Глядя на море - Франсуаза Бурден

не будешь страдать?

Он напрягся, отвел взгляд от дочери и наконец поднялся на ноги. Было очевидно, что она затронула болевую точку. Она поневоле задала себе вопрос, был ли отец еще способен на ревность и могло ли это послужить достаточно мощным рычагом?

— Мне бы хотелось, чтобы мы перестали говорить о Тесс, — проговорил Матье. — Я не считаю, что должен обсуждать свою интимную жизнь с дочерью.

— Почему? Я уже взрослая, папа! По-моему, самое время мне задать тебе несколько вопросов, которые я прежде просто не решалась сформулировать.

Удивленный, он повернулся к ней, но продолжал стоять.

— Слушаю тебя, — подбодрил он ее.

— Кто был тогда инициатором развода? Мама или ты?

— О, это дела далекого прошлого, дорогая… Послушай, я не знаю, что тебе там наговорила мама…

— Мне нужна твоя версия, только и всего.

— Хорошо. Она считала, что меня постоянно нет дома. Нет, я не ездил по командировкам, у меня не было любовницы, книжный магазин поглощал всего меня целиком. Я хотел преуспеть любой ценой, партия, затеянная мной, была очень рискованной, поскольку я действительно задумал нечто грандиозное. Она, наверное, часто чувствовала себя одинокой, к тому же она терпеть не могла Гавр и всегда мечтала вернуться в Париж, что для меня было абсолютно неприемлемым. Вечерами я возвращался всегда очень поздно, и мы либо начинали ссориться, либо она делала вид, что спит, а я этим пользовался, чтобы без помех засесть за книги. И все это доводило ее до безумия. Иногда она вырывала у меня из рук книгу, бросала ее в другой конец комнаты, вопя, что все, с нее хватит! Мы больше не были одним целым, любовь иссякла. Тогда она начала активнее посещать друзей по вечерам, а я в свою очередь чаще проводить время с Сезаром за пивом. Она ненавидела Сезара и не понимала, что у меня могло быть общего с таким опустившимся человеком. В конце концов она заявила мне, что уезжает, однако, когда она дала знать, что забирает с собой тебя, я еще попытался ее остановить. Но это ни к чему не привело. Расставание с ней для меня не означало, что мир рухнет, я давно поставил крест на нашей любви. Но вот знать, что ты будешь расти где-то вдали от меня, вот это было настоящим ударом. Но нечего было и мечтать, что тебя могли оставить со мной. Ни один здравомыслящий судья не доверил бы воспитание восьмилетнего ребенка отцу, настолько поглощенному своей работой.

Он замолчал, ожидая реакции Анжелики, но поскольку она продолжала молчать, Матье добавил:

— Я ответил на твой вопрос?

— Да. Мама говорила примерно то же самое. Правда, другими словами. И еще: она иногда пыталась заставить меня поверить, что ты был не слишком хорошим отцом. Но я прекрасно понимала, что это не так, когда проводила с тобой воскресенья. Хотя мне очень хотелось, чтобы ты иногда брал меня к себе и на время отпуска.

— Да я же никогда не брал отпусков!

— Именно. Вот почему ты теперь здесь.

— Но, согласись, — ответил он, словно не услышав последней фразы дочери, — мы с тобой часто катались на лодке, если погода позволяла, бродили по «Висячим садам» или парку, а если шел дождь, укрывались в Музее естественной истории; мы излазали с тобой весь порт, сколько раз обедали на взморье…

— …Взбирались по бесчисленным лестницам!

— А вот и нет! Мы всегда ехали на фуникулере, чтобы подняться, на обратном пути, да, мы спускались пешком…

— По твоей милости я полюбила Гавр. Мне никогда не хотелось отсюда возвращаться, и мысленно я дала себе клятву, что обязательно приеду, чтобы поступить здесь в инженерную школу.

— О, так это все было из-за учебы, а не ради меня?

И снова у него вырвался тот знакомый смешок, который она уже слышала чуть раньше. Стал ли отец наконец самим собой, прежним?

Еще не осмеливаясь в это поверить, Анжелика попросила его подбросить полено в огонь, пока она приготовит аперитив, потому что время чая давно миновало.

* * *

Утро с трудом пробивалось сквозь сумерки, и сероватый свет просачивался сквозь неплотно сдвинутые шторы. Тесс, проснувшись пять минут назад, с трудом узнавала обстановку комнаты, в которой находилась. Наконец она вспомнила, где провела ночь, и перед ее глазами всплыло воспоминание о вчерашнем вечере, и ее сердце забилось сильней. Она медленно повернула голову к Бенуа. К счастью, тот все еще спал. Очень осторожно она отодвинула одеяло, опустила ноги на паркет, встала и бесшумно прошла сквозь спальню. Одежда была беспорядочно разбросана, и Тесс поспешно ее собрала. Прежде чем уйти, она еще раз посмотрела на продолжавшего спать Бенуа. Одевшись на лестничной площадке, она тихонько спустилась вниз. Приехала Тесс на своей машине и теперь могла беспрепятственно уехать к себе, чтобы помыться и переодеться.

Бенуа жил в элегантном особнячке в Октевиле, в пяти минутах езды до Гавра. Соблазнившись этим домиком, изначально представлявшим собой едва ли не сарай, он отремонтировал его так, что тот стал настоящим особняком в современном стиле, из стекла, стали и вощеного бетона[18].

Накануне он был очень горд, что убедил Тесс его посетить, так как во времена их прежней короткой связи он еще не владел этим домом. Желая доставить ему удовольствие, она не скупилась на комплименты, хотя на самом деле ей куда больше был по вкусу дом Матье в Сент-Адрессе, несмотря на его ветхость. После того как они вдвоем обошли владение, они поужинали в огромной гостиной, занимавшей весь нижний этаж. Бенуа лично открыл для нее пару дюжин устриц и объявил, что приготовил ей оригинальный десерт — молочный пудинг с корицей, называемый teurgoule[19], нормандское национальное блюдо, от которого Тесс пришла в восторг. Он также вспомнил, что ей всегда нравилось белое эльзасское вино, поданное охлажденным. Вечер располагал к интимности и доверительности, они долго разговаривали, а потом совершенно естественно перешли к флирту. Тесс казалась очень несчастной, одинокой, последний разговор с Матье оставил у нее тягостное воспоминание. Бенуа решил, что может утешить ее, только заключив в свои объятия.

Она ни о чем не жалела. Ни о том, что позволила себе пойти на поводу у этого