Во что бы то ни стало - Анастасия Перфильева

Первый болезненный, но живительный толчок к осмыслению происходящего вокруг Лена получила теперь, у Стахеевых.

За прожитые пять месяцев она впервые серьезно задумалась: что же они, собственно, за люди? Почему жили гораздо легче, благоустроеннее других, а Ольга Веньяминовна при этом жаловалась, что их разорили? Почему Николай Николаевич работал в меру, с прохладцей, а мог отдыхать всласть, со вкусом и вообще ни в чем себе не отказывал? Какое имел на это право? Ведь Марья Антоновна, Андрей Николаевич, Кузьминишна тоже работали, а жили совсем иначе!

Лена чувствовала: у Стахеевых благополучие и комфорт сразу окружили, втянули и ее. Поглощенная новой жизнью, она редко вспоминала о детдоме. Иногда же остро не хватало прежних друзей, а родственники становились непонятными, далекими. Но все же они взяли ее, заботились все это время, так много сделали для нее. Кто же они на самом деле? Какое место занимают в большой жизни?..

Лена сидела на кровати, обхватив колени руками. Спать расхотелось совсем. Она потянулась, зажгла лампу. Свет от оранжевого абажура был мягкий, блеклый. За дверью вдруг кто-то спросил тихо:

— Еленочка, почему не спишь?

— Найле, ты зайди, зайди. А сама что не спишь?.. Они легли уже все?

— Легли. Я подумала, может, тебе что надо.

Найле скользнула в комнату неслышно, как тень.

— Найле, милая Найле, — сказала Лена. — Когда сегодня первый раз позвонил этот гость, отчего тебе не велели сразу открывать? Испугались кого-то?

— По-моему, испугались.

— Найле, правда, это странно — жить и бояться?

— Плохо это, Еленочка. Не надо, ты не думай об этом. Хочешь, покушать принесу? Погоди, угощу тебя сейчас.

Она выскользнула так же неслышно, вернулась, неся аккуратно прикрытую бумажкой банку с засахаренными грецкими орехами.

— Возьми, пожалуйста, — сказала, ставя банку перед Леной. — Василий Федорович вчера принес. Скушай!

— Вместе давай, ладно? Лезь сюда, так лучше.

Обе залезли с ногами на кровать и, как белки, захрустели орехами.

ЛИХАЯ БЕДА

Бывший помещичий дом в деревне Лепихово, куда темной ноябрьской ночью доставил возница Алешку и Васю, стоял на горе, среди голых могучих лип, а сама деревенька раскинулась внизу, у затянутой первым льдом реки.

Дом был большой, со скрипучими полами и подгнившей деревянной балюстрадой на полукруглой открытой веранде. Веранду эту ребята с помощью Петро (так звали возницу) и «фершалки», под руководством старенького учителя, очень похожего на Андрея Николаевича, в первый же день приспособили под лозунги. Они были видны даже снизу, из деревни, длинные куски обоев, полученные по распоряжению кресткома в кооперативной лавке под громким названием «Коллектив», исписанные громадными красными буквами: «Даешь культуру в гущу бедняцко-середняцких масс!», «Даешь грамотность!», «Дорогу женщине — строительнице новой деревни!» и «Развеем чад церковных свечей!». Васька с «фершалкой» написали два лозунга, Алешка с Петро тоже два.

В том же старом доме помещалась и школа — полупустой холодный класс, когда-то зал. Учитель собрал старших учеников, сказал, что они тоже мобилизованы в «культпоход», так он назвал приезд московских комсомольцев, и должны помогать им. Бойкий горластый мальчонка, братишка Петра, тут же сочинил по этому поводу песенку:

А-Б-В-Г-Д-Е-ЖЗнаю грамоте уже.К-Л-М-Н-О-П-РВаш помощник пионер!

Песенка так понравилась, что к вечеру на веранде повис пятый, выполненный уже школьниками, разукрашенный лозунг.

Коммунистов в Лепихове было всего четверо. Вместе с учителем и комсомольцами наметили план культпохода: проведение анкеты среди грамотных «Веришь ли ты в бога и почему?» и лекция по антирелигиозному вопросу; молодежный вечер смычки с чтением стихов, играми и танцами; беседа о раскрепощении женщин с рассказом приезжих ребят о своем заводе; наконец, борьба с неграмотностью путем читки газет и агитации. Дел было по горло…

Все должно было происходить в том же старом доме на горе, в просторной читальне, где уже обосновались Алешка с Васей и где разложили по полкам громадного, изъеденного червем дубового шкафа привезенные книги, журналы.

Если бы только знали ребята, что так хорошо начнется и так печально кончится это первое их ответственное комсомольское поручение, к которому оба готовились со всей серьезностью, волнением и гордостью!

Благополучно, хоть и малолюдно было антирелигиозное собрание. Алешка, не спавший перед ним ночь, вызубрил захваченную из заводской библиотеки брошюрку «Происхождение жизни на планете Земля». Васька и Петро заготовили и раздали накануне штук тридцать написанных от руки по-печатному анкет. Ответов они собрали, конечно, гораздо меньше. Некоторые были почти грамотные, но ехидны, вроде: «В бога ни верю, попы мракобесы, а почему в лавке киросина нету?»; другие бесхитростно-корявы: «В церкву мать гоняет, школу для взросл. нада».

Борьба с неграмотностью шла своим чередом. По утрам Алешка, Вася и Петро обходили избы, раздавали газеты, выясняли, кто не умеет читать или писать. В иных избах их встречали дружелюбно, особенно старики, приговаривая: «Это конешно!.. О-о? Ишь ты!.. А-а?..» Выпытывали дотошно о столице, о рыночных ценах, о том, правда ли, что на Волге строят тракторный завод и собираются строить автомобильный, что правительство закупило в Америке комбайны, а потом вдруг ни с того ни с сего сворачивали на лунное затмение… В других избах принимали откровенно враждебно. Хозяйки, гремя чугунами, показывали спину, деды и бабки молчали как мертвые.

Вечер смычки прошел совсем удачно, если бы не одно столкновение.

В читальню набилось столько молодежи, что пришлось тащить скамейки из класса. Стало жарко, играла гармошка, дымили самокрутки. Петро, увешанный значками Авиахима, МОПРа, Красного Креста и прочими, встряхивая волосами, прочел отысканное Алешкой в журнале «Даешь» стихотворение Жарова:

Встало солнце из тумана, над землей орлом паря,В ширь лугов, степей, кургана нас зовет его заря.Голый луг, пустырь вчерашний оперяется травой.Комсомолец, гей на пашню, в новый путь и в новый бой!..

«Фершалка» спела бодрые частушки о микробах и борьбе с ними. Алешка, подогреваемый сочувственными взглядами сбившихся в углу девушек, рассказал о «Красном пролетарии» и закончил словами:

— Приезжайте к нам в Москву хоть, кто хочет, в гости, хоть насовсем. А что, знаете, сколько рабочих надо? К нам в механический с радостью возьмут. Верно я говорю, Васька? — и вдруг улыбнулся застенчиво.

Начали пляску, сперва скованно, потом свободнее.

Алешка приметил среди девушек одну, рослую, с толстой белой косой. Девушка не танцевала, не пела, возле нее с самого начала вечера неподвижно, как столб, торчал огромный рыжий парень с нагловатым лицом и прилипшей к углу рта цигаркой. Когда заиграли польку-бабочку — единственную ее Алешка и умел плясать, — он решился. Пробился среди танцующих к девушке с косой, но не успел и рта раскрыть. Заслоняя ее, выпятив грудь, перед ним вырос рыжий парень. Процедил сквозь зубы:

— Тебе чего, комса заводская?

— Мне? То есть как это? — Алешка опешил. — Ты что сказал?

— То, что слышал. К Тоньке не подходи.

— А ты кто такой? — вспетушился Алешка. — Посторонись, пентюх! Она, может, со мной танцевать пойдет!

Парень зло усмехнулся, сплюнул — он был на голову выше Алешки, вдвое шире, — поднес к его носу толстый кулак, прошипел угрожающе:

— Не пробовал? Хотишь отведать?

— Степа, не надо… Степа, перестань. Ой, срам какой! — вскрикнула девушка.

Парень бросил и ей, грубо толкнув в грудь:

— Не суйся, пошла отсюда прочь!

Она накрылась полушалком и исчезла. Алешка сжал было тоже кулаки… Но Васька, вовремя заметивший все, оттащил его, сердито шепча:

— Ты что, ошалел? Вечер хочешь сорвать? Эй, гармонист, просим, пожалуйста, русскую!..

* * *

На пятые сутки жизни в Лепихове резко похолодало. Уличную грязь сковало жесткими, как камни, колдобинами. Лед на реке стал прозрачнее. В этот вечер должна была состояться беседа о раскрепощении женщин, о чем извещали лепиховцев развешанные ребятами самодельные афишки.

Алешка и Вася весь день провозились в читальне, подклеивая старые журналы и книги. Учитель, собиравшийся начать беседу воспоминаниями о тяжелой доле женщин до революции, просил поддержать его рассказом, как живут и работают девушки на их заводе теперь.

Алешка придумал один ход. Даже отрепетировал перед Васькой, размахивая руками и глядя в потемневшее уже окно, свое выступление. Начнет он сегодня так:

«Дорогие товарищи! Когда пролетариат с крестьянством строят в нашей стране социализм, новый быт и раскрепощают женщин, у вас в Лепихове еще частично процветает наследие царского режима по отношению к свободной женщине. Приведу пример. Среди вашей молодежи есть один парень, зовут его, кажется, Степан, и одна девушка, зовут ее Тоня. Так вот: этот молодой парень Степан, очевидно, отсталый, несознательный элемент. На вечере смычки он, как царский жандарм, стерег Тоню и не позволил ей ни петь, ни плясать. А когда я хотел пригласить ее на польку, грубо выгнал из читальни и, в общем… вел себя позорно. Комсомол должен и будет впредь бороться с такими явлениями. Да!..»