Канарский вариант - Андрей Молчанов

– Все свинчивают до моего заезда, - заметил Василий убежденно. - Золотое правило. Без перспективы исключений из него. Нахожу место под солнцем - солнце заходит!

– Погодите пыль пускать в свежий воздух! - покривился старик. - Заныли, русалки! «Дыра», «прореха»… Дай акваланг!

– Да ты чего, отец… Сорок три метра!

– Я с них всплывал!

– Ша! - бахнул кулаком в борт Вова. - Притихли, не на профсоюзном собрании! Ты, дед, себе бесплатной могилы не ищи. На сорока трех метрах пернешь - и дух из тебя вон… Я нырну! - Он закинул за спину баллоны, принял из рук Игоря ласты.

– А можно я? - вырвалось у Одинцова. - Прошу… Мне надо… А, ребята?

– Сорок три метра! - повторил Вова.

– Да замотал ты со своими метрами! - взревел дед.

– Ладно, пусть ныряет чека… - с безразличной покладистостью согласился племянник. - Осваивает мирную специальность.

Натягивая гидрокостюм, Одинцов выслушивал поспешные наставления Игоря:

– Будешь на глубине, дернешь фал один раз: прибыл! Два раза: значит, с давлением в баллонах порядок…

– Три раза, - торопливо перебил Одинцов, уже многократно прошедший экзаменовку, - значит - выхожу наверх. Сучу фалом - спасайте…

– А если потрясешь три раза?

– Запутался, нужен страхующий.

– Верно. Ну давай! Не спеши, окуни головку, отдышись, маску проверь…

– Понял.

– Смотри, тут как в разведке: одну мелочь упустишь, много чего крупного приобретешь…

Маска сидела плотно, как медицинская банка, воздух подавался обильно, и Одинцов, поглядывая на наручный глубиномер, не торопясь устремился в беззвучную, податливую глубину, ощущая, как исподволь растет давящая боль в ушах.

Он выдохнул воздух через нос и сделал несколько глотательных движений. Боль ушла.

В фиолетовом придонном сумерке увиделся черный надолб рубки с пеньками отвалившихся антенн, поникшая труба палубной пушки, ровно затянутый бархатом грязно-зеленых водорослей корпус, увязший в длинных барханах блеклого, утратившего с глубиной цвет песка.

Подплыв к крейсеру, он не без волнения коснулся шершавой поверхности изъеденного солями металла - свидетеля иной эпохи, знавшего прикосновения давно ушедших в вечность людей - теперь безымянных…

От рубки проследовал к правому борту, высившемуся над ровным песчаным наносом, углядев отгнивший от корпуса шнорхель. Следы пребывания Игоря увидел сразу: взрыхленный бархан и неглубокую лунку, вырытую у канта шва, указывающего на переборку между отсеками.

Вплотную приблизившись маской к черной прорехе, Одинцов ощупал пальцами края отверстия.

Металл ломко истончался на них, но определить происхождение пробоины было сложно; единственное, что вселяло подозрение, - ровная вертикаль правого края, словно прорезанная сваркой.

Из дыры пулей выскочила рыбка, ткнувшись в стекло маски, и Одинцов, едва не упустивший от неожиданности загубник, дернулся всем телом назад, на несколько секунд утратив ориентировку в пространстве.

Затем, вернувшись к пробоине, принялся углублять подкоп.

Плотный, словно прессованный, песок с трудом поддавался напрасно скребущим по нему пальцам, клубясь в воде и тут же оседая на прежнее место.

«Артель «Напрасный труд», - подумал он и в подтверждение такой мысли услышал сухой щелчок контрольного устройства минимального давления, призывающий к всплытию.

Призыву Одинцов с готовностью подчинился, тем более вдали мелькнул темной могучей торпедой силуэт неизвестной по породе, но явно «стремной» рыбины.

Взобравшись на катер, поведал компаньонам:

– Песок - как промерзший, не прокопать…

– А что насчет дыры? - поинтересовался Василий.

– О ней и речь… Не понять… Без землесосного снаряда - уныряемся!

– Где ж его взять? - поскреб подбородок самый старший человек на судне. - Землесосный… Таким бы управиться…

– Тротил имеешь в виду? - спросил Вова со значением.

– На него, родимого, вся надежа… Как бы вот только заправить его туда половчей…

– Это не извольте беспокоиться, - сказал Одинцов. - Мое образование позволяет справиться с поставленной задачей. Тут три основных момента: герметизация взрывчатки, ее грамотная «оплетка» детонирующим шнуром и, главное, уплотнение…

– Что за уплотнение? - спросил Василий.

– Уплотнение, - ответил специалист, - есть метод регулирования и концентрации разрушительной силы взрыва. С подрывной работой не знакомы? Объясняю. Если положишь шашку динамита на асфальт и запалишь ее, вороночка будет так себе… А придави шашку мешком с песочком, первая же машина, попади в образовавшуюся колдобину, через крышу без колес в кювет слетит… Ну а песка тут… - Одинцов выразительно раскинул руки.

– Короче, твой фронт работы, - кивнул дед, - диверсионно-террористический. Ну, запрягай, - обернулся к Василию. - Поехали осьминога шинковать, чего на волне беса качать…

– Погодите, - сказал Одинцов. - Я вчера по шоссе ехал, видел рыбацкий поселок с пирсом… А потом на карту взглянул - он же отсюда практически по перпендикуляру приходится… Так чего мы горючку жжем, лишние мили нарезаем? Идем туда, договоримся с народом о парковке… А по шоссе на «Мерседесе» - двадцать минут от дома…

– Мысль, - сказал Вова.

И резвые винты «ямахи», взбив клокочущую пену, вздернули нос катера, устремив его в сторону неразличимого, застланного океанской ширью, берега.

– А ты умел плавать, папа, - задумчиво молвил Игорь, ловя растопыренной ладонью секущие капли летящей из-под киля воды. - Тут на катере пока докувыркаешься - чокнешься…

– Это был вопрос желания, - сказал старик.

– Какого? - попросил уточнить Игорь.

– Наверное, желания вернуться сюда на плавсредстве со своими потомками… Еще вопросы есть?

В рыбацкую деревеньку они прибыли как раз к окончанию сиесты.

Пообедать решили в кабачке, располагавшемся на втором этаже старинного двухэтажного строения, громоздко высившегося над однообразными беленькими домишками на круче мощенной булыжником улочки.

Василий, взяв на себя обязанности переводчика с испанского, разъяснил хозяину кабачка - пожилому усатому толстяку с лобастой плешивой головой, не понимавшему, как и все сельские жители, английский язык, необходимость устройства катера в здешней гавани. Толстяк на таковое намерение отреагировал положительно и весьма оживленно. Радушие кабатчика имело, впрочем, меркантильные корни.

Любезным жестом пригласив толмача к окну, владелец заведения указал на видневшуюся за дюнами водонапорную мельницу, пояснив, что данное сооружение - его бесполезно простаивающая собственность, вход в которую снабжен крепкой дверью, и за умеренную плату в пятьдесят долларов в месяц он готов сдать героям-подводникам бастион в качестве склада для оборудования.

К мельнице примыкала полуразрушенная пристройка, в которой, по словам кабатчика, - в так как себе средние века проживали монахи-францисканцы и конкистадоры.

За сохранность катера предлагалось не беспокоиться: искусственный заливчик, отделенный от океанских свирепых валов массивными, наваленными друг на друга бетонными тетраэдрами, перегораживался на ночь стальной трубой, фиксируемой на вмурованных в прибрежных валунах сваях.

Залив хорошо просматривался, и появление любого чужака было бы сразу замечено.

Однако, как пояснил кабатчик Василию, случаев воровства здесь и не помнили: остров есть остров, все на виду… Кроме того, испанские уложения о наказаниях, ведущие свою историю от времен инквизиции, особенной гуманностью порадовать жуликов не могли. Помещение мельницы хозяин использовал как мастерскую: здесь был верстак с тисками, различные инструменты, лопаты и кирки, а подземный ход вел в подвал, где хранились бочки с домашним вином.

Компания осталась дегустировать местные напитки, а Одинцов, поймав такси, покатил в город.

Он хотел побыть один. Хотел разобраться в себе, в той новой жизни, что несла его в неведомое будущее, трепетно и смутно предполагаемое в каких-то неопределенных прогнозах, хотя в одном он уверился прочно: к прошлому уже не вернуться. Нельзя возвращаться. Нельзя, как бы ни было трудно, какие бы препятствия ни ожидали его. Он должен идти напролом или же карабкаться из последних сил, но двигаться только вперед; он еще сильный мужик, и как бы ни диктовало слабоволие вернуться на брошенные рубежи - в московскую обжитую квартирку, к старым друзьям и связям, - он обязан отринуть прежнее существование, чьей основой было усердное выживание, но никак не полноценная жизнь. А полноценная - значит, вольная.

Когда-то он подсчитал, что средняя жизнь человека равна всего лишь четыремстам тысячам часов. Всего-то…

Ныне у него оставалось менее половины первоначально отведенного лимита. А контрольное устройство, внятным сухим щелчком указывающее на минимальный жизнезапас в баллонах, в сухопутном плавании частенько не срабатывает. А потому следует поднять все паруса!