический центр, встал, напряженно выпрямившись, руки вперед, и принялся отбивать ладонями ритм, сперва тихонько, потом все сильнее и сильнее, и вдруг разразился яростным ритмом, а из глотки вырвалась песня:

Как-то в кафе «Чанитас»Пакиро сказал Фраскуэлс,как-то в кафе «Чанитас»брату сказал Пакиро:

этот бык сегодня умретв полшестого, не позже,этот бык сегодня умретв полшестого, не позже.

– Оле! – крикнула Тереса, неожиданно появляясь в дверях спальни и придерживая руками черное кимоно.

Ларсен улыбнулся, услыхав ее возглас, но глаза не Открыл и не перестал бешено бить в ладони.

Как только пробило пять,вышли они из кафе,как только пробило пять,вышли они из кафе,по улице шел Пакиро,знаменитый тореро.

– Нет. Не так, Гуннар.

Сбитый с толку швед позволил Дориа занять его воображаемое, центральное положение на воображаемой сцепе. Дориа попытался воспроизвести ритм, который отбивал Ларсен.

– До «вышли они из кафе» очень хорошо. А потом ты слишком заспешил. Надо остановиться, поглядеть на публику, словно собираешься открыть ей нечто очень важное, очень важное. Лицо должно быть вот таким – ты требуешь внимания, – а руками подкрепляй то, что сообщаешь. «По улице шел Пакиро, знаменитый тореро». Вот смотри. По улице шел Пакииииирооооооо…зна…ме…нитый… тореро! Смотри-ка, делаешь ударение на тореро, как будто всем телом опираешься, и ногой притопываешь.

Швед снова занял свое место на сцене и повторил:

– По улице шел Пакиииироооооо…зна…ме…нитый… тореро!

– Очень хорошо. Только не надо так надрываться на слове тореро, челюсть сломаешь. А в целом неплохо.

– Я понимаю, что это странно – швед, а поет фламенко…

– Ничего странного. Тебе это странно, Альберт?

Нет, сказал Альберт, ничего странного, но, по правде говоря, его гораздо больше занимала Тереса, совсем голая мод своим черным кимоно, чем экзотические увлечения шведа, который продолжал вносить поправки Дориа в свое исполнение; и в последующие дни, вплоть до пятого числа, до грандиозного политико-спортивного праздника, Росель все яснее понимал, что Ларсен – спарринг-партнер Луиса Дориа, что он гораздо умнее, чем может предположить Дориа, и соглашается на эту роль лишь потому, что без ума от Тересы.

– Ну-ка, какой сегодня день, – сказал Дориа утром пятого июля, выйдя из комнаты вместе с Тересой, оба в неизменных черных кимоно – единственное, по словам Дориа, в чем он подражал Жану Кокто. Дориа глядел в календарь «Берр» за 1936 год.

– Не могу заснуть, пока не уверюсь, что календарь «Берр» лежит рядом на тумбочке. Невероятно полезная вещь. Вот смотри, сегодня пятое июля тысяча девятьсот тридцать шестого года, день святой Зои. Интересная святая. Посмотрим, что тут за рассуждения. «Rien n'est meilleur! Pour estimuler l'appétit des enfants, des convalescents, des faibles, que le Sirop Foskin à base de quinine et lactop-hosphate».[90] Никогда бы не стал тратить хинин на малых детей, хинин – вещество мифическое, литературное, а дети должны сидеть на искусственном молоке до двадцати лет. Посмотрим дальше. «Recettes culinaires, Beignets de bananes – Partager dans le sens de la longueur des bananes mûres à point et écorchées…»[91]

В одной руке Дориа держал календарь, а другую засунул под кимоно и жестами иллюстрировал то, что читал, так что Тереса запротестовала.

– Послушай…

– «Les mettre dans un plat, les saupoudrer de sucre fin et les arroser de kirsh…,[92] a потом… Тереса…

– Перестань. Перестань, сумасшедший.

Он все-таки прочитал советы охотнику, потом – про болезни картофеля, затем – гороскопы для мужчин и для женщин, рожденных в июле, и тут его прервал приход Ларсена. Он достал автомобиль и собирался везти их в Гарш, неподалеку от Сен-Клу, на площадь Четырех Кедров, куда они и прибыли в самый разгар мотогонок, за которыми должны были последовать велогонки. Компанис уже выступал, но Росель даже издали разглядел его, разглядел это лицо, как у приказчика из каталонской лавки, которым его наградила природа, внимательно-услужливое при разговоре с важными людьми, подумал Росель. А именно такими были стоявшие рядом с ним люди. Лагранж, Пьер Кот, Кашен, Зиромский, Марран… Мальро…

– Мальро!

– Он самый. Удивительно, что они пришли на такое мероприятие. Извините, пойду поздороваюсь.

И Дориа пошел пробираться сквозь людскую толпу, вереницу металлических посудин с педалями, тонущих в облаке пыли и звуках модной песенки Рины Кетти:

J'attendraila nuit et le jour,j'attendrai toujourston retour…[93]

– Иди с ним, если хочешь познакомиться с Мальро, – подталкивала Тереса Роселя.

– Нет, не пойду. Я его плохо знаю. То есть много слышал о нем и знаю, что он написал «Условия человеческого существования», но книгу не читал.

– Он condottiero,[94] князь нигилизма. Исповедует Шопенгауэра, но рядится в марксиста, однако в один прекрасный день его суть выйдет наружу и выяснится, что он – рыцарь пустоты и внутри у него пусто.

Ларсен произнес это со страстью. За деревьями играл маленький оркестрик, репродукторы сообщали о превратностях гонок. Дориа что-то говорил Мальро, а писатель наклонил голову, казавшуюся издали светлой оттого, что лоб был очень высок, а огромные глаза занимали почти все лицо; в ответ на очередной наскок Дориа писатель, наклонив голову и поднеся руку к подбородку, пощипывал подбородок пальцами.

– Послушайте, вы – испанцы?

Шестеро крепко сбитых ребят в черных беретах и красных шейных платках, растерявшиеся в этой толпе-пустыне, прибились к ним.

– Мы слышим, вы говорите по-испански. Нам сказали, что Мариано Каньардо участвует в гонках. И что здесь проходит «Тур де Франс».

Альберт был сбит с толку не меньше, чем его собеседники.

– Мариано Каньардо?

– Вы не знаете, кто такой Мариано Каньардо?

– Не знаю. А при чем тут «Тур де Франс»?

– Тогда непонятно, почему столько народу. Одни разговоры – и все?

– Выступал президент Женералитата Каталонии.

– Кто?

– Компанис.

– Как вы сказали, кто он такой?

Собеседники явно не понимали друг друга, и воцарилось молчание', пока наконец не вернулся Дориа. Каньардо? Поедет позже, почти под утро. Велогонки будут ночью. Ничего, мы подождем. У нас с собой мехи с вином и несколько килограммов наваррской колбасы, мы из Наварры, на грузовичке решили проехаться по Европе, еду захватили с собой – домашнюю наваррскую колбасу и вино из Риберы, а хлеб покупаем по дороге. Они протянули мех с вином, Дориа завладел им и, держа на расстоянии, твердой рукой направил струйку прямо себе в рот, а потом долго глотал, не закрывая рта; соотечественники захлопали в ладоши его умению, и он ловко оборвал струйку, не уронив ни капли на землю. Потом наваррцы удалились, распевая во всю глотку «Вино Асунсьон продает, никто его в рот не берет», люди глядели им вслед с симпатией, и кто-то даже крикнул «Да здравствует Испания!», а Дориа сказал друзьям, что Каньардо, скорее всего, в Гарше вообще нет.