Доченька - Дюпюи Мари-Бернадетт

Леони оставила мужчин наедине. У нее было много работы — до праздничного ужина оставалось всего четыре часа…

Пьер после разговора с тестем отправился в конюшню, а Жан Кюзенак на цыпочках поднялся на второй этаж и тихонько постучал в дверь спальни дочери.

— Входи, папочка!

Мари лежала на кровати. Опершись о подушку, она писала письмо монахиням конгрегации Святого Сердца Девы Марии в Обазине. Она не забывала своих благодетельниц и активно с ними переписывалась.

— Дорогая, как ты догадываешься, кто у двери? Ведь к тебе могла заглянуть Леони или Пьер!

Поправив одеяло, молодая женщина ласково улыбнулась отцу:

— Папа, ты стучишь по-особенному, и я узнаю твой стук из тысячи! Я так тебя люблю! Скажи, на улице все еще идет снег?

Жан Кюзенак, идя к окну, заметил выражение лица дочери и не на шутку забеспокоился.

— Да, идет снег. Послушай, Мари, я сегодня же позвоню доктору Видалену. Каждое утро ты говоришь, что у тебя ничего не болит, но мне не нравится, что ты почти все время лежишь в постели, бледная, с темными кругами под глазами. Ты крепкая молодая женщина, до родов еще два месяца, и то, что ты постоянно чувствуешь себя усталой, ненормально. Нанетт со мной согласна.

Мари не ответила. Она убедила себя, что боли, которые она постоянно испытывала, — всего лишь небольшое недомогание, связанное с беременностью, но в глубине ее души уже успел зародиться страх. Поэтому она испытала огромное облегчение, одобрив намерения отца:

— Ты прав, папа. Позови доктора. Я и вправду временами чувствую себя обессиленной.

— Моя бедная крошка! Для меня огромная радость стать дедушкой, но я временами спрашиваю себя, не слишком ли рано для тебя и для Пьера это случилось?

Жан Кюзенак присел на край кровати. Мари, чьи волосы были распущены, была похожа на маленькую больную девочку.

— Мое дорогое дитя, сокровище мое! — сказал он растроганно. — Если бы ты знала, сколько радости ты даришь мне в каждую секунду моей жизни! Я этого не заслуживаю…

Мари села на кровать. Глаза молодой женщины наполнились слезами.

— Папочка, не говори так! Ты самый лучший на свете! Если бы только эта проклятая война поскорее закончилась!

О войне они старались не говорить, потому что Пьер при любом упоминании о боевых действиях выходил из себя. Но, встречаясь на ферме, Жан Кюзенак с Жаком с жаром обсуждали хорошие и плохие новости с фронта.

И города, и деревни выглядели опустошенными. Список погибших на поле брани и раненых становился все длиннее. Часто по вечерам Мари и Леони готовили корпию для военного госпиталя в Шабанэ, куда переправляли тяжелораненых. Хозяин «Бори» наделял нуждающиеся семьи продуктами и лекарствами, поскольку зима выдалась суровой. Не перестал он ежемесячно жертвовать и солидную сумму приюту в Обазине на содержание бедных сироток. Но когда же разрешится военный конфликт? На конец декабря ни одна из воюющих стран не имела перевеса в силе. Франция связывала свои надежды на победу со стратегией нового военачальника: Нивелль пришел на смену Жоффру.

Жан Кюзенак обнял дочь.

— Когда я думаю о том, что мой племянник прячется в теплом доме, в то время как его ровесники сражаются за Францию, мне за него стыдно!

Он ощутил, что Мари напряглась. И тут его осенило:

— Дорогая, что с тобой произошло? Если подумать, твое недомогание началось с того дня, когда этот негодяй явился в наш дом донимать тебя… Он ведь не обидел тебя?

Мари заплакала, прижавшись к отцовскому плечу, словно испуганный ребенок. Жан Кюзенак понял:

— Ты не захотела сказать мне правду? Из-за Пьера?

— Да… Он ненавидит Макария. Если бы он узнал!.. Но ничего не бойся, папа. Леони была со мной. Правда в том, что Макарий говорил мне гадкие вещи, и я изо всей силы ударила его по щеке. Конечно же, он разозлился. И… Он поцеловал меня, как скотина! Папа, я его боюсь, я не хочу больше с ним встречаться… Прошу тебя, только никому не рассказывай!

В душе Жана Кюзенака вспыхнул праведный гнев.

— Да что этот подонок себе позволяет! Если бы я был дома, я бы вытолкал его за дверь, да еще наподдал бы ногой, и с огромным удовольствием! Редчайшее ничтожество! И каков хам! Но ты не волнуйся, дальше меня это не пойдет. Обещаю тебе! Однако я съезжу к нему и прикажу никогда не являться в «Бори»! — Чуть тише он добавил: — Девочка моя! Пока я жив, с тобой ничего не случится. Вытри слезы и спокойно жди доктора Видалена. Леони приготовит нам прекрасное рождественское угощение. Забудь о Макарий! Мы просто обязаны быть счастливыми ради малыша, который скоро появится на свет!

Мари почувствовала, что на душе стало легче. Отец прав: она должна улыбаться и верить в лучшее. Ради своего ребенка.

* * *

Рождественский ужин удался на славу. Нанетт согласилась со всеми, что Леони превзошла саму себя, а девушка в ответ не переставала восторгаться блюдами, которые принесла мать Пьера.

Чета фермеров так и не смогла привыкнуть к тому, что теперь в «Бори» их принимали как дорогих гостей и часто зазывали на обед или на ужин. Нанетт чаще всего придумывала причину, по которой никак не может прийти, а про мужа говорила, что он как раз сильно занят. Чаще всего в качестве оправдания упоминалась больная овца, собравшаяся отелиться корова или сосед, который «как раз сегодня заглянет на ужин».

Но отказаться от участия в рождественском застолье Нанетт и Жак не смогли. Мари восседала во главе стола, напротив сидел ее отец. Леони всюду расставила бронзовые подсвечники, и ласковый свет тридцати восковых свечей освещал лица сотрапезников.

Нанетт в новом корсаже и с тщательно уложенными в низкий пучок волосами пыталась вести себя, «как настоящая дама». Жак снял свой привычный картуз и аккуратно причесал седеющую шевелюру.

Жан Кюзенак искренне наслаждался приятной компанией. Пьер много смеялся, с удовольствием играя роль хозяина дома. Этим вечером он показался Мари еще привлекательнее, чем обычно. Быть может, этому способствовали серый костюм и зеленый шелковый галстук, а может, короткая бородка, которую он отпускал с недавних пор.

На столе появилось шампанское и домашние бисквиты, потом Нанетт, Пьер, Леони и Мари по очереди спели по песне.

Прекрасно исполнив в два голоса «Ave Maria», девушки предались воспоминаниям о праздновании Рождества в Обазине.

Леони рассказала о случае, имевшем место во время полуночной мессы под сводами аббатской церкви Святого Стефана. Маленькие воспитанницы приюта тогда здорово повеселились, поглядывая на сестру Юлианну, кончик носа и щеки которой были в муке.

— У сестры Юлианны одна страсть — кулинария! Она отправилась в церковь прямо от печки. Она пекла для нас булочки, бедняжка! Как забавно сестра Женевьева знаками пыталась дать ей понять, что нужно вытереть лицо!

Когда же Мари вспомнила о том, с каким обожанием всегда смотрела на младенца Иисуса в колыбели, то незаметно для себя положила руки на живот. Ребенок шевельнулся в ее чреве, и на губах будущей матери заиграла нежная улыбка.

— Я так любила Божественное Дитя, что мне было стыдно грызть розовые леденцы в форме младенца, которыми угощали нас дамы-благодетельницы из Брива. Мне казалось, я совершаю грех, но это было так вкусно! Потом я просила прощения…

Жан Кюзенак расхохотался. Мари тоже залилась смехом, порозовев от удовольствия.

Нанетт присоединилась к общему веселью и сказала сквозь смех:

— Слово Нанетт: своего малыша наша Мари грызть не станет, она его зацелует!

Глава 17

Ангел февраля

Обитателям «Бори» стало казаться, что Нанетт всегда жила в хозяйском доме. Распоряжения славная женщина раздавала без счета и весьма любезным тоном, который, тем не менее, не допускал возражений.

Жану Кюзенаку не пришлось долго упрашивать мать Пьера пожить немного в одной комнате с Мари. Приближался момент родов, и всерьез обеспокоенная молодая женщина все настойчивее просила: «Хочу, чтобы моя Нан была со мной!»