Мордовский марафон - Эдуард Кузнецов

Тут мать на него накинулась: «Ты что буровишь-то, пьянь несчастная! Мальчишке-то!.. Я вот на тебя заявлю куда следует! И пусть тебе категорически запретят портить ребенка!»

А он ей: «Плевать я хотел на твое «куда следует». А приезжать все равно буду, ты мне никто, одно роковое заблуждение молодости, а он — сын!»

Из-за этого крика Олег так и забыл спросить, почему Кандалакша, а не Кандаламша? Правильно должно быть Кандаламша.

* * *

Дом ему не понравился. Он почему-то рисовался ему высоким теремом с винтовой лестницей и, может, даже с башенками, а оказался обычным деревенским домом. В палисаднике торчала черная рогатка раздвоенной посредине березы — то ли болезни и старость, то ли безжалостные руки хозяев ободрали с нее почти всю кору, — по двору разгуливали куры, с тыльной стороны к дому лепились какие-то сараюшки, посреди огорода гордо торчала, похожая на большой скворечник, уборная — в дощатой дверце ее зияло кособокое сердце…

В горницу он успел заглянуть только мельком, пока топтался у двери, пристраивая свою куртку на вешалке — утыканной гвоздями доске с грудой старых шинелей, пиджаков и солдатских бушлатов, — ничего, кроме большого телика на допотопно пузатом комоде да края широкой кровати с горкой подушек, он не разглядел. Четверть примыкавшей к горнице кухни занимала огромная, почти под потолок печь, перед черным зёвом ее вызывающе белела газовая плита, вдоль другой стены тянулся большой стол, застеленный цветастой клеенкой, под его тяжелым, из толстых досок брюхом пристроился выводок табуреток. В красном углу висел портрет Ленина, простенок украшали какие-то грамоты и семейные фотографии под стеклом.

«А ну-ка, ну-ка, где он, мой внучек-то?» — задребезжал из угла дед.

«Да тута, тута он. Сейчас вот куртку-то повесит… Ты, пахан, пока Нинка-то не нарисовалась, покорми его чем-нито, яишенку, что ли, сваргань, а я в магазин смотаюсь — все-таки, едри его под хвост, происшествие сегодня, да и Витька грозился заглянуть. Иди, иди к деду-то», — подтолкнул он Олега.

«А ну ка, ну-ка, давай к свету… Орел! И пиджак вроде как военный».

Дед был в валенках, под линялым кителем бугрился большой живот, кое-как выбритое лицо в сине-красных прожилках, края лысины окаймляли неопрятные кустики серых волос, одно ухо торчало, как у дяди Коли, а другого почти не было.

«Уроки учишь? Папку-мамку слушаешь?»

«Учу».

«То-то. Много ли их там, уроков-то! Из школы пришел, уроки-задачки сделал, что надо по дому помог и гуляй себе на здоровье… Ты не болен, часом? Бледный вроде…».

«Я всегда такой. Малокровие».

«Вот оно что. Город он и есть город… Обличьем ты вроде как в отца пошел — нос не нашенский и брови сурьезные».

«Это вам на войне, дедушка, ухо оторвало?»

«Ухо-то? Считай, на войне — стервец один оттяпал, враг народа, значит».

«Как оттяпал?» — не понял Олег.

«Зубами. А ты как думал? У нас тут хуже, чем на фронте — там-то война отвоевала и все, а у нас ей ни конца, ни краю не видать. Но ничего, мы ему за это все бока оттоптали, а потом его и вовсе шлепнули — к стенке, значит, поставили. А как ты думал! Посягнул на жизнь при исполнении служебных обязанностей!..»

«А зачем он вас куснул?»

«Эка что спросил. Озверел, значит. Не буду, кричит, на вас работать! Ах так? Майор говорит: «К лошади его!» В производственную зону, значит, волоком. Тогда еще порядок был ого-го! Которые не хотели социализм строить, их к стенке — саботаж называется, но сперва-то и по карцерам, вражина, насидится, и за лошадью поволочится. Вот так. Ну, я давай-ка глазуньей займусь, а ты поди пока погуляй, осмотрись — я в окошко кликну».

«Дедушка, я не хочу — я в поезде два бутерброда, мамка дала, съел».

«Ну смотри. Когда надумаешь, скажешь… А себе я все-таки сварганю штучки три».

«А он на вас прямо бросился?»

«Этот-то? Ну да. Вот как мы его к лошади-то цепляли, повалили на снег, я и давай ему вязы выворачивать, а он тяп — и нету уха!.. Мне потом грамоту и премию дали деньгами».

Олег задумчиво направился к двери, но та распахнулась, и через порог шагнула квадратная тетка в зеленом брезентовом плаще.

«Ой, — запела она умильно, — вот он, племянничек-то… — Она сочно чмокнула его в щеку и, отступив на шаг, окинула взглядом с ног до головы, весело щуря глаза и одобрительно прицокивая языком. — Чистый какой да белый, не то что мой охламон… Не прибегал еще?» — обернулась она к деду.

«В магазин попер», — отозвался тот.

«Ты про мужика, что ль? Так я его на дороге встрела… Я про Ваську спрашиваю».

«А-а… Придет, куда он денется».

«Я пойду погуляю, теть Нин?» — спросил Олег.

«Иди, родненький, иди, — разрешила она. — Да сапожки резиновые, вон под вешалкой, надень — заляпаешься весь».

В чулане стояли какие-то бидоны и кадки, густо пахло прошлогодними щами, в курятнике тоже ничего интересного не обнаружилось, а взобраться на чердак Олег не решился — лестница была так кучно обляпана куриным пометом, что ступить некуда.

Где-то за облаками солидно пророкотал самолет. В развилке черной березы сидела, нахохлясь, ворона, Олег пульнул в нее камнем — она даже не шелохнулась. Корявые стволы, почти без ветвей, как руки нищего, молитвенно воздетые к небу, — на рукавах его грязного зипуна тут и там белели латки.

«Та-та-та-та-та!» — послышалось где то. Олег вышел за калитку и замер: в дальнем конце улицы уныло плелась, увязая в грязи, толпа пленных немцев. Солдаты с автоматами на груди и с овчарками на поводках не спускали с них глаз. «Та-та-та-та-та!» — строчил по немцам чумазый карапуз — палка так и дергалась у него в руках.

Из-за угла вывернулся мальчишка. «Что за гусь?» — презрительно прищурился он.

«Сам гусь», — не растерялся Олег и на всякий случай попятился к калитке конопатый был на полголовы выше его.

«Чего у моего дома тасуешься? А ну вали отсюда!»

«Я к дяде Коле», — ответил Олег, уже поняв, что это и есть Васька.

«А-а! — сообразил и тот. Ты теть Настин, из Саранска? Ну да, я и забыл… Держи пять, — протянул он руку. — Васька. А ты — как ныне сбирает вещички Олег, да?»

Олег кивнул.

«В каком классе?»

«В третий перешел».

«Сопляк еще. Я — в четвертый».

«А зачем у вас немцев водят?»

«Каких немцев?»

«Ну вот с собаками-то».

«Сам ты немец. Балда! Это же зэки».

«Как зэки?»

«Ну жулье там разное, бандиты… А то еще есть лагерь — вон, где труба, видишь? — так там враги народа — шпионы и предатели. Дядя Витя у них начальником отряда работает, ему скоро капитана дадут».

«Дядя Витя — летчик, мамка говорила».

«Фиготчик, а не летчик. Летчик шмякнется — и в лепешку… А ты кем будешь?»

«Путешественником». Олег хотел сказать «и пиратом», но сдержался — с тех пор, как Раиса Сергеевна подняла его на смех на уроке «Кем я хочу быть», он про пирата помалкивал.

«Это туда-сюда мотаться? Без кола без двора?»

«Зато разные страны!»

«Больно надо! Вон я в кино смотрел: один на велике вокруг света ехал — вся морда грязная, и дождь по нему лупит… Сразу видать, что лопух!»

Олег насупился. «А я в машине!» — наконец нашелся он.

«А где у тебя машина-то? Она, знаешь, сколько стоит?»

«Мне папка купит «Запорожец».

«Жопорожец» он тебе купит. А мы вот уже накопили — очереди ждем. Только долго. Я лучше достану денег и куплю себе мопед».

«Ври!»

«Запросто! Вот зэк убежит, я его поймаю — все! Знаешь, сколько за него дадут?»

«Сколько?»

«Тыщу рублей! Раньше, дед говорит, мешок муки давали, ну это когда еще было, а теперь — деньгами. Тут как по радио сказали, что два опасных удрали, так все как кинулись ловить! Кто с чем! Я с ружьем хотел, да у пахана патроны запертые, так я с напильником…».

«Поймали?»

«Еще бы. Только уже не здесь — за Молочницей. Одного застрелили — он на дереве прятался, а другому солдаты руки-ноги поломали, чтоб не бегал больше».

«А Том Сойер и Гек Финн помогли убежать Джиму — он в цепях сидел…».

«Ну и дураки!.. А кто такие?»

«Они в Америке разбойники были».

«Ну, ясно. Их самих за проволоку надо… Как у тебя с деньгами — мать дала?»

«Два рубля», — вырвалось у Олега. Вообще-то у него была целая пятерка: два рубля мама дала «на мороженое и кино», а новенькую трешку прислал в письме отец. За три рубля Олег надеялся купить старую, пожелтевшую от соленой океанской воды «Лоцию», в которой все моря, проливы и течения — без нее моряку гибель, — а два рубля ему нужны были на бинокль. Если бы он знал, что Васька спросит про деньги, он бы приготовился и соврал что-нибудь, но тот спросил так неожиданно…

«Слушай, — схватил его Васька за локоть. — За рублевку мы такое с тобой увидим! Куда там кино?»

«А что?» — машинально спросил Олег, лихорадочно соображая, как бы ему отказаться от всего, что бы ни предложил Васька, отказаться и не заработать «жадину-говядину».