Итальянское каприччио, или Странности любви - Нелли Осипова

Дальше все слилось в бесконечную череду любовных ласк, омовений в теплой, как парное молоко, воде и новых взрывов самых дерзких проявлений страсти.

Через полторы недели она вошла в кабинет Цигалева и положила на стол заявление об уходе.

— А мы надеялись, что ты останешься еще на месячишко, — с грубоватой игривостью сказал он.

— Я написала в заявлении, что прошу оформить меня на работу только на месяц.

— Но ведь возникли некоторые обстоятельства? — улыбнулся он уже с откровенной двусмысленностью. — Или я ошибаюсь?

На мгновение Ане показалось, что перед ней не начальник строительства, а ее однокурсник, которого она ударила во время зимней сессии. Она заложила руки за спину и повторила ровным голосом:

— Я предупреждала, когда подавала заявление.

…В Белгород к поезду привез ее на мотоцикле Андрей. Всю дорогу она обнимала его за плечи, прижимаясь к спине, и боролась с желанием крикнуть: «Поворачивай назад!» Ну повернет, и пройдет еще двадцать дней — что потом? Когда уезжал Николай и она надеялась, что он позовет ее с собой, вопрос «что потом?» не возникал, она поехала бы за ним на край света. Потому что любила. Зато Николай думал: а что потом? Потому что не любил. А сейчас все наоборот: рассуждает она, задает вопросы она. Вот и вся разница. Такая простая, чуть заметная грань, отделяющая настоящую любовь от увлечения, даже самого сильного.

Смотреть, как взрослый, сильный парень чуть не плачет у вагона, не было никаких сил, и она попросила его уйти, не дожидаясь отхода поезда.

В плацкартном вагоне, битком набитом пассажирами, стоял запах пота, давно не стиранного белья, смешанного с запахом то ли карболки, то ли плохого хозяйственного мыла. Аня стала протискиваться к своему месту, брезгливо минуя торчащие отовсюду ноги, радуясь, что сейчас заберется на любимую верхнюю полку, закроет глаза и будет лежать так до самого Симферополя, даже если не удастся заснуть.

На нижней полке, прямо под ее местом, спала старушка. На другой обжималась молодая пара, которую Аня не стала разглядывать. Она забросила сумку на свою полку и пошла к проводнице за бельем. Как водится, простыни оказались серыми и влажными, словно их специально приготовили для компресса или для так называемого влажного укутывания. Аня вернулась к себе, кое-как застелила грязный матрас и легко вспрыгнула наверх. Решила не раздеваться, легла на спину, потянулась и вскоре заснула.

Проснулась она от шума. Поезд стоял в Ростове-на-Дону, и пассажиры выходили из вагона и входили, протаскивая через узкий проход огромные баулы, чемоданы, громко переговаривались, волоча за руку плачущих детей, взвинченные, как всегда, уже самим процессом посадки в поезд.

«Господи, — подумала Аня, — я еду всего три часа, и уже невмоготу. А как же люди терпят по несколько суток, добираясь до Хабаровска или Владивостока? Ведь так можно с ума сойти». И вдруг ей стало страшно за себя: о чем она думает? От чего приходит в ужас? О ком печется? О каких-то абстрактных, воображаемых людях в предполагаемом поезде?! Она только что рассталась с чудесным парнем, трогательным, любящим, оставила его плачущим на вокзале. «Что это со мной? Атрофия чувств? Безнравственность? Почему я не плачу? Почему не чувствую ни угрызений совести, ни страданий, ни боли, а только легкое сожаление, словно на похоронах незнакомого человека?»

В Симферополь поезд пришел ранним утром. Аня вышла из вагона, на станции возле киоска со всякой снедью присела на добротный деревянный табурет, съела горячий чебурек, в котором перца и лука было больше, чем мяса, и запила чудесной крымской ряженкой. Потом прошла на троллейбусную остановку, с удовольствием вдыхая особый, крымский воздух, села в троллейбус, удобно устроившись у открытого окна. Доехала до Ялты, пересела на автобус и сошла в Мисхоре.

На почте ей вручили три письма от родителей и одно от Лены. Аня сразу же разложила родительские письма по датам и отложила их, чтобы прочитать с чувством, с толком, и вскрыла Ленино. Подруга писала, что поездка прошла успешно, поэтому после возвращения в Москву она сразу же получила предложение поехать в Ленинград и на днях отправляется туда. В первом мамином письме была куча недоуменных вопросов и упреков. Пробежав их быстро глазами, Аня остановилась на домашних новостях. Папа чувствует себя лучше, мама устала… В конце страницы — как сигнал «стоп» — «Николай»! Аня перевела дыхание и спокойно дочитала письмо. Оказывается, сразу после ее отъезда он позвонил и, узнав, что ее нет, напросился с визитом. Дальше писал отец. Аня любила его письма, приписки к маминым письмам, но сейчас читала жадно, улавливая лишь одну чистую информацию: Николай сумел не просто преодолеть неприязнь родителей, но и умудрился произвести хорошее впечатление. «Это он умеет», — со злостью подумала Аня. Он рассказал о своем докладе, который прошел успешно, потом они поговорили и поспорили с отцом о патриархе Филарете, и, как всегда, у папы нашлось свое, особое мнение, которое он и выложил ему… В третьем письме лежала записка Николая, которую он оставил родителям для Ани. Она подержала ее в руках, собираясь развернуть, но пальцы дрожали, а сердце колотилось так, словно она пробежала стометровку. Она сунула записку в сумку, не читая, пошла в квартирное бюро, сняла койку, забросила вещи, спустилась на пляж, переоделась в купальник и легла на лежак, подставив лицо солнцу. Через несколько минут поднялась и пошла в воду.

Морское купание при всей прелести чистой речной воды отличалось восхитительным блаженством, с которым ничто не могло сравниться. Аня уплыла далеко от берега, легла на спину, полностью расслабилась и лежала так, пока зазевавшийся, видимо, спасатель не гаркнул в мегафон, чтобы она немедленно возвращалась, что заплывать за буи запрещено и еще что-то в таком же духе.

Она вернулась на пляж, плюхнулась на лежак и стала читать записку.

«Почему ты так неожиданно уехала из Москвы? Неужели ты не получила моего письма?» — писал он, словно заранее считал, что у нее нет и быть не может никаких планов, которые не согласовались бы с его, Николая, планами.

«Почему неожиданно? — возмущалась Аня. — Разве моя поездка не могла быть заранее продумана и решена? Видимо, он считает, что после его отъезда я должна посыпать голову пеплом, сидеть и ждать его писем и поступать так, как захочет он!» Она вернулась к началу письма. «Дорогая моя Аня!» Моя! Самоуверенный чалдон! Конечно, он не сомневался, что, получив письмо, она побежит его встречать. Дальше он расписывал, как трудно ему живется в Академгородке, и как он тем не менее много и хорошо работает, и как скучает без нее, и как надеялся, что увидит ее в Москве. В конце стояло суховатое «целую, помню» и адрес.