Во что бы то ни стало - Анастасия Перфильева

— Уж если в вашем заведении с насекомыми кормят!..

Появившийся толстый хозяин, подозревая подвох, но будучи не в силах доказать его, велел принести две новые полные тарелки. И ребята, давясь от смеха, отъелись за свой четвертак на весь день.

А вечером вся комната в заводском общежитии покатывалась над облапошенным частником.

«ПОТРЯСАЮЩЕ!»

Марья Антоновна была права: Дина жила у своей художницы вовсе не так плохо, как это показалось приезжавшей на разведку Кузьминишне.

С Верой Ефремовной Сокол (по фамилии она была Соколова, но считала Сокол более созвучным эпохе), безалабернейшим и добрейшим сорокалетним существом, Дина познакомилась совершенно случайно в конце лета.

На Брянском вокзале был объявлен грандиозный субботник по разгрузке железнодорожного узла от овощей, досок и кирпича. Треть Москвы вышла на этот субботник от заводов, фабрик и учреждений. Дина и Вера Ефремовна вышли неорганизованно, сами от себя.

К этому времени Дина уже позорно покинула «Парижскую коммуну». Не совсем еще, правда, покинула, пробираясь ежедневно по сердобольности коменданта ночевать в фабричное общежитие. И по несколько иной причине, чем указывал тот же комендант Кузьминишне: Дина просто не смогла высидеть дольше на одном месте за однообразным делом!

Насчет поступления в вуз и интеллектуального труда комендант тогда Кузьминишне тоже напутал. Дина была бы не прочь заниматься последним, про вузы же «изобрела» одну теорию. А пока что, проедая крохи последней зарплаты, шныряла по городу в поисках чего-нибудь потрясающего для применения своей кипучей энергии.

На субботнике у Брянского вокзала, когда Вера Ефремовна, согнувшись в три погибели, тащила от товарняка к грузовику рогожный мешок с картошкой, ее чуть не сшибла с ног Дина, тащившая доски. Дина выругалась залихватски, как добрый мужик. Мешок свалился с Веры Ефремовны, картошка рассыпалась по земле.

— Сейчас подберу, — неожиданно кротко сказала Дина, одним махом сбрасывая доски. — Только вы все равно раззява. Идете зугзигами.

— Такого слова не существует. От тяжести я шла зигзагами, — сказала Вера Ефремовна, ползая по земле и ловя скользкие картофелины. — А вы остроумно надели брюки!

На ней самой была страшно узкая и короткая юбка, уже лопнувшая по шву. Дина же в брюках, выпрошенных в общежитии, была совершенный гриб-боровик. Мешок подобрали, связали шнурками от обуви.

— Вы от какой организации? — осведомилась Вера Ефремовна, когда они с Диной опять сошлись, возвращаясь к вагонам.

— По призыву молодежного журнала «Даешь», самостоятельно, — отчеканила Дина. Ей нравилось, что ее называют на «вы».

— О, и я тоже самостоятельно! Комсомолка?

— Нет. Но буду.

— Уверены, что примут?

— Безусловно.

Дальше — больше. Перетаскивая второй мешок следом за Диниными досками, Вера Ефремовна знала о ней уже многое: что та живет нигде, то есть нелегально в общежитии, что сама из детдома, то есть сирота, что обожает Маяковского (такого слова Динка, конечно, не произносила, Вера Ефремовна сама определила), что зачем-то изучала «пионера маркистской науки» Фриче, посещает кабинет по выявлению интересов советского читателя и следит за новинками пролетарской поэзии. А вообще безработная и не знает, как жить.

Вскоре Вера Ефремовна, с разрешения бригадира, охрипшего железнодорожника, и Дину переключила на картошку, чтобы продолжить интересный разговор. Ей очень понравилась теорийка, которую Дина изложила на третьем мешке с картошкой. Теорийка заключалась в следующем: вузы совершенно необязательны. Человек может превосходно заниматься самообразованием, иметь одну специальность — старо. Современный человек должен быть универсальной кладовой, разбираться в механике, астрономии, медицине, искусстве… Будущее только за такими потрясающе гармонически развитыми людьми!

— То есть, по-вашему, они должны быть кем-то вроде полиглотов? От таких, боюсь, толку будет маловато! — сказала Вера Ефремовна вздохнув.

— Глотать надо с толком! — возмутилась Дина, сбрасывая у грузовика свой мешок с картошкой и попирая его ногой. — Если человек всесторонне развит, если он посещает лектории, заводы, музеи…

— Вы посещаете?

— Конечно! Была уже…

— Перечислите музеи.

— Западной живописи, Третьяковка, Щукина, Румянцевский, — как горох посыпала Дина.

— Прекрасно. Одобряю.

— Дальше: я достала бесплатный абонемент на лекции по физико-астрономическим проблемам, философски-материалистическим, техническим…

Дина была готова еще долго выкладывать, но Вера Ефремовна чуть не угодила под тронувшийся грузовик, и они зашагали обратно по путям.

— Вы мне определенно нравитесь, — сказала Вера Ефремовна. — Знаете что? Поселяйтесь у меня. Работать будем, правда, от случая к случаю, но вместе. Сейчас я как раз роюсь в архивах Румянцевского музея. Кормиться будем сообща… Моя фамилия Сокол.

Конечно же, Дина согласилась!

Так на субботнике у Брянского вокзала определилась ее судьба. Было почти потрясающе: переспав на жесткой раскладухе, закусив холодными консервами, Дина с Верой Ефремовной неслись в Ленинскую публичную библиотеку пешком — Дина считала такую закалку необходимой для будущей культурно-физической гармонии.

Вера Ефремовна не рылась там ни в каких архивах. Просто они перетаскивали из отсыревшего подвала в хранилище музея книги по искусству, копии с картин…

По вечерам шли обязательно куда-нибудь: в клуб МГУ, на лекцию или, если удавалось пролезть зайцем, в консерваторию. Кое-что полезное, и немало, оседало в Дининой голове от подобной жизни. Наверно, об этом и подумали Марья Антоновна с Андреем Николаевичем, советуясь о будущей судьбе Дины после рассказа Кузьминишны про мансарду…

Налаженного житья у Веры Ефремовны с Диной не получалось. Да они к нему и не стремились! Сегодня музейный подвал, завтра оформление вывески общественно полезной лотереи «Книга вместо водки». Работенка подвертывалась, а Дина помогала Вере Ефремовне самозабвенно: подмалевывала, размечала, чистила.

Дина подумывала уже, что интересно бы познакомить свою покровительницу с Марьей Антоновной. Было в них что-то общее, хотя Марья Антоновна олицетворяла собой порядок, а Вера Ефремовна как раз наоборот. Дина мечтала устроить в мансарде шикарный банкет: консервированное овощное рагу, перец и роскошная рыба карп в личном соусе (так, вместо яичного, она прочитала на этикетке в магазине). Созваны будут все: Марья Антоновна, старикан Андрей Николаевич, Кузьминишна, конечно же, Алешка с Васей и Ленка…

Лену Дина видела с лета только однажды — сама зашла к Стахеевым. В ответ на слова Найле, что Еленочка еще не вернулась со службы, Дина мощно пожала ей руку, сказала: «Привет, хорошо, обожду!» — и без приглашения прошла в столовую, где оказались Ольга Веньяминовна с Николаем Николаевичем.

Поздоровавшись и с ними, Дина уселась, положила ногу на ногу и вызывающе небрежно закурила. Ольга Веньяминовна смотрела на нее с неподдельным ужасом.

— Вы, однако, не бережете собственные легкие! — сказал Николай Николаевич, подвигая Дине пепельницу, так как она собиралась использовать для пепла хрустальную вазу на этажерке. — Ну, как жизнь?

— Великолепно! — Динка лихо пустила к потолку кольцо дыма.

— Вы ведь, кажется, изволите закраивать обувь на фабрике с громким названием «Парижская коммуна»?

— Нет, не изволю. В настоящее время я по некоторым соображениям переменила работу.

— Кстати, не объясните ли, что за странная аналогия между производством обуви и революционным событием во Франции?

— Абсолютно ничего странного. Фабрика названа так не по аналогии, а в честь Парижской коммуны. — Дина выпустила уже не одно, целых три четких дымных колечка.

На последующие шутливо-язвительные реплики Николая Николаевича она отвечала еще язвительнее. Словом, держалась вполне независимо.

Вернувшаяся Лена бросилась ей на шею. Но Ольга Веньяминовна так зорко следила за обеими, так упорно не давала им побыть вдвоем, что Дина тряслась от злости. Девочкам удалось скрыться в Ленину комнатку очень ненадолго. Здесь, осматривая весь уже ставший привычным Лене комфортабельный уют, тыкая пальцем в абажур, чернильницу с медвежонком или коврик у кровати, Дина, презрительно кривя толстые губы, говорила:

— Это что? А это? А это? Фу-у!.. У тебя прямо не комната, а какая-то плюшевая конфетная коробка. Нет, если мы будем встречаться, то где-нибудь на чистом воздухе. Здесь мне что-то не нравится. А на всякий случай — пиши мой новый адрес!

АЛЕША, АЛЕШЕНЬКА…

В ноябре, незадолго до празднования Октябрьской революции, Алеша Лопухов и Вася Федосеев были приняты в комсомол.