Сорок пять лет на эстраде - Николай Смирнов-Сокольский

Среди фельетонов второго пятилетия — «Всероссийская ноздря», «О собачьем быте», «Матушка-периферия», «Советы Соломона», «Российские губошлепы», «Роптать желаю!», «Страна без дураков», «Юбилей войны», «Пушкин, наденьте шляпу!», «Московские звонари», «Похвала глупости», «Император Всероссийский». Все они написаны райком, вернее, вольным стихом с соблюдением рифмы, но без соблюдения размера, своего рода рифмованная проза, близкая к «раешнику».

«Всероссийская ноздря», впервые исполнявшаяся летом 1924 года. Это было, в сущности, первое произведение, которое и по размеру и по охвату темы смогло быть названо фельетоном. Фельетон был весь направлен против обывателя и обывательщины, в то время довольно сильной противницы всего нового. Начинался он так:

Так уж у нас, у российского обывателя, устроена ноздря:Все нам кажется вокруг «здря»,На все мы своей ноздрей фыркаем, на все чихаемИ сами, собственно, не вполне понимаем, чего мы желаем…Но вот так чихаем, ворчим, все поносимИ никогда этой своей привычки не бросим.Потому ноздря — такое уж устройство,И через эту ноздрю большое для нас беспокойство…

Так рисуется «российский обыватель», который всем недоволен, летом — жарой, зимой — холодом, что ему ни предложи — все равно «Очи горе возведет. Ноздрей поведет…».

И дальше:

И ведь бывает недовольство, которое — критика,И вы этого «недовольца» возьмите-ка!Что толку в его недовольном скрипении?Оно подобно комариному пению.Горбатого, видно, только могила исправит —И когда это черт этих «недовольцев» на тот свет отправит!

Это дает толчок к завязке фельетона, потому что подобный «недоволец»-обыватель, попав даже на тот свет, и там свою «ноздрю» вовсю развернет, всем будет недоволен. Оказавшись на том свете, он указывает господу богу на недостатки мироздания и тут же дает рецепты, как бы сделал все это сам. Богу он рисует благополучную, полную радостей для обывателя жизнь. Под этим нетрудно угадать чаяния обывателя на земле. Тут и свобода торговли, и истребление фининспекторов, вплоть до возвращения собственного домика обратно, и прочее, и прочее. Когда эти «чаяния» обывателя в воображаемой беседе с богом доходят до абсурда — бог не выдерживает:

Эх, дурак, помолчи! Если и была такая ошибка создателя,Так только в том, что он сделал тебя, обывателя,Недовольного не только делами скверными,Но и хорошими, верными…К делу, которое светит новой зарей,Лезешь ты со своей дурацкой «ноздрей»,Неужели душонка твоя слюнявая не заметит,Что и тебе, дураку, солнышко светит?

Фельетон заканчивался словами обывателя:

И отыду я, обыватель, со своею ноздрею купно,Поругавшись с ангелами крупно,В безвестность мрачную, как помойная дыра,Куда нам всем, в сущности, — давно пора!

Это уже был не просто монолог «на злобу дня», а произведение, в котором как бы сталкивались и сопоставлялись два мира. Мир советских людей, строящих новую жизнь, и мир обывательщины, людей, тоскующих о прошлом. Я старался столкнуть эти два мира и аргументированно говорить о правоте первых и о никчемности и неминуемом крушении вторых. Этих «вторых» тогда было много. Перестройка сознания даже старой интеллигенции проходила медленно. Методологически фельетон был уже не «на разные темы», а на единую тему, нужную, важную…

В другом фельетоне того же периода — «Роптать желаю!», — написанном двумя годами позже, отмечается сдвиг в мозгу обывателя:

Конечно, на восьмом году Советской властиПоздновато думать, отчасти,О том, что большевики-де отобрали домИ вообще обидели кругом,Что вместо денег, оставленных папашей,Выгнали просто из банка взашей,По-прежнему мечтать об Учредительном собранииИ о том, чтобы было у нас, как в Великобритании…И я, конечно, смирился, молчу…

От активного, враждебного настроения осталась только привычка роптать ради ропота. Но ропот уже другой. Это подчас уже критика реальных недостатков. Обыватель в этом фельетоне говорит:

Ни спорить, ни судиться давно не хочу…Но пороптать-то мне можно, хотя бы слегка?Так, знаете ли, из своего «прекрасного далека»…Забыть на минуточку детей и жену,Задрать свою интеллигентную морду на луну —И роптать, роптать без конца и без краю…Товарищи, братцы, — роптать желаю!..…Живу я, можно сказать, никого не беспокоя,Никаких мыслей у меня против существующего строя,Наоборот, замечаю я,Что существующий строй мыслит против меня:Куда ни пойдешь — любой деятельПопрекает меня, что я мещанин-обыватель,Упрекают меня, что у меня канарейка на окошке,Что у меня кот и кошка,Что я-де не усваиваю нового быта,Что во мне вообще собака зарыта!Что я-де в мещанстве своем утопаю…Родные мои, — роптать желаю!

И в качестве одной из иллюстраций:

…Вот ежели я, к примеру, иду вчера по ТверскойВо время неурочной поливки мостовойИ меня обливают с ног до головыВо имя благоустройства города Москвы,Так мещанство это или нет, я не знаю,Но только супротив пожарной кишки роптать желаю!При чем же здесь, извините за выражение, быт,Ежели я с ног до головы облит?…

«Роптание» затрагивало самые различные вопросы, поскольку

…Извозчики дорого просят,Наркомпросы не наркомпросят,Поэты такие стихи сочиняют,Что от них матерщиной за версту воняет;Детей не порют, за волосы не таскают,А просто бе£ут и совсем не рожают;Художники говорят: не важно, как рисовать,Лишь бы на картине фабричные трубы было видать…

Фельетон был построен таким образом, что, говоря о тех или иных неполадках быта, обыватель адресовался непосредственно к самому «Всероссийскому старосте» — Михаилу Ивановичу Калинину:

Прийду это я к Михаилу Ивановичу Калинину,Все свои жалобы «выниму»,Так и так, мол, Всероссийский староста, —Выслушай меня, пожалуйста!

В заключение обыватель говорил:

Но не думайте, что это вам повредит,Если я, обыватель, на все эти штуки сердит.Ведь и я хочу, чтоб по-новому было,И у меня в душе «закрутил гаврило»,Да так, что и раскрутить его теперь не сумею,У меня это с детства, может, от геморроя,Но в душе-то у меня теперь совершенно другое,Ведь если, Михаил Иванович, вам латынь знакома,Я же тоже какое ни на есть, но «сапиенс-хомо».Не держите на меня, на обывателя, обиду,Погодите, и я в люди выйду.Возлюбите меня, как и прочих всех,Михаил Иванович, отче наш, иже еси на небесех!..

В центре фельетона была весьма важная для того времени, значительная тема перевоспитания, перековки. Остальные темы фельетона касались качества продукции, за что боролись тогда яростно и беспощадно. Речь шла при этом не только о качестве производственной продукции, но и о борьбе за качество во всем, что было близко советским людям и что волновало их — в быту и отношениях людей, в литературе и искусстве.

О том, как готовился тогда репертуар и как мной самим понималась в то время борьба за «качество продукции» применительно к своей профессии, я писал в автобиографической заметке «Смирнов-Сокольский о себе»:

«Репертуар пишу сам. Было время — пользовался помощью других, особенно во времена «запарки». Отказался не потому, что это не нужно. Убедился, что присяжные поэты делать этого просто не умеют. Очевидно, стихи в репертуаре — дело десятое. Репертуар — это совершенно другая работа, требующая больше знания, чем поэтического вдохновения.

Но дружба и знакомство с пишущей братией дает и дало невероятно много. Впрочем, это, кажется, называется — средой.

Монолог или рассказ пишу месяцами, по пять, по десять строк в день. Читаю сразу без выучки, как закончу. Посему иногда поругивают за «несделанность» в смысле актерском.

Однако считаю себя правым. «Что» — важнее, чем — «как». «Как» — приходит позднее».

Борьбе за качество продукции был посвящен и написанный в том же 1926 году фельетон «Повесть о советском карандаше», встретивший активный общественный отклик. Фельетон был написан райком. Начинался он с признания:

Конечно, человеку наивному и простомуУподобиться Льву Николаевичу ТолстомуНевозможно, хотя бы даже и в мелочах…Не стоит это доказывать в длинных речах,А достаточно среди белого божьего дняПосмотреть внимательно — ну, хотя бы, скажем, на меняИ убедиться самим немедленно тоже,Что личность моя на Льва Толстого решительно непохожа.И, однако, у каждого из насБывает в жизни этакий незабываемый час,Когда хочется засунуть ручки свои за живот,Распушить седую бороду во весь передИ толстовскую фразу не завопить, а прямо-таки закричать:Дескать, братцы мои, товарищи, граждане,«Не могу молчать!»

Это вот «Не могу молчать!» и проходило лейтмотивом через весь фельетон.