Доченька - Дюпюи Мари-Бернадетт

— Папа, посмотри на малышку! Она сама встала! Поверь, через неделю она начнет ходить! Когда я расскажу об этом Пьеру и Нан, как же они обрадуются…

Жан Кюзенак усадил внучку себе на колени. Светло-каштановые волосики девочки были коротко острижены. Какие же они мягкие! И как приятно пахнет ее нежно-розовая кожа! Он закрыл глаза, чтобы ничто не мешало ему насладиться этим мгновением счастья.

Пролетели месяцы, воспоминания о горестях и радостях потускнели, однако окончательно не стерлись из памяти. Хозяин «Бори» вспомнил трагическое февральское утро, когда они предали земле тело маленького Жан-Пьера, не прожившего и трех часов.

Вспомнил он и прошлую осень. С каким энтузиазмом они отпраздновали перемирие в Прессиньяке, а потом своей семьей в Большом доме! Однако к радости примешивалась благоговейная печаль — коммуна недосчиталась пятидесяти двух солдат, которые полегли на поле брани. Слишком большая дань для маленького городка с населением в тысячу триста пятьдесят человек…

Так вышло, что ноябрь 1918 года принес долгожданный мир и надежду, но вместе с тем наложил на выживших обязанность вспоминать о тех, кто никогда больше не порадуется приходу весны.

В первые дни мира Жан Кюзенак моментами испытывал глубочайшее счастье, несмотря на пережитое. Леони и Мари царили в «Бори» — две очень красивые молодые женщины, наделенные талантом наполнять дом радостью, поднимать настроение. Но был еще Пьер со своим переменчивым настроением и вспышками гнева. В зяте, от природы работящем и находчивом, Жан Кюзенак успел разочароваться. Пьер был далеко не идеальным супругом для такой образованной и восприимчивой женщины, как Мари. Да и проводить свое свободное время с Элизой он тоже желанием не горел.

Жан Кюзенак бросил взгляд на утратившую привычную стройность талию дочери и покачал головой.

— Когда родится второй малыш? — спросил он ласково.

Нанетт задала ей тот же вопрос пару дней назад. Мари ответила с натянутой улыбкой:

— Думаю, это случится в конце ноября.

Жан Кюзенак стал быстро подсчитывать. По его мнению, с третьей беременностью следовало бы подождать. Он сердился из-за этого на Пьера, но держал свои мысли при себе. Мари взяла дочь на руки и встала:

— Папа, я хочу искупать Элизу, а потом мы будем полудничать. Я испекла флан с черешнями. Давай попробуем его вместе! Сварю тебе хороший кофе, он придаст тебе бодрости. И ты, наконец, расскажешь мне, что тебя беспокоит…

Есть Жану Кюзенаку не хотелось. Он сделал несколько глотков кофе, наблюдая за дочерью, которая старалась выглядеть веселой, но не слишком в этом преуспела. Он спросил сочувственно:

— Мари, когда Пьер вернется?

— Не знаю! — ответила дочь, пытаясь казаться спокойной. — Вот уже неделя, как он уехал, поэтому, думаю, скоро будет дома. В последнее время ему очень нравится ездить по ярмаркам. Ты же знаешь, мой муж собирает сведения о новых сельскохозяйственных машинах…

— Да-да, я знаю. Но представь себе, я и с ним случайно столкнулся в Лиможе! В тот же день, что и с Макарием.

Мари неторопливо допила свой кофе, однако внезапная бледность выдала ее с головой.

— Что ж… Папа, в этом нет ничего странного. А теперь расскажи мне, что там происходит с Леони.

Жан Кюзенак набрал в грудь побольше воздуха, потом с нотками обиды в голосе повел свой рассказ:

— Леони переехала на другую квартиру, никого не предупредив! Какая муха ее укусила? Такая серьезная девушка! Я ничего не понимаю. Я решил заглянуть к ней в гости, ненадолго. Купил цветы и конфеты. Соседка по этажу сказала, что Леони съехала пять дней назад. И наша кузина Гортензия ничего об этом не знает!

Но Мари, похоже, эта новость не слишком удивила. Бледное лицо ее вдруг стало пурпурным.

— Папочка, последуй примеру Элизы — пойди приляг. На Леони не сердись. Ты правда выглядишь усталым, мне это не нравится. Если из-за нас ты заболеешь…

Жестом мсье Кюзенак заставил дочь замолчать.

— Ч-ш-ш-ш! Больше ни слова об этом! Ты права, поездка измотала меня. Да, я не против немного поспать. Продолжить разговор мы можем и через пару часов.

Мари смотрела на Элизу, спящую в своей кроватке под пологом из тюля. Девочка была очень спокойной, чем не уставали восторгаться все члены семьи.

«Бедный папа! — думала Мари, упираясь локтями в подоконник выходящего в парк окна. — Мне нужно проводить с ним больше времени… Но когда есть маленький ребенок, это нелегко!»

Молодая женщина положила руку на едва выступающий живот, в котором развивалась новая жизнь.

— Хоть бы это был мальчик! — сказала она со вздохом. — Пьер так обрадуется сыну!

Пьер… С января он почти не бывал дома. Всегда элегантно одетый, с ухоженными усиками… Нанетт не без гордости повторяла, что сын «все строит из себя муссюра». Мари вышла из комнаты.

Должно быть, отец услышал, как она спускается по лестнице, потому что негромко окликнул ее из своей спальни. Он лежал на кровати. Молодая женщина вошла. Опершись спиной о подушку и водрузив на нос очки для чтения, Жан Кюзенак листал какой-то журнал.

— Наша Лизон спит, как ангел?

— Да, папа. А ты читаешь?

— В этом журнале нет ничего интересного. Мари, известно ли тебе, что ты день ото дня становишься все краше?

Она пожала плечами. Заботы о ребенке заставили ее забыть о кокетстве.

— Послушай, Мари, у меня есть и другие заботы, кроме сумасбродств нашей Леони! В Лимож я отправился в надежде встретиться со старым другом, Норбером, он был нотариусом моего отца. Вообще-то мои дела ведет Рене Гильбер, нотариус из Шабанэ, и все-таки я хотел задать Норберу несколько вопросов, чтобы привести в порядок бумаги… Оказалось, Норбер в Париже. Супруга пообещала сообщить ему о моем визите, но я, признаться, расстроился. Съезжу к нему на следующей неделе. Хочу, чтобы все было улажено.

Мари почувствовала, как у нее сжалось сердце.

— Папа, о чем ты? Можно подумать, тебе восемьдесят и самое время привести дела в порядок. Запрещаю тебе даже думать о плохом, это принесет несчастье!

— Дорогая, с самого первого дня, как ты стала жить со мной, я не перестаю радоваться жизни! И не замечаю, как летит время…

— И так будет еще очень долго! В Лимож поедешь не раньше чем через год, или я рассержусь!

Жан Кюзенак рассмеялся. Ему нравилось, когда дочь начинала говорить с ним в авторитарном тоне, хотя это было совсем не в ее духе. Внезапно с улицы донеслось ржание и бряцанье упряжи. Мари подбежала к окну.

— Папочка, это Пьер! Пойду встречу его!

* * *

Мари с Пьером слушали песню сверчка. Ночь была теплой. Окно спальни они оставили открытым, и теперь в его проеме трепетали голубоватые тени. Над вершинами сосен сияла полная луна.

— Пьер, расскажи, где ты был и что видел! Ты никогда мне ничего не рассказываешь…

Пьер погладил жену по плечу:

— Потом! Сними эту сорочку — тепло…

Мари, улыбаясь, легонько оттолкнула его:

— Нет, сначала поговорим! Если я уступлю, потом ты сразу заснешь, а завтра на рассвете снова уйдешь в конюшню.

Чего-чего, а упрямства Пьеру было не занимать: он поцеловал Мари и лег на нее, тяжело дыша от возбуждения.

— Мне больно, — попыталась протестовать она. — Я жду малыша, ты не забыл?

— Нет, не забыл! Самое время этим заняться, пока живот почти не заметен!

Губами Пьер нашел сосок под тонкой тканью, пока его руки поднимали подол сорочки жены. Мари хотелось нежности, и эта жадная, грубая ласка рассердила ее.

— Пьер! Прошу, не так быстро! Не так…

— Да что с тобой такое, Мари?

Мари выскользнула из объятий супруга и соскочила с кровати. Лампу у изголовья молодая женщина зажгла не с первой попытки, так дрожали ее пальцы.

Желтый свет лампы осветил комнату. Мари посмотрела на Пьера, и выражение его лица с резкими чертами ее испугало.

— Пьер! Папа видел тебя в Лиможе. Мне хочется верить, что в этот город ты приехал по делу, но я должна знать наверняка, не было ли у тебя другого повода…