Сорок пять лет на эстраде - Николай Смирнов-Сокольский

Все было бы хорошо, если бы в один из вечеров я не перепутал сигнализацию и не продернул взяточника пристава и его супругу в присутствии его самого за тайную продажу водки в чайниках. Был посажен на гауптвахту на две недели за «подрывание основ существующего строя»…

Настоящим успехом начал пользоваться в 1917–1918 годы за свои монологи.

С какой пакостью приходилось это перемешивать — стыдно вспомнить. Старался уйти от эстрадного трафарета. Было трудно. Слишком заштампованные образцы были перед глазами, слишком определенны были требования публики.

Монологи и куплеты окончательно определили место мое на эстраде: жанр «злобиста», в отличие от жанра «салонного», имевшего своих поклонников. Юмористы «салонные» миновали всякую «злобу дня» и «политику», а пели модные «Луна, луна, наверно, ты пьяна» или «Ночью глазки горят, ночью ласки дарят, ночью все о любви говорят»…

Путь «злобиста» был труднее. На этот более трудный путь я сумел, к счастью для себя, вступить с самых первых шагов на эстраде.

В дни, когда в воздухе уже запахло грозой революции, стал исполнять песенку на мотив «Колокольчики, бубенчики звенят». Немудрящие куплеты на различные «злобы дня», с намеком в последнем куплете на убийство Григория Распутина. Окончание куплета было без слов, пелись только две первые строчки:

А теперь, потехи ради,Я спою, как в Петрограде…

Остальные строчки не исполнялись, но оркестр продолжал играть, и я жестами показывал, что именно случилось. Жесты были достаточно наглядны, и зрители превосходно понимали, о чем речь… В заключение я доставал из кармана замок, как бы запирал им собственный рот и с этим замком уходил за кулисы.

Свержение самодержавия застало меня в театре Струйского. Репертуар первых дней после свержения царя был таков, что антрепренер не замедлил добавить к моей фамилии пышный «титул» — «Певец свободы».

H. П. Смирнов-Сокольский в «рваном» жанре

Про Распутина и «Сашку в вышитой рубашке» — не пел и не читал, а в первом же «бесцензурном» монологе были такие слова:

Приветствую тебя, мой новый властелин,Великий наш народ, свободный, гордый, смелый,Тебя, могучий Росс, тебя, о исполин,Потешить рад я шуткою умелой…Но не пеняй за то, что нынче НиколаюЯ не воздам здесь должного строкой,Пойми меня, я просто не желаюКасаться нынче мелочи такой…Пусть улица, захлебываясь, тащит«Его» кровать иль будуар «ее» —И зрители восторженно таращатСвои глаза на грязное белье…Как прежде, тещ я не касался плеткой,Хоть и нужда гнала порой в петлю,Так и теперь своей сатиры ноткойНе потревожу сброшенную тлю…

И — вывод:

Народ, пойми! Враги иного родаПоявятся сейчас, чтоб сбить тебя с пути,И если дорога тебе твоя свобода —Умей врагов ее увидеть и найти.Пусть розовый туман не закрывает очи,Свободу уберечь — труднее, чем добыть.Гляди вперед, солдат, гляди вперед, рабочий,А Николая можешь позабыть!..

Оголтелая агитация «за Керенского», развернутая в те дни буржуазными журналами и газетами, всякого рода «бабушками русской революции», едва не сбила с толку. «Сосульку, тряпку — принял за человека», — горько каялся я в одном из послеоктябрьских своих монологов словами гоголевского городничего. И во исправление «грехов молодости» посвятил ряд лет спустя специальный фельетон — «Доклад Керенского об СССР» (1930) — разоблачению лживости и подлости этого «главноуговаривающего» эмигрантского вождя.

Иллюзии, впрочем, кончились быстро. И в канун Октября был написан монолог «Москва вечерняя», начинавшийся так:

Улицы вечерние, улицы туманные,Нас к себе манящие ласкою своей.Жизнь у нас свободная, но такая странная —Ни с боков, ни спереди не видать огней…Свергла путы царские наша Революция,Буйный вихрь промчался и уже затих.Что-то вышла куцая эта Революция,Вы, друзья, простите невеселый стих…

Дальше шла картина предоктябрьской Москвы с ее «чехардой министров», неразберихой и своего рода «пиром во время чумы» распоясавшейся буржуазии:

Блещет магазинами, манит ресторанами,Пьянство разливанное и угар ночей,А в душе невесело, сердце ноет ранами,Лица утомленные, блеск больных очей…Города вечернего дикие контрасты —Под огнем трактирных ярких фонарейКучка оборванцев, голых и несчастных,С злым тяжелым взглядом жмется у дверей…

И вопрос к зрителю:

Полно, ради ль этого шли «а смерть товарищи?Это ль новой жизни лучезарный блеск?Сила всенародная разожгла пожарище,А горит «лучинушка, издавая треск»…Руки у крестьянина, батрака, рабочегоТянутся к оружию и в глазах огни,Что народу ночи? Ночи он не хочет —Силой превратит он эти ночи в дни…Свора адвокатская властью лишь играется,Продают свободу оптом и вразнос,А душа рабочая гневом наливается —Верьте, накануне мы небывалых гроз!!!

На этом можно закончить обзор недолгой дооктябрьской деятельности.

После Октября работать стало легче. Все встало на свои места. Цель обозначилась ясно. Для «злобиста» в особенности.

Внешне форма выступлений осталась та же. По-прежнему — монолог, несколько песенок, куплетов, частушек.

Ездил по фронтам гражданской войны. Наибольшей популярностью из куплетов пользовались «Пушкинские рифмы», ставшие на какое-то время «коронным номером»:

Революция в ЕвропеВсе сметает, всех мутя, —«Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя».

Две строчки — я, две строчки — Пушкин. Вся «злоба дня» того времени проводилась через эту, очень благодарную и отвечающую любому положению форму. В четыре строчки укладывались такие, скажем, темы, как:

Пан Пилсудский, отступая,Все взрывает без стыда —«Хлопотливо не свиваетДолговечного гнезда».

Врангель, наш барон достойный,Ныне зрит тревожны сны:«В теплый край, за сине мореУлетает до весны».

Вновь Махно-куда-то вылез,Вот не ждали молодца —«Тятя, тятя, наши сетиПритащили мертвеца…»

Ах, политику АнтантыВряд ли где-нибудь поймут!«Домового ли хоронят,Ведьму ль замуж отдают…».

Лишь Петлюра веселится,Ездит все туда-сюда —«Птичка божия не знаетНи заботы, ни труда…».

Все у белых онемело,Опустились руки вниз«И в распухнувшее телоРаки черные впились…»

Лишь Москва не унываетИ врагов повсюду бьет —«Рано утром птичка встанетИ поет себе, поет…».

Затрагивались столь же бегло темы внутренней жизни, бытовые:

Вот от Сухаревки с облавы,Спекулянтов рой ведут —«Сколько их, куда их гонят,Что так жалобно поют…».

Мой приятель в УпродкомеНичего себе живет,«То соломку тащит в ножках,То пушок домой несет…».

Количество куплетов, написанных в этой форме, огромно. Это была своего рода маленькая газета, в которую я вставлял, приезжая на фронт, и местные темы.

Весьма часто, так же как и «Пушкинские рифмы», пополняясь сообразно обстоятельствам новыми куплетами, исполнялась мною в ту пору и «Новая метла», написанная в начале 1918 года:

…Гоц, Керенский и другиеВсе загадили в краю,Помогите, дорогие,Выместь Родину мою.Всех бездельников банкиров,Трудовой семьи вампиров,Что шипят на новый строй,Паразитов, наглых франтов,Кровососов фабрикантов —В шею новою метлой.…Подмести немедля надоИ «казенные» места,Проползло немало гадаК нам украдкой в ворота!Всех подложных «комиссаров»Из вчерашних земгусаров,Грязных взяточников рой,Ради выгоды корыстнойСтрой признавших ненавистный, —В шею новою метлой!..

Каждый куплет сопровождался рефреном:

Грязи, сору без числаВ обновленной хатке.Ну-ка, новая метла,Наведи порядки!

Зимой 1919 года, в канун пятнадцатилетней годовщины первой русской революции, по просьбе старого эстрадника Алексея Раппапорта написал песню про пятый год: