Затворники - Кэти Хэйс

вслух то, что не давало мне покоя после ужина в доме Патрика:

– Патрик уже внушил тебе веру в гадание? – Она лежала рядом со мной, подперев голову рукой; на ее щеке осталось немного песка.

Мне не хотелось откладывать книгу, которую я держала между лицом и солнцем почти целый час, радуясь возможности отвлечься. Я не была готова принять то, что ожидало меня в Клойстерсе, и даже то, что ожидало меня в моей комнате.

– Хотела бы я сказать «нет», – ответила я, позволив намеку проскользнуть между нами.

– Моей матери однажды предсказали судьбу, – поведала Рейчел. – Она пошла в одно место в нижнем Лексе, где ей погадали на чайных листьях. Женщина, которая занималась гаданием, посмотрела на листья и сказала, что не расскажет ничего. Мол, все, что там начертано, слишком мрачно и печально. Мама всегда утверждала, будто посмеялась над этим, но мне кажется, этот страх так и остался с ней.

– Я не знаю, что будет с моей жизнью, – сказала я, – и это я ее проживаю.

– Я думаю, что если предсказание вообще реально, то у женщин оно получается лучше, чем у мужчин, – произнесла Рейчел, глядя на озеро. – И не потому что женщины по своей природе более прозорливы – мы слишком зациклены на идее женской интуиции. Нет. Это потому, что женщины лучше мужчин видят новые схемы. Возьмем, к примеру, ткани. На протяжении веков женщины были ткачихами. И эти женщины умели подмечать узоры и сплетать нити, создавая прекрасные вещи. Все, что мы делаем, – это сплетаем жизнь. Пытаемся увидеть, куда приведут нас разные нити.

Я подумала о Мойрах, греческих богинях-прядильщицах, которые, как говорят, определяют нашу судьбу при рождении. Клото пряла нити нашей жизни, а Лахезис сматывала эти нити на веретено. Атропос, срезающая нить, решала, когда она закончится. Считалось, что все три определяют судьбу ребенка в течение первых нескольких дней после его рождения.

– Ты знаешь, что мои родители умерли здесь? – спросила Рейчел, не отрывая взгляда от того места, где ветер вздымал на поверхности озера пологие волны.

– Нет, – сказала я.

Но одиночество и сиротство Рейчел не стали для меня неожиданностью. Было в ней что-то такое – какая-то самодостаточность, иногда усталость, – что делало ее откровение вполне понятным.

– Я часто думаю, знала ли об этом та гадалка по чаю. Я пыталась найти ее после этого, но не смогла. Мне гадали на чайных листьях десятки женщин в нижнем Лексе. Никто из них никогда не видел мою мать. На каждую встречу я носила с собой ее фотографию. А теперь вообще не ношу с собой никаких фотографий.

– Как давно это случилось? – Я знала, что в такой ситуации не бывает подходящих вопросов.

– Три года назад.

– Мне очень жаль. – Это было глубоко неуместное заявление. – Мой отец умер в прошлом году.

Рейчел села и посмотрела на меня.

– Значит, ты понимаешь, – произнесла она.

Я кивнула. Облака висели низко в небе, целуя вершины Адирондакских гор вдали.

– Кажется, я верю, что люди могут предсказывать будущее, – тихо сказала я.

– Но я не понимаю, зачем кому-то знать, чем закончится его история, – откликнулась Рейчел.

* * *

К вечеру над Лонг-Лейк прошла гроза, смыв все следы жары, – и хорошо, а то мои ноги на солнце уже поджарились до ярко-розового цвета. Прохлада, проникшая сквозь оконные сетки и заставившая меня потянуться за свитером, вызвала желание оказаться на улице, на бодрящем летнем воздухе, вдали от всего, что было в доме – от Рейчел, от карты, даже от себя самой.

Я надела кроссовки, которые привезла с собой, и услышала, как скрипнули петли сетчатой двери, закрываясь за мной. С пляжа я разглядела узкую тропинку – возможно, всего лишь охотничью тропу, которая вела на север, прочь от дома, расположенного на самом южном краю озера. Тропинка была полускрыта сетью кружевных зеленых листьев и нежных белых цветов. Скользкие корни пробивались сквозь почву и подворачивались мне под ноги под самыми неожиданными углами. Все было мокрым от дождя, а камни вдоль тропинки блестели влажным ярко-зеленым мхом. Я не могла не заметить, что эта тропа была совсем не похожа на пешеходные дорожки в той местности, где я выросла: открытые, сухие и травянистые, вьющиеся среди просторных полей, позволявших проследить путь по нескольким четким ориентирам.

Здесь же никаких ориентиров не было, только непрерывные заросли узловатых деревьев и настолько густая листва, что я быстро утратила всякую возможность видеть небо. Постепенно тропа удалилась от берега озера и углубилась в лес, где местность из преимущественно сухой и проходимой сделалась заболоченной и топкой. Тем не менее я продолжала идти дальше. Благодаря одиночеству и постоянному движению мне казалось, что я как будто отдаляюсь от сегодняшнего дня, даже от нынешнего лета.

Нельзя было игнорировать то положение, в которое я поставила себя, скрыв карту от Патрика; риск для моей работы и моего будущего был огромен. И все же я не была уверена, что сделала этот выбор сама. В тот момент в магазине Кетча я почувствовала, будто мной завладело нечто вне моего рассудочного «я», будто инстинкт взял верх над логикой. Запутавшись ногой в очередном скоплении корней, я поняла, что испытывала подобное лишь однажды. В тот день, когда мне показалось, будто все происходит само по себе, машинально. В тот день, когда я вернулась домой из кампуса и обнаружила, что телефон на кухне звонит, звонит и звонит – моя мама так и не установила автоответчик. И наконец я ответила на звонок и услышала слова на другом конце провода: «Мне очень жаль говорить вам об этом, но Джонатан Стилуэлл погиб».

Больше ничего из того дня в памяти не осталось, только ощущение, что я действовала по воле инстинктов, не в состоянии отделить то, что произошло на самом деле, от реальности, похожей на сон, в которую я попала. Я помнила лязг машины, когда ставила ее на стоянку, отдаленный звонок телефона, слышный даже снаружи, ощущение телефонной трубки в руке. Но кроме этого, ничего в памяти не осталось.

На этот раз деревья, окаймлявшие тропинку, успешно поставили мне подножку, и я обнаружила, что стою на четвереньках. Ладони у меня были в грязи, колени содраны о сланец, усеивавший тропу. В тот момент я уже не могла сказать точно, как долго шла. Достаточно долго, чтобы понять, что я больше не ориентируюсь ни в окружающей обстановке, ни даже в направлении, откуда я сюда пришла. Под пологом леса невозможно было определить, насколько быстро потемнело небо, и потемнело ли оно вообще.