Мордовский марафон - Эдуард Кузнецов

— Скорей! — кричу шоферу. — Опаздываем на поезд!

Усатый «хвост» растерянно заметался по площади — ни одной машины! Я высунул ему в окно злорадный кукиш и, облегченно вздохнув, откинулся на мягкую спинку сиденья.

— Ну, спасибо, — говорю, — дружище, выручил!

— А что у тебя? — любопытствует он, косясь на таксиста. — Литература?

Я оторопел: ведь у меня ровным счетом ничего криминального с собой не было и ехал-то я домой, к матери, а не на какую-нибудь там конспиративную квартиру…

Вот в какие очень небезобидные игры в «кошки-мышки» вовлекаешься порой помимо воли.

Мораль сей истории такова: киске хочется кушать, и все, что хоть чуть-чуть шевелится, она принимает за мышь и норовит придушить ее зубками…

Кандаламша

Полосатую колоннуПервоклашка конопатыйВ драной курточке зеленойРасстрелял из автомата.Глазки яростью пылаютДед его при Николае,Папочка при СталинеК лагерям приставлены.

«Вы уж, пожалуйста, присмотрите за ним…».

Толстая тетка в ядовито-зеленой кофте осуждающе поджала губы: «Не украдут, чай».

«Да нет, я чтобы он Потьму свою не проехал, — виновато зачастила мама. — Я и проводнице сказала… но все-таки».

С верхней полки свесилась лохматая голова с красными спросонья глазами и тут же исчезла.

«Давай, казак, двигай к свету, — дядька с усами, как у Чапаева, потянул Олега за рукав. — Глазей». От него густо, как от папы, пахло табаком и вином. «А вы бы, дамочка, составили нам компанию. Что там до Потьмы-то!.. И нам бы весельше».

«Ой! — вспыхнула мама. — Я бы с дорогой душой, да ведь за день не обернуться, а мне завтра в Москву вылетать — на врачебную конференцию».

«Врет! И чего она все врет!» — Олег сердито вжался носом в окно.

«Олежка, сумку вот я тебе за спину ставлю, там бутерброды с сыром-маслом поешь. На остановках не выходи, а там тебя дядя Витя или дядя Коля встретит я им телеграммой вагон отбила. Да ты и сам смотри: дядя-то Витя — старший лейтенант, у него на погонах три звездочки треугольником таким, знаешь?»

«Да знаю я, мам, — буркнул он не оборачиваясь. — Ты иди, а то поезд тронется».

«Иду, иду, родной. Да скажи им там в Сосновке, что через месяц я тебя заберу, сама приеду. Через месяц, слышишь? Тебе как раз в пионерлагерь очередь подойдет».

«Ты же им все в письме написала».

«Ну да, ну да… — она нагнулась и чмокнула его в затылок. — Ты там побольше гуляй — тебе кислород-озон нужен».

«Ну же, тронулись!» — крикнул Олег про себя. Лязгнули буфера, и вагон чуть дрогнул.

«Ой! Ну я побежала, Олежек. Привет там всем и не болей Слышишь?»

«Пока». Он прилип к окну, словно увидел что-то такое интересное, от чего нельзя отвести глаза и на миг.

«Вот она молодежь-то нонешняя, — ядовито колыхнулась зеленая тетка. — От горшка два вершка, а туда же — матерью родной брезгует».

Чапаев хмыкнул что-то неопределенное и зашуршал газетой.

Посреди подернутого ряской пруда сонно покачивается гнилое бревно. На нем раскорячилась жирная, зеленая жаба — глупо тараща глаза, противно тряся дряблым подбородком, она квакает: «Фулиган на фулигане!» Но вот сзади, смешно взъерошив красный хохолок, весь дергаясь, как в мультяшке, появился аист. Раз — и жаба у него в клюве, только ножки дрыгаются, раз — и нет ее…

Снова зачастил дождь, исчиркав косыми кляксами стекло.

«Охо-хо! — протяжно вздохнул Чапаев. — Опять. И без того грязищи по самое некуда… Видно, и в этом году погниет все».

«У вас все не слава Богу, — вскинулась жаба. — То жарой вас иссушит, то дождем проймет. Небось, как в пивнушку, водки этой проклятущей нажраться, вам и грязь, и метель ни-почем, а как в поле…».

«Гм, — хохотнул Чапаев. — Это верно, без водочки-то мы никуда. Да ведь старые еще люди сказывали: «В кабак далеко да ходить легко, в церковь близко, да ходить склизко»».

«Хозяина на вас нет — с палкой вот и…».

«Вот бы ты, мамаша, и шла в колхоз, поучила бы нас, что к чему».

«А что? И поучила бы! Перво бы наперво все пивнушки заколотила… Поменьше бы пили да раздавали разным Вьетнамам — Африкам…».

«Только бы и беды… Ну, ладно, маманя, мне тебя все равно не переговорить. Дреману-ка я лучше минуток двести, а ты мальца, если что, толкни».

Олег задумался, почему по радио все за Вьетнам и негров, а между собой их ругают, потом ему вдруг пришло в голову, что в Потьме его могут не встретить или он не узнает дядю Витю и дядю Колю — он видел их всего раза два-три, еще когда в школу не ходил. Папа их почему-то не любит и ругает паразитами, кровососами и еще как-то.

Мимо окна мельтешили хилые деревца скучного осинника, неспешно проплывали пышные кусты боярышника, с механической обязательностью выныривали и пропадали телеграфные столбы, связанные друг с другом провисшей паутиной проводов…

«И зачем мне эта Сосновка? — вяло думал Олег. — Лучше бы в Кандалакшу…».

* * *

Олег сразу узнал дядю Колю по военному плащу и резиновым сапогам точь-в-точь как на прошлогодней фотографии, где хоронили бабушку. И еще — по круглым мясистым ушам, смешно торчащим из-под фуражки.

«Ну, герой, сам приехал?»

«Ага».

«Молодцом! Давай лапу… В каком классе?»

«В третий перешел».

«Двойки есть?»

«Не-ет, двоек нет. Тройка есть, по арифметике».

«Молоток! Мой Васька тоже кое-как в четвертый переполз. А что у тебя в сумке-то? Ну-ка…».

«Там письмо для вас», — вспомнил Олег.

«Ну, письмо можно и потом, в поезде, а то размокнет еще, — дядя Коля джвикнул молнией. — Ну-ка, ну-ка… Ага, мука блинная — хорошо! Ну, консервы рыбные — этого и у нас полно, сыр тоже водится, а это что? Ух ты — рис! Молодец Настька!.. А дрожжей обещала, чтой-то не видать».

«Дрожжей, она сказала, нет нигде, ей обещали, но не достали».

«Жалко, — дядя Коля разочарованно причмокнул, и толстое лицо его озабоченно поскучнело. — В самый бы раз теперь надо».

Местный поезд еле тащился, и, когда они сошли в Сосновке — дождь уже перестал.

Грузный, как шкаф, дядя Коля вроде бы не спешил, но Олег едва поспевал за ним, то и дело спотыкаясь о шпалы. С обеих сторон узкоколейки то бесконечно тянулись какие-то потемневшие от дождя склады, то опутанные ржавой проволокой деревянные заборы, над которыми торчали сторожевые вышки.

«А где же лес, дядь Коль?»

«Лес-то? — чуть притормозил тот. — Есть. Как не быть. Во-он там, за поселком», — махнул он куда-то рукой.

«И речка?»

«И речка. Вот погоди, пойдем и на рыбалку, и в лес. Из ружья постреляем. Стрелял когда из ружья-то?»

«Нет».

«Ну вот и постреляешь. И Ваську с собой возьмем».

«А овчарка у вас есть?»

«Овчарка не овчарка, а был Казбек, да и тот копыта откинул, едри его под хвост… Обожрался чего-то. А что отец-то твой, бывает?»

«Ага. В январе приезжал…».

«Ну и где он сейчас?»

«В Кандалакше».

«Это в Мурманске, что ли?»

«Не-ет, до Мурманска еще поездом. Он у своего друга дяди Леши. Добывает апатиты», — с удовольствием выговорил Олег — он любил всякие непростые и не очень понятные слова.

«А как же Настя, матерь то есть твоя, пишет, он на путину завербовался?»

«Так то весной было, а сейчас третье июня. Уже вернулся, — сказал Олег и для точности прибавил: — Наверное».

«А Василий-то Иваныч, дядя Вася, что ли, он как — ндравится тебе?»

«А он мне что? — Олег прикинулся равнодушным и побежал, балансируя руками, по рельсе. Револьвер железный купил, — остановился он. — У меня его Витька Зарайкин из 4-го «Б» взял поиграть и врет, что потерял».

Недавно этот дядя Вася выпроводил его в киношку — картина, говорит, мировецкая, еле билет достал. А там мура какая-то про стройку и про любовь, и в зале почти никого, он ушел с середины, а дома дверь на крючке — еле достучался…

«А знаете, дядь Коль, почему Кандалакша называется?»

«Нет. Ну-ка расскажи».

«Там были каторжники, а когда пришла революция, они кандалы сбросили и сказали: все, кандалам ша! — конец, значит».

«Гм. Вот оно что. Молодец! Мой тоже в четвертый перешел, а не бельмеса…».

«Я в третий только, дядь Коль».

«Тем более».

«И это я не в школе, это мне папка рассказал, вот как зимой-то приезжал».

Олег еще тогда спросил: «Они что, пап, были на каторге за народ?» Отец как-то чудно хмыкнул и сказал: «За народ, не за народ… В общем, царя хотели сковырнуть».

Тут вмешалась мама: «Они были герои-революционеры и боролись за счастливую жизнь для народа».

«Ну коне-ечно, — ответил отец. — Они все позвякивали цепями да приговаривали: «Вот сейчас мы сидим за народ, а потом народ будет за нас сидеть»». Да как расхохочется, чуть со стула не свалился — он уже выпимши был.

Тут мать на него накинулась: «Ты что буровишь-то, пьянь несчастная! Мальчишке-то!.. Я вот на тебя заявлю куда следует! И пусть тебе категорически запретят портить ребенка!»