Преодоление игры - Любовь Овсянникова

Вскоре после этого мы поехали на морской пляж в Алупку, и тут, раздевшись, я нашла на правой голени багровый синяк. Опять вспомнилась побелка кухни, неустойчиво стоящая лестница, полученный ушиб. Светить таким сомнительным украшением перед отдыхающими было неудобно, и все же я то и дело подставляла травмированное место солнечным лучам. Наконец через неделю морская вода, целебный воздух и солнце сделали свое дело — синяк исчез. И вот почти год спустя я на этом месте обнаружила шишку.

Неимоверно мучаясь страшными подозрениями, не находя себе места от них, я волей–неволей негативным образом влияла на Юру, самого близкого мне человека. Ему было тяжело находиться рядом со мной, я это видела. Но как я могла избавить его от столь тягостной участи? О том, чтобы исчезнуть из жизни, я уже не думала, никакого подобного импульса внутри меня больше не возникало. И все же я на все смотрела глазами человека обреченного, прощающегося с солнцем, и говорила так, будто каждой моей фразе суждено стать последней. Я носила в душе море трогательной нежности к мужу и океан горечи, что должна расстаться с ним. Меня ни на минуту не отпускали мысли о своих последних часах. То тут, то там я оставляла для Юры прощальные записки и плакала. Потом, понимая, что этим нанесу ему травму, вынимала их из тайников и уничтожала, постоянно опасаясь, что не все нашла и где–то остались мои признания и сожаления о вечной разлуке.

Я запрещала себе делать это. Но мне так хотелось выговориться! Так хотелось, чтобы кто–то снял с меня этот груз. И еще я хотела все время оставаться тут, с мужем, в его прекрасном мире… И вновь мною невольно изобретались способы подать ему голос из–за неизбежной черты, к которой я, по своему мнению, приближалась. В какую–то минуту возникал очередной прощальный проект, казалось, что это может быть дневник… Я туда все–все напишу о своих страданиях, а он его прочитает и тогда узнает, и поймет, и так далее. Представления о том, как это будет, на некоторое время отодвигали осуществление плана действий. Борьба с собой изнуряла меня.

Однажды я решила вновь пойти в магазин, подышать его атмосферой — не на весь день, а только чтобы развеяться, думала, что мне это поможет. Там я уселась на излюбленное место, посмотрела в окно, вспомнила, как начинала свое дело, как поднимала магазин. Даже мысленное прикосновение к той бурливой поре, исполненной надежд, ободряло душу. И тут в магазин зашел наш постоянный покупатель — молодой, довольно симпатичный мужчина: высокий, статный, аккуратный, просто, но со вкусом одетый. Словом, он воплощал в себе лучшие черты и интеллигента нашей поры, и приемлемые качества нового времени. Он редко покупал книги, но зато брал их читать, как бы во временную аренду, и что–то платил за это. Не скажу, что это были выгодные сделки, но для разнообразия мы на них шли.

— О, и вы здесь? — обрадованно отреагировал он, увидев меня, — А почему вы такая печальная? — и с этими словами подошел к моему столу, слегка наклонился, выявляя нелживую учтивость. — Я вас давно не видел. Где вы пропадаете?

Он ничего не путал, сейчас шло лето 2001 года, а ровно с середины ноября предыдущего года я перестала бывать в магазине.

— Нигде, — сказала я. — Сижу дома.

— Почему?

— Решила сменить образ жизни. Скучно мне тут.

Отец болел долго: впервые болезнь дала о себе знать на Рождество 1999 года, а увела его от людей 19 января 2001 года, на Крещение. Все папины даты вообще наполнены скрытым значением, словно мистикой, потому что главные события его жизни происходили в дни Великих православных праздников. Например, он родился на Илью. Я часто думала над этим и говорила с людьми. Не удивительно, что постоянные покупатели и посетители знали о папиной болезни и смерти. Знал и этот мужчина, чаще других заходивший к нам. Поэтому я его вежливое внимание восприняла как выявление соболезнования мне.

— И чем вы дома занимаетесь? — продолжал он интересоваться, явно плохо представляя сочетание меня и затворничества. Я вздохнула и, наверное, столь красноречиво посмотрела на него, что он все понял. — Вас что–то угнетает?

— Да, болею я.

Он перемялся с ноги на ногу, с неуверенностью оглянулся на стоящую сзади Веру, на моего мужа Юрия Семеновича и тихо сказал:

— А ведь я врач, хирург. Могу чем–то помочь?

Не знаю, как со стороны, но сама о себе знаю одно — подвернувшийся шанс я редко упускаю. Вот и тут оживилась, почуяв шедшую навстречу удачу, явно посылаемую свыше благими силами. Ведь по поводу шишки на ноге давно уже пора было обратиться именно к хирургу и да и успокоиться наконец, но я даже думать об этом не могла — меня преследовал страх услышать неутешительное заключение. А тут, парализованный досадной для него сподручностью, мой страх замер и ослабил хватку, вынул из меня когти, отпустил душу. Отпустил всего на короткий миг, я это понимала, и поэтому сразу же поспешила воспользоваться моментом и совсем избавиться от него.

— Да! Пройдемте в кабинет, — и я, кивнув Юрию Семеновичу, повела неожиданного консультанта вглубь магазина. Мой муж пропустил его вперед и поспешил следом.

Мы зашли в кабинет, кажущийся не очень уютным, ибо он был маленький, но с высокими — до четырех с половиной метров — потолками, от чего казался колодцем. Сергей Владимирович, кажется, так звали этого хирурга, осмотрел мою ногу, ощупал шишку, расспросил о наблюдениях.

— Абсолютно ничего страшного, — сказал он. — Обычное следствие сильного ушиба, на кости образовалась параоссальная мозоль. Она имеет незначительный выступ, но за счет отечности мышечных тканей на поверхности кожи кажется большой.

— Это пройдет?

— Трудно сказать. Может и не пройти. Но оно же вам не мешает?

— Нет.

— А угрозы от нее нет никакой. Живите спокойно.

Со стула я вставала уже преображенной, вернее, возрожденной к жизни. Но от резкого перехода от отчаяния до избавления от него со мной случился приступ плача. Я резко отвернулась от присутствующих, пряча слезы и искаженное ими лицо, хотя мое состояние выдавали содрогающиеся плечи и звуки рыдания. От неожиданной легкости и света, коими струился мой внезапный избавитель, от его утешных слов и жизнеутверждающей энергетики из меня быстро вытекал стресс, доходивший до стадии неотступной фобии и долго мешающий жить. Счастье внезапного облегчения было тоже стрессом, нечаянным, который словно рывком выдернул меня из трясины и погибели, и от него душа заболела и заплакала. Даже у Юрия Семеновича глаза увлажнились от радостного воскрешения моих надежд. А уж Сергей Владимирович просто просиял — ему как врачу высшей похвалой было мое ликование — редкая минута, когда человека все в мире устраивает.

Больше я с Сергеем Владимировичем не виделась, лишь помню его всю жизнь, помню то, как однажды он вернул мне покой и краски жизни. И я прошу для него у Бога милости.

* * *

Следующей весной эпопея с наваждением повторилась, только теперь меня беспокоил другой орган, который я все так же боялась осматривать, даже мыть. Можно много живописать свои страхи и мучения, важно не то, как интенсивны они были. Важно другое — они были неотступны и настойчивы, превращали меня в ходячий кошмар, и это отражалось на жизни моей семьи, на муже, дорогом моем человеке. Опять я долго не выходила на люди, билась сама с собой и не могла отбиться от цепкого недуга.

Однажды Юра снова вытащил меня в магазин. Он явно искал возможность развеять мои тучи, заинтересовать меня чем–то другим, отвлечь, хотя, возможно, и не надеялся на повторение прошлогоднего сказочного исцеления, проделанного Сергеем Владимировичем — внезапным посланником неба. Я понимала Юрины усилия и изо всех сил поддерживала его.

— Надо съездить на книжный склад, — сказал он, видя, что я немного оживилась в разговоре с Верой, заинтересовалась книжными новинками, — взять книги для магазина. Прогуляешься со мной?

— Поехали, — сдержанно согласилась я.

Действительно, я всегда участвовала в отборе книг для торговли. Когда–то сама привозила их из разных концов страны, потом издавала, обогащала ассортимент магазина обменами. Теперь все изменилось. Как мы пополняли свои запасы в последнее время? А вот как: Юра брал на оптовых складах образцы книг, приносил домой, и мы решали, что нам подходит, а что нет, что надо заказывать для поставок и в каких количествах. Не очень оперативный метод снабжения, конечно, но книжная торговля как вид бизнеса постепенно угасала, и мы это понимали, так что не очень и стремились переломить объективные тенденции.

— Это далеко? — спросила я настороженно — после трагедии с Васей я не любила ездить машиной, боялась.

— Нет, это рядом с нами. А потом я завезу тебя домой.

Наша новенькая «Славута» вишневого цвета, стояла на тротуаре под окнами, сверкая чистым навощенным кузовом. Это на ней в последнее свое лето ездил папа, к ней он в последний раз вышел из дома и в ней посидел, слушая музыку и слабо сверкая радостными глазками. Эту последнюю его земную радость мы с Юрой берегли и, стремясь дольше оставить в семье, со временем передали моей младшей племяннице, а она — не сохранила, тут же продала, лишний раз доказав, что мои святыни ей чужды.