Завтра были письма - Елена Николаевна Ронина

class="p1">Читая письмо Павла, Слава испытывала отвращение. Она видела: мужчина любил не Риту, а свою любовь к ней. Ему нравилось иметь тайну, вздыхать по ночам, жить в мечтах и в облаках. Судя по реакции Риты на все томно-поэтические высказывания Павла, подруга не теряла голову, ей все было ясно. Романтику она принимала, но глубоко в нее не погружалась. А еще могла ответить резко и прямо.

Почему же Слава боялась расстроить Норберта? Ей все время было неудобно. А еще она боялась (это случилось позже, после того как они стали любовниками), что тот начнет ее шантажировать, вышлет вдруг фотографии или еще что-нибудь компрометирующее ее на работу. Или все же купилась Слава на богатство пожилого бюргера и нравились ей рассказы про Прованс и замки и вина от барона Ротшильда?

«Милая моя. Как ты хранишь мои послания? Этот способ не внушает мне ни доверия, ни храбрости писать тебе открытые душой письма. Ведь недаром говорят, что есть мысли, о которых можно говорить, но не следует писать. Так вот, у меня, как правило, все мысли не письменные. И не только не письменные, но и не подлежащие хранению. И не потому, что они при хранении портятся, а просто потому, что их надо уметь хорошо хранить. Глубоко в себе и не показывая никому. А хранить их я прошу потому, что мне очень бы хотелось рассказать тебе одну бесконечно дорогую мне и глубоко личную историю!

Ты уже знаешь, что я не принадлежу к славному племени донжуанов. Мои успехи на этом поприще ограничены известными тебе дамами. И это, возможно, недостаток моего воспитания, характера или еще чего-то. Но отнюдь не природное отсутствие интереса.

Но нет правил без исключений, и это исключение обрушилось на меня со всей своей исключительной силой. Исключительная сила начала торжествовать, когда за столом напротив себя я увидел женщину. Не спрашивай у меня ее имени».

Рита со вздохом пробежалась глазами по тому, что было напечатано ниже. Как там пишет Павел? Ах да – по диагонали. Именно так. А как еще все это можно читать? Тем более что моменту их знакомства посвящалась значительная часть каждого письма.

После возвращения домой, в родное Колпино, Рита сто раз изменилась сама, изменила отношение к своим чувствам. Сначала она обрадовалась детям, испытала небольшую неловкость по отношению к Петру. Но неловкость быстро ушла. Более того, каждый неправильный, неловкий выпад мужа доставлял ей лишнюю уверенность в своем поступке. Она изменила, да. И что? И правильно сделала! Он, что ли, не изменял? Да не поверит никогда.

Мужчина – он кто? Самец, охотник! Если что, с собой совладать не сможет. И ему прощается. В какой-то научной иностранной статье Рита вычитала про тестостерон. Мол, мужик и не виноват вовсе, это все гормон проклятый. Ведет его черт знает куда, а мужик за ним вприпрыжку. А иначе даже помереть может, если не придет к нему вовремя удовлетворение. Мол, к мужской измене нужно относиться как к неизбежности и особого внимания на нее не обращать.

Ну как же не обращать?

Потом, незаметно для себя, она начала скучать по Павлу Терентьевичу, по его грустным глазам, неловким рукам, по их длинным прогулкам, весеннему воздуху, который эти прогулки сопровождал, и по стихам, которые он мог читать часами.

* * *

– Мам, мам, не слышишь, что ли? Ты вообще где?

Рита вздрагивала, ерошила волосы на голове сына.

– Да вот же я! Где мне еще быть. Давай рассказывай, что там у тебя.

Но поведение Риты действительно изменилось, и это стало заметным. Правда, как ей казалось, Петр ни о чем не догадывался. Все же ей было важно, чтобы он не догадывался.

В техникуме коллеги подмигивали:

– Может, роман закрутила?

Контрольные проверяла дольше обычного, а как-то написала неправильную формулу на доске и поняла, что не сходится, решение не находится. Такого позора она давно не испытывала. Спас Морозов:

– Маргарита Викторовна, у вас там ошибка!

Парень вышел к доске, стер лишний икс. И тут же сам дописал решение.

– Спасибо, Морозов, молодец, что заметил.

Она постаралась улыбнуться, пожала плечами, мол, все мы не боги. И учителя могут ошибаться. Но это был нехороший звоночек.

Каждый день после техникума Рита сломя голову бежала на почту. Письма приходили часто. Читала прямо там, наспех, бегло, прав был Павел. Выискивала слова любви, информацию о том, что Павел здоров, что скучает, ждет встречи. Интересным для Риты было то, как он проводит свои дни, чем занимается. Немного укалывали строки о жене и детях. Да, места, где Павел пускался в рассуждения об их знакомстве, она пропускала. Это ей и так было известно.

Сама отвечала коротко. Она математик, нет у нее в запасе столько эпитетов и фразеологизмов. И в жизни мало что происходило. Дом – работа – дом. Про учеников писать? Рита пыталась, но поняла: Павлу это неинтересно. Он так и написал: «ты пишешь не про важное». А как же не про важное? Она, между прочим, дала блестящий открытый урок. Долго к нему готовилась, сидела допоздна в районной библиотеке (хотелось прочитать про математиков что-то небанальное). Цифры цифрами, но лирика тоже важна.

Кстати, Рита была абсолютно уверена, что в этом ей помог Павел. Раньше она никогда не любила стихов, а тут вдруг открыла томик Маяковского, который со школьных лет пылился на полке.

Не смоют любовь

ни ссоры,

ни версты.

Продумана,

выверена,

проверена.

Подъемля торжественно

стих строкоперстый,

клянусь —

люблю

неизменно и верно!

Как точно, как ясно. О Павле? А вдруг и его жена сейчас сидит, читая эти строки, и думает, что стихи посвящены ее любви? Ее и ее мужа. А может, на самом деле это стихи о Петре? Господи, что же делать? Как найти то мерило? Пора принимать решение или нужно еще присмотреться? И чего хочет сама Рита? И могла бы она признаться своему мужу в измене?

А вы могли бы?

Я сразу смазал карту будня,

плеснувши краску из стакана;

я показал на блюде студня

косые скулы океана.

На чешуе жестяной рыбы

прочел я зовы новых губ.

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

Вот, даже Владимир Владимирович задавался вопросом. А вы могли бы?

Она и начала тот свой открытый