Преодоление игры - Любовь Овсянникова

— Моя подружка, медсестра по специальности, недавно перешла работать на новый аппарат. Он единственный в городе, очень дорогой. Да. Она много училась. Кажется полгода. Причем в Киеве. Знаете, хорошо, что она не замужем, потому что никакой муж не стал бы терпеть такой долгой отлучки. Сколько семей распались из–за подобных обучений! Вот жаль, что никто этого не считал. Интересная статистика получилась бы.

Пока длился ее монолог, мы куда–то пришли, и Наташа буквально внесла меня в кабинет. Тут стояла аппаратура, занимающая все пространство вдоль стен, и даже посредине стоял стол с неким подобием то ли компьютера, то ли одного только монитора.

— Вот вы и пришли к нам, Любовь Борисовна, — сказала женщина–оператор, словно только и ждала встречи со мной. — Ну, устраивайтесь. Наташа, помоги.

— Быстренько, быстренько, — успокаивающе приговаривала Наташа, подводя меня к какой–то длиннорукой установке с объективом на конце руки. — Снимаем кофточку, так, а теперь белье, — словно загипнотизированная, я повиновалась, а Наташа довольно умело раздевала меня.

— Что это? — пыталась я выяснить ситуацию. — Зачем?

— Ой, ну это же новый аппарат, я о нем говорила, — сказала Наташа. — А это моя подруга, которая училась в Киеве. Давай, Валюха, не телись! — прикрикнула она на оператора установки. — Этот аппарат надо испытать, понимаете? Важное дело! Поэтому разведите руки, — говоря это, Наташа подвела объектив аппарата к моей груди. — Поехали! — скомандовала в сторону и снова обратилась ко мне: — Не бойтесь, я рядом. Вот я держу вас за кончики пальцев. Чувствуете? — я кивнула. — А теперь повернитесь другим боком.

Я уже сообразила, что меня обследуют, делают как раз то, чего я тайно жаждала и смертельно боялась. Но сейчас со мной была говорливая Наташа, все время мягко прикасающаяся ко мне и этим защищающая от невидимой опасности. Она пеленала меня своим голосом, убаюкивала интонациями, придавала силы своим непостижимым волшебным журчанием.

— Ну что? — спросила она у Валентины, видя, что сеанс окончен и аппарат выдал распечатку заключения. — А вы боялись, да? Не надо бояться, я же рядом, — говорила Наташа. — Одеваемся, все уже позади. И у нас все отлично!

— Абсолютно ничего у вас нет, можете сами посмотреть на экран, — сказала Валентина и развернула ко мне монитор, на котором я, конечно, ничего понять не могла. — Это снимок. Вот ваша правая… — Валентина пустилась в объяснения, которые я уже не слушала, поняв, что и в самом деле, со мной все в порядке. — Если хотите, я вам напишу направление на маммографию, — тем временем продолжала медсестра. — Но уверяю, вам это не нужно.

— Не надо, спасибо, — обессиленно прошептала я.

Сесть тут было негде, поэтому я стояла, но ноги у меня подкашивались, руки тряслись и, видимо, я была бледная с лица. Не находилось сил даже порадоваться. Меня лишь заливала тихая теплая легкость, от которой хотелось полететь по воздуху.

— Веди ее домой, пусть отдохнет, — услышала я голос медсестры, когда к ней подошла Наташа за распечаткой. — Для нее это сильнейшее потрясение. Ну ты молодец, Наташка, такое грандиозное дело провернула!

— Спасибо и тебе, Валюха, — шепнула Наташа.

Выйдя из здания, мы отпустили Валерия ехать на работу, а сами прошлись пешком через сквер. На этом коротком пути, что пролег от порога больницы к моему дому, я успела преобразиться, стать прежней — здоровой и уверенной в себе. Больше того, почувствовать, что недавно пережитый ужас никогда не вернется. Он был уничтожен во мне безвозвратно, и сделала это Наташа, встреча с которой явилась подарком судьбы, еще одним спасением для меня.

Наташин голос теперь журчал меньше и тише, она тоже устала от напряжения, с которым воздействовала на меня, чтобы усыпить мою бдительность и тревогу, отвлечь и безболезненно обследовать. Мы не говорили о только что случившемся, словно оставили его далеко в грозном прошлом, словно раз и навсегда оборвали ту нить, что привязывала меня к травмирующим подозрениям и опасениям.

Около дома мы распрощались. Как оказалось, навсегда.

Позже, вспоминая те дни, я поняла, как старательно потрудилась Наташа, сколь многое пришлось ей увязать, подготовить и сделать ради меня. Ведь надо было договориться о том, чтобы меня приняли на обследование без предварительной записи, привлечь Валерия, освободить свое время, чтобы уделить его мне, настроиться на главное действо и выдернуть на обследование меня, наконец расплатиться за все. Кто ее научил всему этому? Кто сказал, что так надо поступить? Какие высшие силы руководили ею?

История с Наташей Букреевой окончилась странно и незаслуженно жестоко. Вскоре после описанных событий Валерий собрался в очередную командировку за книгами — то ли в Киев, то ли в Москву. Он уехал, через день позвонил Наташе, сказал, что еще в дороге. А потом пропал. Прошла неделя, вторая, он не возвращался. Наташа начала беспокоиться, обратилась в милицию. А там ей сказали, что он давно продал имущество и уехал на постоянное жительство в Израиль. Дабы скрыть бегство от окружающих, бизнес свой он просто бросил на партнеров.

Мне рассказывали, что Наташе ничего не оставалось, как вернуться под родительский кров в Джанкой.

Я порой недоумеваю и думаю, а была ли Наташа Букреева в реальности? Возможно, это был фантом, нечто сверхъестественное, разово посланное на землю для моего окончательного спасения от болезненных наваждений, ибо как появилась она ниоткуда, так и исчезла беззвучно, бесследно, безропотно, словно растаяла, ни в чем и нигде не оставив следа, только исцелив меня. И я живу с памятью о ней. Теперь я — итог ее божественной самоотдачи, порыва сделать в моем лице все человечество немного счастливее. Красивая, энергичная, веселая Наташа живет в моем сердце напоминанием о долгах, о необходимости вернуть миру полученное добро. И я, идя по пути своему, возвращаю его как могу — мужественно, осознанно и честно.

Атаки из преисподней

На первый взгляд свекровь[41] была симпатичной и приятной в общении женщиной. Не безупречной, конечно, как любой человек, и весьма бойко проявляющей себя в трудностях или неблагоприятных обстоятельствах. Попав в них, она бесстрашно атаковала и за неимением другого оружия в ход пускала острое словцо — так и получалось, что тем самым невольно проявляла склонность к пересудам, упрекам, злоязычию. Как всякий видавший виды человек, она понимала бесплодность такой тактики, но хотя бы облегчала душу от тяжелого бессилия, и то было хорошо.

Однако это шло в разрез с моим воспитанием, ибо с детства меня учили не кивать на людей, ни под каким предлогом не выявлять свою слабость и помнить, что корни всех бед надо искать в себе. Дабы я лучше усвоила эти уроки, мама за любые недоброжелательные разговоры обещала мне «разодрать рот до ушей», нешуточно лупила и всерьез пыталась исполнить обещанное. А я маму любила, старалась не обижать и не делать того, что она запрещала. На воспитание, а потом на отслеживание во мне правильной морали мама не жалела ни сил, ни времени — оставалась чрезвычайно строгой до конца своих дней.

Вот так и получилось, что маленькие слабости свекрови были мне внутренне чужды, но все же понятны, почему я и смотрела на них с усмешкой, порой комментируя острой шуткой, как бывало подтрунивала над школьными подружками. От моих шуток свекровь добродушно посмеивалась и зла не держала.

Вроде несолидно вспоминать, но ведь это было на самом деле — когда я появилась в Юрином доме, свекровь всерьез пыталась вывести меня на чистую воду следующими разоблачениями:

— До прихода к нам ты и ванны–то не видела, мылась как–нибудь, — резала правду в глаза обвинительным тоном.

— Ну к чему эта кичливость? — смеялась я. — Вы, наверное, не представляете, что значит — жить в хорошем селе, на своей усадьбе, да еще с машиной во дворе? — было очевидно, что представления свекрови о сельской жизни весьма несовершенны по неопровержимой причине — у нее был именно такой опыт, как она говорила, а не иной. — Мы там не гоняемся за троллейбусами и не тремся в них боками с неумытой публикой.

И действительно, моя свекровь вышла из хуторских крестьян засушливой западной Донеччины — Ровнополя Великоновоселковского района, бывших мест еврейской оседлости. Что она могла там видеть и знать, если к тому же воспитываясь без отца, рано умершего от сепсиса? Ее мать работала в земледельческих артелях, которые в лишь в 1961 году были собраны в единое хозяйство — колхоз «Правда». Она поднимала двух дочек одна, что ей трудно давалось, да и не удалось до конца. Так что Мария, старшая из них, пошла по кривой дорожке, испортив себе женскую долю незамужним материнством, родив двух детей от разных отцов, не бывших ее мужьями. И не то чтобы у нее не было рядом хорошего примера, пример имелся — она с матерью занимала половину дома, в котором их соседом оказался будущий Герой Социалистического Труда, кавалер двух орденов Ленина, бригадир комплексной бригады, в которой она работала, Зеркаль Игнат Терентьевич. Но не всем примеры впрок.