Повелитель железа (сборник) - Валентин Катаев

Скоро зашуршал песок аллеи, и господин Бисанже показался у ворот, раскуривая сигару.

— Ха-ха-ха! Ваше канотье очень хорошо на Итальянском бульваре, но у стен Капитолия немного режет глаз… Не так ли!.. Но это пустяки, пока на свете существуют ножницы… Чик — и хронология удовлетворена! Или кто там еще?..

— Великая вещь кино, сударь! Одним взмахом ножниц уничтожается целая армия, целое столетие… Недавно у нас Наполеону вместо треуголки подсунули по ошибке цилиндр… Актеру, разумеется, все равно, он напялил его так, словно великий корсиканец никогда не снимал с головы цилиндра! Но я. заметил вовремя, и неприятность оказалась всего в какие-нибудь полметра… Что значит полметра для братьев Патэ, сударь, когда они владеют капиталом в миллионы метров… О… это удивительные братья, сударь!.. Но сейчас у нас передышка, и я к вашим услугам… Клеопатра не едет… ее вызвали по телефону… Чем могу служить, сударь?

— Видите ли, я хотел вас расспросить об острове Люлю… Скажите, вы производили съемку на этом острове?..

— Все лучшие съемки за последние десять лет, сударь, произведены вот этою самою рукою… Сам Габриэль д'Аннунцио удивился однажды, почему я не отвертел себе руку… Привычка.

— Значит, вы объездили весь мир?..

— А как же! Для чего же мир, как если не для того, чтобы ездить по нем?..

— Так что вы были на острове Люлю и видели эту… эту… туземную девушку?..

— Не только видел, а вот этими самыми пальцами ущипнул ее за подбородок…

— И она в самом деле так хороша?..

— Не женщина, а персик… Так вот бы-ам! и проглотил бы, клянусь богом!

— А очень длительное путешествие на этот остров?

Господин Бисанже покачал головой.

— Целых полгода только море и вода… Акулы еще и киты… Скучища… Два раза подвергались опасности утонуть… Один раз спаслись, а другой… тоже спаслись… Ох, уж эти мне дальние плавания.

— А очень жарко на острове Люлю?

— Ужас… Я раз, скитаясь по безлюдному берегу, вспомнил свою родину прекрасную Францию и прослезился… И можете себе вообразить — слезы мои закипели!..

— И лихорадки?..

— Все так и трясутся… как на плохом фильме!

— Желтые?

— Виноват?

— Лихорадки, говорю, желтые?

— О, как яичница!..

— Гм! А как вы думаете, если бы вы поехали туда еще раз, вы могли бы отыскать эту девушку?

— С тех пор я объездил столько стран и снимал столько девушек… Но чем черт не шутит!..

— А остров не велик?..

— Островишка дрянненький…

— Так что там искать не так уж трудно?

— Что искать, сударь, — блоху у себя иной раз на спине не найдешь!

Морис Фуко поморщился.

— Я разумею — искать эту девушку… Например, я бы мог ее там найти? Как вы думаете?

— Охота вам, сударь! Если вам уж не терпится, так я вам скажу… у меня есть тетушка… почтенная дама, сударь, самого эдакого аристократического уклона…(Бисанже огляделся). Звякните ей по телефону, или еще лучше загляните к ней часиков в 10 вечера и скажите… Госпожа Обери, познакомьте меня и… а там распишите, что вам нужно… Недавно один мой знакомый влюбился в открытку с изображением королевы Виктории в молодости… И что же! Через два часа эта самая королева Виктория пила коньяк из его рюмки и называла его своим «индюшоночком»! Дай бог всякому иметь такую родственницу, сударь…

— Нет, нет… это все-таки не то…

— Ну, так ведь не воскресишь же самое Викторию. Да и неизвестно, если бы она и воскресла, стала бы она валандаться с вами!.. Теперь всюду суррогаты…

— Но не на острове Люлю, однако!..

— Там не додумались, но додумаются через год!..

По парку пронесся пронзительный свисток.

— Ого, — сказал г. Бисанже, — надо бежать… Мне сейчас предстоит чертовская пытка: извольте-ка снимать такую сценку: Клеопатра купается в бассейне, а Марк Антоний, сидя в кустах, наблюдает за ней… После этакой съемки влюбишься в вандомскую колонну, сударь, уверяю вас!

— А разве вы не в Египте производите съемки? В рекламах сказано, что съемки производятся в Египте.

— О, разумеется, в Египте!.. Пока это так… репетиции… Всего хорошего, сударь… Очень советую вам наведаться к моей тетушке…

Морис пошел по широкой дороге.

В облаке пыли перед ним возник вдруг автомобиль, и он едва успел спрятаться за телеграфный столб, как мимо промчались Роберт Валуа и полковник Ящиков, оживленно о чем-то спорившие. Морис, радуясь, что остался незамеченным, быстро пошел по предместью и тут на одном углу опять увидал судомойку… Думая, что она его выслеживает, он молча и сурово направился прямо к ней и сказал ей отрывисто:

— Вы мне писали? Не отпирайтесь!

Дерзкие и веселые глаза сверкнули в ответ.

— Еще и солнце не зашло, а ты уж пьян, как губка, воскликнула она, — а ну отчаливай, а не то мой муж так отдубасит тебя, что ты забудешь, чем пьют, ртом или ушами!..

Морис быстро пошел прочь, сопровождаемый улюлюканьем мальчишек. «Черт бы побрал этих женщин из народа, — подумал он, — они все похожи друг на друга… и все прехорошенькие!»

Он уже подходил к своему дому, когда возле аптеки увидал большое скопление народа. Из фиакра вынимали человека, левый рукав которого был в крови, а цилиндр словно перерезан гигантскими ножницами. В человеке он узнал адвоката Эбьена. Очевидно, Огюст наконец раскачался.

Глава V

Приятные и неприятные неожиданности

Прекрасная Тереза три дня не выходила из своей комнаты. Она ходила из угла в угол, как разъяренная тигрица.

Она уже разбила все бьющиеся предметы и теперь от времени до времени ударяла каменными щипцами по груде зеленого, золотого и малинового стекла. Портрет Пьера Ламуля, вырезанный из рамы и разрезанный серповидными кусками, лежал на блюде, над которым была с помощью шпилек укреплена надпись: «Дыня, кусок — два сантима».

В комнате стоял одуряющий запах всевозможных духов, драгоценные лужи коих чернели на паркете. Две горничных, вооруженные огромными ножницами, резали на мелкие клочки роскошные платья Терезы, а китайчонок собирал куски их в корзинку, которую время от времени уносил и высыпал перед кабинетом банкира. За окном сиял жаркий июльский день. Из гостиной вдруг донеслись звуки гонга: это негр совершал свою полуденную пляску.

Лакей робко постучал в дверь.

— Барин, — сказал он, и с Терезой мгновенно сделался ужасающий припадок. Она покатилась по полу, испуская пронзительные крики, и неизвестно, сколько бы времени продолжалось подробное ее расположение, если бы горничные, покончив с платьями, не принялись за чулки. Тереза вдруг утихла и села на полу.

— Нет, нет, — крикнула она, — чулки нельзя резать.

Чулки для Прекрасной Терезы были окружены, всегда неким таинственным и священным ореолом. Чулками она была впервые заманена на тернистый путь греха, на чулки ее всегда были устремлены взоры всякого мужчины, независимо от возраста и общественного положения, к чулкам, наконец, натянутым, правда, на ее стройные ножки, припадал еще так недавно Морис своими страстными устами. Вспомнив все это, она успокоилась и, прижав к сердцу несколько прозрачных шелковых пар, спросила, всхлипывая:

— Ну, что «барин»?

— Барин хотят проститься.

Тереза вскочила мгновенно.

— Почему проститься?

— Они уезжают!

— Надолго?

— Надолго.

— Пусть войдет!

Пьер Ламуль, очевидно, был тут же неподалеку от двери, ибо он вошел тут же. Прекрасная Тереза решила не приходить сразу в хорошее настроение. Она отпрыгнула, словно увидала привидение, простерла руки и крикнула:

— Прочь!

— Я… я… уезжаю, — пробормотал Ламуль.

— Изверг!

— Я думаю поместить часть свободных денег в кокосовые рощи Соломоновых островов… но мне нужно посмотреть их, чтоб лично убедиться. Я вернусь не раньше как через два месяца.

Тереза решила, что как раз наступил момент для окончательной победы.

— Уезжайте, — крикнула она, — уезжайте! Бегите к своим чернокожим уродинам, влюбляйтесь в разных диких дур! Вы вернетесь через два месяца? Ха-ха-ха. Какое мне до того дело, когда уже через две недели в смиренной монахине — сестре Цецилии — никто не узнает былую Терезу! О… как я буду молить бога, чтоб он хоть разочек метнул молнию в вашу подлую лысину, чтоб он пихнул вас в лужу на самой середине Итальянского бульвара! Не прикасайтесь ко мне, ибо монахини не ведают объятий мужчин. Жалкий кромешник! Мирянин! А когда же ты уезжаешь?

— Сегодня вечером!

— Уже! А почему не днем?

— Поезд идет вечером!

— О эти расписания!

— Вот билет!

Не веря своему счастью, Тереза кинулась банкиру на шею.

— Пьер, Пьер, — кричала она, — я люблю тебя!