Политические режимы и трансформации: Россия в сравнительной перспективе - Григорий Васильевич Голосов

не было шансов утвердиться в качестве диктатора на длительный срок.

Впрочем, такого кандидата у военных и не было. Они позаботились лишь о том, чтобы к президентским выборам не был допущен ни один сторонник кардинальных перемен. В декабре 2019 года выборы состоялись. На них победил один из кандидатов, поддержанных военными, Абдельмаджид Теббун, который при Бутефлике был одно время премьер-министром. По большому счету в Алжире ничего не изменилось. Силовые структуры режима успешно подавляют протесты против Теббуна, которые периодически вспыхивают в стране.

В Судане события повернулись иначе. Сразу после смены власти там был сформирован в качестве высшего органа власти состоявший из представителей силовых структур (прежде всего вооруженных сил и Сил быстрого реагирования) Переходный военный совет. Затем в него были допущены представители оппозиции. Новый орган власти, получивший название «Суверенный совет Судана», сформировал правительство, состоявшее преимущественно из гражданских лиц. Был объявлен трехлетний план перехода к демократии, начали проводиться реформы. Однако во главе совета оставался военный лидер.

Уже в 2021 году военные попытались вернуть себе всю полноту власти, но пошли на попятную под давлением вспыхнувших вновь протестов. В 2023 году процесс преобразований был полностью блокирован войной между вооруженными силами и Силами быстрого реагирования. Армейский лидер, формально остающийся главой Суверенного совета, заявил, что после победы в этой войне, которая приобрела крайне кровавый и разрушительный характер, он вернется к реализации трехлетнего плана. Есть все основания относиться к таким заявлениям со скепсисом. Факт состоит в том, что Судан остается военной диктатурой, которую раздирает гражданская война между разными силовыми фракциями.

Случаи Алжира и Судана показывают, что, хотя военные диктатуры и считаются типом авторитаризма, относительно благоприятным с точки зрения перспектив перехода к демократии, эти перспективы отнюдь не гарантированы. При этом консолидированный военный режим, как в Алжире, может предпочесть демократизации самосохранение, в то время как неконсолидированный режим, как в Судане, может сползти в состояние конфликта между различными силовыми фракциями, что само по себе блокирует переход к демократии.

3.3.1 Партийный режим

Персоналистские диктатуры лишь недавно стали доминирующей в мире формой авторитаризма. До конца 1980-х годов первенство удерживали партийные режимы. С одной из их разновидностей – коммунистическим режимом – наша страна хорошо знакома по собственному сравнительно недавнему опыту. Другая разновидность, которую чаще всего называют «фашистским режимом», Россию миновала, но остается на слуху. Были и другие, о которых сегодня вспоминают редко. Во второй половине прошлого века во многих развивающихся странах существовали режимы, которые относились к категории партийных либо формально, потому что имитировали советскую систему, либо по существу, потому что во многом уподобились советскому оригиналу. Мода на то, чтобы имитировать фашистские режимы, наблюдалась в развивающихся странах (особенно в Латинской Америке) в 1930-х годах, однако потом сошла на нет.

Партийные режимы в гораздо большей степени, чем любая другая форма авторитаризма, нуждаются в идеологии. И действительно, как оправдать претензию партии на власть, если не с помощью выборов? Самый простой и очевидный способ – приписать этой партии наиболее верное, неоспоримо истинное видение перспектив общественного развития, воплощенное в идеологической доктрине. Примеры – марксизм-ленинизм и его локальные разновидности у коммунистических режимов, «расовая теория» у нацистов в Германии и несколько более мягкая форма агрессивного национализма у фашистов в Италии. Партийные режимы развивающихся стран были, как правило, националистическими. Они выдвигали на первый план разного рода концепции национальной интеграции, хотя при этом многие из них придерживались социалистических позиций.

И все же главное в партийном режиме – не его идеология, а стоящая у власти партия. Многие дискуссии о том, возможна ли трансформация нынешнего российского режима в направлении партийного, начинаются с обсуждения его идеологии, да на этом и заканчиваются. Я отложу разговор об идеологии, который сам по себе важен, на потом, потому что стартовая точка должна быть иной. Начинать надо не с идеологических, а со структурных особенностей политического устройства. Это очень просто: если нет правящей партии, то нет и партийного режима.

С этой точки зрения довольно очевидно, что российский режим – не партийный. Называть «Единую Россию» правящей партией не придет в голову никому, кто что-либо понимает в реальной механике политического процесса в нашей стране. И дело тут не в том, что формально в России нет однопартийности. Хотя партийные режимы в большинстве своем не проводили даже формально альтернативных выборов, сводя периодическую явку граждан на избирательные участки к абсолютно пустому ритуалу (как это было в СССР), были и исключения из этого правила.

Мы уже рассматривали в деталях случай авторитарной Мексики. Этот режим носил партийный характер по той причине, что Институционно-революционная партия действительно правила. Более того, она служила механизмом сменяемости власти. Хотя президенты Мексики пользовались большими полномочиями, с 1934 года никто из них не задерживался у власти дольше шести лет, положенных по конституции. Мнение действующего президента о том, кто станет его преемником, обычно принималось во внимание, но решение было не за ним, а за руководящими органами партии.

Так оно и должно быть при партийном режиме.

Во многих случаях так и было. Авторитаризм содержит естественную тенденцию к сползанию в личную диктатуру. Однако в той мере, в какой режим остается партийным, у этой тенденции есть предел. Власть Никиты Хрущева в СССР казалась безграничной, но в 1964 году он был смещен пленумом ЦК КПСС. В современном Китае в течение длительного времени действовала система «смены поколений», которая обеспечивала сменяемость высшего руководства страны. Можно вспомнить и о том, что Бенито Муссолини в Италии был отстранен от власти партийно-государственным органом, Большим фашистским советом.

Случаи превращения партийных режимов в режимы личной власти многочисленны. Однако каждый раз, когда это происходит, результатом становится эрозия режима, утрата им партийного характера. Скажем, в последние годы правления Николае Чаушеску в Румынии члены политбюро Румынской компартии фактически находились под домашним арестом. Чаушеску полностью узурпировал власть, а когда потерял ее, то это произошло вследствие массовых волнений и силового переворота, а вовсе не по решению партии. Персоналистские диктатуры Иосифа Сталина в СССР и Мао Цзэдуна в Китае стали возможны после страшных ударов, нанесенных этими лидерами по собственным партиям: сталинского Большого террора и маоистской Культурной революции, в ходе которой Компартия Китая на некоторое время фактически утратила власть.

Все эти примеры иллюстрируют простую мысль: личная диктатура лишь в весьма ограниченных рамках совместима с партийным режимом. Диктатор нуждается в партии лишь в той мере, в какой она служит послушным инструментом в его руках, и не допускает превращения других ее лидеров в самостоятельных политических игроков. Пределы терпимости единоличного правителя к его собственной партии определяются лишь тем, насколько партия полезна в качестве инструмента удержания власти и текущего управления.

В чем полезность «Единой