Повелитель железа (сборник) - Валентин Катаев

— Да и не только со стороны, — проворчал Эбьен.

Скоро они задремали… Не спалось одному Ламулю.

Он думал об этом черном бразильце, и странная мысль пришла вдруг ему в голову. Галавотти тихо вошел в комнату.

— Ну? — спросил его Ламуль.

Тот смущенно промолчал.

— Ничего не вышло, сеньор, — сказал он наконец, — я испытал все способы, только под конец вспомнил, что он нем как рыба…

— Так он мог бы написать…

— У нас не было под рукой чернил… Покойной ночи, сеньор, если на вас нападет змея, хватайте ее около самой головы, но никак не за хвост…

Он вышел. Ламуль долго ворочался с боку на бок…

— По-моему, — пробормотал он наконец, — сеньор Галавотти мог бы говорить более искренним тоном… Нет… Это черномазый дьявол мне решительно не нравится.

Наконец усталость взяла свое. Он уснул.

Глава IV

Шхуна «Агнесса»

На фоне желтого заката черным силуэтом вырисовывалась шхуна «Агнесса». Бирюзовые воды быстро темнели, и когда лодка отчалила от пустынного берега, то вспыхнули звезды, и всех охватило какое-то торжественное настроение.

— А где же Большая Медведица? — спросил Ящиков.

— Она осталась по ту сторону экватора… Зато вон… видите… над самым морем такие яркие звезды, это Южный Крест…

— Философы утверждают, что все это плод нашего воображения. Что светятся только видимости, а на самом деле небо усеяно некими вещами в себе, недоступными нашему уму.

— Бросьте философию, — сказал Галавотти, — я, сеньоры, сам люблю пофилософствовать на полный желудок, только не в такие ночи… У нас тут был один философ, так он доказывал, что все дело в привычке… Что, мол, привыкнув, можно жить и под водой… Вот он и начал привыкать, а мы ходили смотреть… Ну, что ж, на десятый день его сожрала акула! Ерунда эта ваша философия…

Все умолкли и задумались.

Вдруг Ламуль, вглядевшись в темноту, произнес с удивлением:

— Навстречу нам едет лодка…

— Лодка? — спросил. Галавотти, — что же тут удивительного? На то и море, чтобы по нем плавали лодки… Вот если бы навстречу нам ехала телега…

— Но разве на «Агнессе» есть другие пассажиры?

— О, разумеется, нет! А вот мы сейчас узнаем, в чем дело…

Встречная лодка приблизилась, и Галавотти издал пронзительный свист. Гребец, ведший пустую лодку, в ответ щелкнул языком с такой силой, словно выстрелил из пистолета.

— Контрабанда, — прошептал Галавотти с удовлетворением, — свой!

Племянник Гамбетты сделал вид, что не слышал.

С черного тела шхуны прозвучал оклик — О-э!

— Э-о! — ответил Галавотти.

В лодку — упал конец вонючей веревки.

— Лезьте, — сказал Галавотти.

Путешественники переглянулись с некоторым смущением. Бок шхуны казался снизу черной стеной неизмеримой высоты, а темная, как чернила, вода была малогостеприимна.

— Полезайте, Валуа, — сказал Гамбетта, — вы представитель древнейшего рода.

— Да, но Ламуль — глава экспедиции.

— Неправда! Мы все поручили руководство нами доктору Жану Сигалю.

— Но я в жизни своей не держал в руках ни одной веревки.

— Ну же, сеньоры полезайте, не то старый Пэдж разозлится. А вы знаете, что тогда будет…

Как бы в подтверждение этих слов сверху донеслось громоподобное ругательство.

— Мы не умеем лазить по веревке, — крикнул Роберт Валуа.

Впоследствии он часто жалел, что не родился немым.

На секунду воцарилась тишина, причем Галавотти схватился за голову и замер от ужаса. В следующий миг разразилась буря. Казалось, в легкие старого Пэджа залез целый оркестр из ударных инструментов.

— Чтоб святая Варвара отгрызла вам ваши корявые носы, кашалоты с сердцами мосек. Эй, Джон, мой племянник! Прыгай в лодку, мальчуган! Проруби дно! Пусти ко дну весь этот выводок поганых угрей, чтоб из них на том свете сварили окрошку в день ангела самого Вельзевула, да поможет мне святой Климент уничтожить эту сволочь!..

Полуголый мальчик с топором в руках как кошка шлепнулся на дно шхуны и одним ударом выбил кусок из гнилого днища. Черная вода разлилась по дну. Мальчик как обезьяна вскарабкался по веревке, которая тотчас же взвилась и исчезла.

— Караул! — закричал Ящиков.

— Мы тонем!.. Спасите…

— Не двигайтесь, двигаться хуже! ааа…

— Аи! Вода доходит мне до щиколоток… Мы промочим ноги!..

— Капитан Пэдж! Капитан Пэдж! — кричал Галавотти. — Сеньоры одумались, они согласны лезть по веревке, они шутили… Они ужасно любят лазать по веревке…

— Аи! — крикнул Ящиков, — я поймал рыбу!

— Может быть, предложить ему денег?..

— Боже избави! Старый Пэдж на море абсолютно бескорыстен… Капитан Пэдж… Подумайте, среди этих господ находится Колумб… Неужели вы допустите, чтоб он утонул у берегов Америки?.. Согласитесь, что ради этого не стоило открывать ее.

— Ой! Вода доходит мне до колен!.. Спасите!

Очевидно, упоминание о Колумбе произвело впечатление, ибо веревка медленно опустилась.

— Сеньоры! Нельзя терять ни минуты… Мы потонем, как медные пуговицы!

Ламуль подпрыгнул и закачался в воздухе. Тяжкое его тело медленно поползло вверх, а За ним нa конце каната повис Роберт Валуа.

— Скорее, — кричали оставшиеся в лодке, борта которой почти уже сравнялись с водой.

Последним остался Галавотти, стоя по пояс в воде, он щипал за ноги племянника Гамбетты, который слишком медленно подымался вверх, и схватился за конец веревки в тот самый миг, когда лодка исчезла под водой, хлюпнув и оставив после себя в море черную воронку.

Путешественники сидели на грязных канатах, сложенных на палубе; волосы их прилипли ко лбу, все они тяжело дышали, выпучив глаза как пойманные караси. Из мрака подошел человек с фонарем.

— Который из вас Колумб? — прохрипел он.

— Это помощник капитана, — шепнул Галавотти.

— Я, — сказал Валуа.

— Ступай к капитану распить с ним бутылочку! А вы, шелуха, айда в храпильню. Да смотрите у меня, песен по ночам не орать, не то залью вам дегтем подлые глотки.

Помещение, названное «храпильней», представляло из себя большую каюту с двумя этажами нар, на которых можно было только лежать, так мало было между ними пространство. В комнате пахло, как пахло бы во всякой небольшой комнате, если бы в ней прожил месяц безвыездно слон, и дышать можно было чем угодно, кроме воздуха. Человек с фонарем уже ушел, оставив всех в полной темноте, и путешественникам пришлось ощупью добраться до нар и лежать на них.

— По-моему, это называется сыграть в ящик, — заметил Ящиков.

— Здесь темно и тесно.

— И какой дурак первый решил ехать на этот остров…

— Только не я!

— И не я!

— И не я!

Над головами послышался крик и топот, словно по палубе метались взбесившиеся лошади…

— Начинается! — пробормотал Ящиков.

— Что?

— Вообще — начинается.

— Мы, вероятно, отходим.

— Как отходим?

— А что за грохот?

— Это Пэдж отдает приказания.

И действительно, шхуна накренилась, сначала на один бок, потом на другой, потом опять на один, потом опять на другой.

— Меня сейчас вытошнит, — заметил Эбьен.

Дверь отворилась, и толпа матросов ввалилась в каюту.

В темноте какой-то дюжий парень подошел к Эбьену и сбросил его на пол как подушку.

— Ты чего на моей полке разложил свою посуду, — гаркнул он, — хочешь знать, умеет ли Биль греть спину?

И в самом деле, Эбьен почувствовал, как здоровая ладонь обожгла его промеж лопаток.

— Слушайте! — крикнул он, — ведь это же незаконно! Я подам на вас в суд.

В ответ раздался такой хохот, что, казалось, началась перестрелка между двумя тяжелыми батареями.

Кто-то зажег спичку и поднес ее к лицу Эбьена.

— Вот так мурло! — заорал он, и хохот удвоился.

— Куда мы попали?

— А где Галавотти?

— Черт его знает, куда он провалился!

Помощник капитана приотворил дверь и махнул фонарем.

— Заткнуть иллюминаторы, — крикнул он, — больно расквакались лягушки адовы, святой Бенедикт да переломит вам ребра грязной шваброй!

Наступила тишина, и все расползлись по нарам, хотя кое-где долго еще раздавалось фырканье.

Ламуль не мог уснуть. Ему удалось втиснуться в нары, но дышать он уже не мог. Как ни старался он направлять свой живот то вправо, то влево, он неизменно упирался в твердые доски, да вдобавок то, что попадало в его нос и рот, так мало напоминало воздух, что он начал не на шутку задыхаться.

Ему вспомнилась его прекрасная трехспальная парижская постель, огромная спальня, в которой воздух был свеж, как на вершине Гауризанкара. Ему вспомнились объятия Прекрасной Терезы. Не безумие ли было променять ее на какую-то призрачную красавицу, существование которой более чем сомнительно! Правда, Тереза, вероятно, часто изменяла ему, но что это по сравнению с этой адской дырой, в которой его живот сдавлен как пружинный паяц в своей коробке. Банкир осторожно, стараясь никого не разбудить, вылез из нар и попытался во тьме найти дверь. Неожиданный наклон шхуны, и он ткнул пальцем в чей-то усатый рот. Спящий не проснулся, но помянул черта. Ламуль тогда встал на четвереньки, изменил несколько направление и скоро случайно, ударившись лбом в дверь, приотворил ее. Он вышел на палубу и с наслаждением вздохнул всей грудью. Берег уже исчез, море было спокойно, а звезд на небе было так много, что оно казалось серебряным сводом с черными точками просветами между звездами. Южный Крест был уже довольно высоко над горизонтом и сверкал ярче самых крупных алмазов Терезы. За шхуной по морю тянулся огненный фосфорический след. Пьер Ламуль сел на бочонок, прислонился к мачте и задремал. Проснулся он от звуков голоса, приснившегося ему. и заставившего вздрогнуть с головы до ног. Рядом за парусом Галавотти говорил кому-то: