Завтра были письма - Елена Николаевна Ронина

Именно к таким относился ее Петя. Сейчас он должен был бы, по-хорошему, рассказать, какое кино, с кем пошел, обязательно пройтись и по фильму, и по другу сына и высказать свое отношение к самому походу. Или «Нужно тоже сходить», или «Мы на такую муру ни в жизнь!» А тут просто: «в кино».

У Риты сердце опустилось в пятки. Нашел письмо. Какой кошмар. Что делать? Как объяснить? Вот ведь дура! Как она могла забыть про этот проклятый конверт? Главное – это успокоиться. Во-первых, ничего еще неизвестно, может, Петр распсиховался из-за Саньки, незачем накручивать себя раньше времени. Будем действовать последовательно. Все-таки Рита была математиком и логики ей было не занимать. Если Петр действительно нашел письмо, вот тогда уже будем не расстраиваться, а обороняться. А лучшая оборона – это нападение. Ей тоже есть что ему сказать. А пока – спокойно, с достоинством и с юмором. Ничего не произошло. Совершенно ничего.

– Значит, кормите меня. А я вам расскажу, где я была! – Она пыталась говорить как можно более веселым и беззаботным тоном.

Рита заметила оценивающий взгляд Петра. Она выглядела более чем обычно, именно так она каждый день ходила на работу. Юбка, свитер, никакой особой прически или макияжа. Она молилась про себя: «Ну улыбнись, улыбнись! Где твой теплый взгляд, где снисходительное «Ритка»?» Она не могла сейчас пережить этот колючий взгляд мужа, эти холодные, как-то механически произносимые слова.

Петр вздохнул и проговорил:

– Мама права. Давайте пить чай, а потом еще раз посмотрим на свежую голову. Иди, балбес, ставь чайник.

– Отлично, я быстро переоденусь.

– Ты голодная?

– Естественно. И еще какая голодная.

Рита зашла за ширму, чтобы натянуть домашний костюм, Санька неохотно поплелся на кухню, Петр, как ей казалось, наблюдал за ней.

– Я ездила в Пулково. Представляешь, позвонила семья, с которой я отдыхала в Кисловодске. Они прилетели из Томска, транзитом здесь, едут на родину к родителям, в Крым. У них всего-то шесть часов между самолетами. В город ехать уже смысла не было, а так хоть повидались.

– Ты про них не рассказывала.

– Да, собственно, и рассказывать-то было нечего. Как-то даже не думала, что встретимся.

Рита вышла из-за ширмы. В Пулково, на табло, она увидела рейс из Томска. И начала вдохновенно придумывать незамысловатую историю.

– Они живут в городке атомщиков. Он инженер, она в плановом отделе. Зарплаты хорошие, обеспечены – выше крыши. Но опасность облучения, конечно же, есть. Вот и ездят при любой возможности к солнышку.

Рита с аппетитом ела винегрет, про себя отмечая, что приготовила хорошо. Пыталась дышать глубоко, хотя уже все поняла. Письмо он нашел. Для кого она устраивала этот цирк, было не ясно. Она рассказывала про несуществующую семью, одновременно пытаясь вспомнить, что было в том письме. Вот ведь балда – она его даже толком не прочитала.

Как теперь понять, что может поставить ей в вину муж? В чем обвинить? Насколько глубока ее вина, если основываться на написанном?

Да-да, как там ей иногда пишет Павел?

«Прочитала письмо? Перескажи! Не можешь? Не помнишь содержания? Ах, его нет, содержания?! Так зачем читала?! Так зачем я писал? А просто не мог не писать!»

Вот именно! Он писал неизвестно про что, а она уже даже читать это словоблудие забывала!

Да не было у нее никакой вины. Он все придумал, этот Павел. Это все про него, и совсем даже не про нее. И это было правдой. И сейчас, в аэропорту, она в этом еще больше уверилась. Никто ей не нужен. Ее семья – это Петр и сыновья. И Петра она действительно любит. Что уж говорить про детей. Бред какой-то. Как в банальном индийском кино. И кому только нужны были эти письма? Зачем она ввязалась в эту историю?

В какой-то момент она поняла, что никто ее не слушает, Санька уже давно вышел из-за стола и уткнулся в телевизионный ящик, а Петр все мешал несуществующий сахар в чашке с чаем.

– Петя, что-нибудь случилось? – неожиданно голос осип.

Муж поднял глаза, и в них было столько боли, что Рите стало не по себе.

Глава

33

«Друг мой!

Снова и снова мысленно возвращаюсь я к дням наших встреч. Сердце переполняется теплым чувством благодарности за тот новый мир человеческих взаимоотношений, который ты подарила мне столь щедро и красиво. И эти письма мои – робкая и слабая попытка убедить тебя в моем понимании того, насколько я признателен тебе за все-все. И это надолго, сейчас я думаю – на всю жизнь. По-видимому, так оно и будет. Это так и было бы, если бы так захотела и если бы всерьез приняла то, о чем мы говорили тогда. А письма – это совсем не те, какие я написал бы, если бы не моя сдержанность; если бы море чувств, которое переполняет меня, все же прорвало плотину, искусственный барьер на его пути, и хлынуло бы на страницы моих писем к тебе! Но как ты их хранишь? Зачем ты их хранишь? Зачем? Даже смешно говоришь об их обнародовании и тем более о публикации. Ласковая моя!»

«А если бы это письмо нашел Ритин муж?» – подумала Слава.

Ведь Павел постоянно упрекал Риту в том, что она недостаточно хорошо прячет письма. Вот ведь интересный человек… Пишет невесть что, расплескивает свою любовь, ждет в ответ таких же откровений, а боится все разрушить. Может, это просто была такая игра?

Можно сказать, что у нее с Норбертом было практически то же самое. С одной только разницей. Все уж больно походило на правду, и Слава уже шла навстречу новой жизни, практически готовилась к выезду.

Норберт тогда подал на развод.

Восемь лет назад

Она тогда никак не могла прилететь к нему в Мюнхен. Отпуска ей никто дать не мог, да и денег нужно было откуда-то взять на поездку. Договорились, что она приедет на Рождество. Славино начальство подписало неделю. В любом случае страна отдыхает после Нового года три дня, и последние дни декабря, как правило, уже нерабочие.

– Это будет фантастическое Рождество. Наконец-то ты поймешь, что значит настоящий праздник.

Слава немного грустила оттого, что Новый год проведет вне дома. Родителей оставит. Опять же хотя бы по телефону она в Новый год созванивалась со своими школьными и институтскими подружками. А второго они обязательно шли гулять на Патриаршие. Традиция. И каждый раз Слава радовалась морозной и снежной Москве, и тихим Бронным переулкам.