Оружие для Слепого - Андрей Воронин

– Ложись.

– Ты же знаешь, я не люблю, когда на меня смотрят.

Они забрались вдвоем под простыню, холодную и, как казалось, немного влажную. Только после этого разделись окончательно. Катя аккуратно уложила белье на книгах на низко повешенной прикроватной полке, закрыла глаза. Николай положил руки ей на грудь.

– Ладони у тебя холодные, и ноги тоже. Словно ты с улицы пришел, а не я.

– Согреемся, согреемся, – приговаривал Николай, шаря ладонями по телу женщины.

Та понемногу возбуждалась. Напряглись и порозовели соски, подобралась грудь, а бедра, живот, наоборот, расслабились, сделались мягкими и податливыми.

Особым разнообразием их позы никогда не отличались: обычно он укладывал ее на спину и наваливался сверху. Так произошло и на этот раз.

Николай двигался размеренно, не слишком заботясь о том, чтобы и женщине доставить удовольствие.

Он считал, что баловать бабу нечего: если захочет, то сама поспешит вслед за ним, а не успеет – ее проблемы. Боль в животе постепенно усиливалась, но вскоре Меньшов, во власти сексуальных ощущений, перестал замечать ее.

– Погоди, погоди. – приговаривала женщина, поворачиваясь так, чтобы было удобнее. – Погоди, ты слишком быстро…

Но Меньшову было уже тяжело остановиться. Он схватил ее за руки, когда она пыталась отстранить его от себя, и прижал их к подушке. И тут одновременно боль и наслаждение пронзили его тело – он даже не сразу отличил одно от другого. Он замер, сильно навалившись на Катю, а та продолжала елозить под ним: до оргазма си оставалось совсем немного.

Но тут Николай застонал, но так, что Катя замерла.

В этом стоне не было ни грамма удовольствия, лишь боль и страдание.

– Что с тобой?

– Погоди… – Николай осторожно сполз в сторону и приложил ладони к животу – там словно разводили костер. В глазах потемнело.

Он сперва лежал, боясь пошевелиться, а затем уже не застонал, а завыл, перекатился на бок и прижал колени почти к самому подбородку. Боль от этого разлилась вширь, но стала не такой острой.

Наконец Катя сообразила: с ним что-то неладное. О болезни своего приятеля она помнила лишь вскользь.

– Что? Что с тобой? Тебе плохо?

– Сейчас.., сейчас пройдет, – попытался успокоить ее Николай и даже потянулся к женщине, но вновь застонал и откатился к стене.

Катя поняла, что кончить ей сегодня не удастся. Она тут же спрыгнула с дивана и стала трясти Меньшова.

– У тебя какие-нибудь таблетки есть? Выпей, а то загнешься.

– Таблетки не помогут.

– А что? Что делать?

– Подожди…

Катя принялась быстро одеваться. От волнения руки у нес дрожали, она никак не могла застегнуть лифчик. Чертыхнулась, скомкала его и бросила в сумочку.

Натянув свитер, она, вконец расстроенная, опустилась на диван и приложила ладонь ко лбу Меньшова.

– Ну, как ты?

– Хреново. Все, «Скорую» вызывай!

– Так серьезно? Может, полежишь, пройдет?

Николай отчетливо вспомнил слова врача: «Прободная язва – часов шесть жизни я вам гарантирую. Но не больше».

– Звони в «Скорую» быстро!

Катя обреченно кивнула, набрала «03» и назвала адрес. Но прежде чем заказ приняли, ей пришлось вкратце объяснить, что случилось с Николаем.

– Ждите, сейчас приедут, – послышалось в трубке.

– Сдохну к чертовой матери! – зло шептал Меньшов, проклиная в душе Катю, будто она была виновата в том, что его так прихватило.

Ему не хотелось думать о том, что, случись это в дороге, в поезде, было бы еще хуже.

– Потерпи, – твердила Катя, – все обойдется.

В дверь позвонили. Катя впустила в квартиру доктора в белом халате, с чемоданчиком. Тот присел на диван и, как ни пытался сохранить серьезное выражение лица, все-таки улыбнулся: он сразу понял, как все произошло. Осмотр был недолгим.

– Санитара со мной нет, но вставать я вам не советую. Сейчас спущусь, и мы с шофером снесем вас вниз на носилках.

Еще через десять минут Катя осталась одна в квартире Меньшова. Голого любовника она только и успела прикрыть курткой, когда его стащили на носилки.

Скомканные простыни на диване, беспорядок в комнате, распахнутая дверь. Катя заметалась, ища, где спрятаны ключи – не оставлять же квартиру нараспашку! Меньшов не успел ничего ей сказать, да и не до того ему было. Ключи нашлись в прихожей. Махнув на вес рукой. Катя побежала вниз, чтобы успеть сесть в «Скорую помощь».

Николая вкатили в операционную. Дежурный врач был злой. Гнойный аппендицит и прободная язва – вещи малоприятные как для пациента, так и для хирурга.

Это же вся брюшная полость залита дрянью.., промывать, чистить… И все равно потом почти обязательно начинается воспалительный процесс. И это когда уже наложишь швы. А ведь куда проще было сделать операцию на несколько дней раньше.

«И чего люди так тянут? – качал головой хирург, пока Меньшова готовили к операции. – Боятся ложиться на стол, под скальпель – точно маленькие дети перед уколами дрожат».

Меньшову хотелось сказать, что незачем ставить белый экран у него на уровне груди, что он не боится видеть собственную кровь. Но у него никто ничего не спрашивал, из сильного мужчины он превратился в манекен, который поднимают с каталки, перебрасывают на операционный стол, поворачивают, если надо. Руки и ноги ему пристегнули ремнями, и теперь он не мог пошевелиться, даже если бы и захотел.

При нем разговаривали, абсолютно не обращая внимания, слышит он эти разговоры или нет. Вперемешку обсуждались его состояние, вчерашний день рождения заведующего отделением и.., будет ли завтра аванс. Медсестра намылила ему живот кисточкой для бритья и принялась скрести тупой бритвой. Вскоре он почувствовал, как одеревенел пресс, словно какая-то часть его тела стала мертвой. Затрещала кожа под скальпелем.

Врачи спасали убийце жизнь, не зная, кто именно лежит на операционном столе. А даже если бы и знали, это ничего бы не изменило. Убийца еще может позволить себе рассуждать, кто перед ним, а врач лишен этого права, он обязан воспринимать всех людей одинаково. Для него не существует плохих и хороших, преступников и жертв. Хирург будет оперировать и приговоренного к смертной казни, и новорожденного безгрешного младенца.

Врач делал свое дело и мрачнел с каждой минутой.

Мало того, что ему предстояло очистить, промыть брюшную полость, перебрав метры кишок, так еще нужно было вырезать добрую треть желудка.

"Интересно, – думал он, копаясь во внутренностях, – болезнь – это Божья кара за не праведную жизнь или лотерея, как в детстве, когда подбрасываешь вверх камень или палку и кричишь: «на кого Бог пошлет»?

Наверное, все-таки лотерея".

Меньшов, уже одурманенный наркозом, был не в состоянии думать о том, что попал в больницу практически голый, без денег, без вещей; он думал сейчас лишь об одном – как бы выжить. Как и все люди, он понимал, что может умереть, но не хотел верить в это.

Очнулся он уже в палате, когда на улице стало совсем темно. Его поразила тишина, царившая вокруг. На какое-то мгновение Николаю даже показалось, что он оглох.

Сил повернуть голову не оставалось, и он лишь прошелся взглядом по палате, в которой лежал один.

Глава 12

Глеб Сиверов сдержал слово, не беспокоил генерала Потапчука до самого утра, и Федор Филиппович тоже ему звонить не стал, хотя сообщить своему секретному агенту имел немало. Как и было условлено, ровно в восемь часов утра генерал ФСБ и агент по кличке Слепой встретились на конспиративной квартире. Они прибыли почти одновременно, поэтому никто из них не успел приготовить кофе.

– Доброе утро, Глеб Петрович, – генерал Потапчук дождался, когда Сиверов сядет, и только после этого сел сам.

– Выглядите вы сегодня отлично, Федор Филиппович. Выспались, что ли?

– Брось ты, Глеб, это все твоя помощь – окрыляет.

– Что, забыли уже, как сами мне сказали, ниточка, мол, гнилая, потянешь – и оборвется? Пессимизмом грешите!

Сиверов говорил так, будто с самого начала знал, что беседа с Баратынскими перспективна.

– Да уж, работу ты нашим экспертам подбросил.

Но не зря, думаю.

– Выкладывайте, – Сиверов подался вперед, глядя на знаменитый портфель генерала Потапчука.

– Отпечатки пальцев помогли. Если бы не отыскал ты бутылочку от лекарства, черта с два мы вышли бы на его след. Работал чисто.

– Значит, был он в картотеке? В чьей – МВД или ФСБ? – живо поинтересовался Слепой.

– В нашей, – ухмыльнулся Потапчук. – Пусть и правильно ругаются на то, что творилось во времена Советского Союза, но ты знаешь, никакая информация не бывает лишней. Вот он, «монтер», – и Потапчук положил перед Глебом большую цветную фотографию, па которой был изображен молодой человек в спортивном костюме, с золотой медалью па шее. Фотография была сделана в ателье. Некачественная цветная фотобумага отливала зеленью.

– Снимку лет пятнадцать-семнадцать, – определил Глеб, рассматривая фотографию. – А посвежее ничего не найдется?