Колодец одиночества - Маргарет Рэдклифф-Холл

Когда восточная сторона оживленной улицы была исчерпана, она быстро перешла дорогу и отправилась к тому углу, с которого начала. Теперь она была подавленной и сердитой. А вдруг она не найдет того, что ей нужно, на Бонд-стрит? Она понятия не имела, где еще искать — ее знание Лондона было далеко не обширным. Но, вероятно, боги смилостивились над ней, потому что, пройдя чуть дальше, она остановилась перед маленьким и, по ее мнению, довольно скромным магазином. На самом деле он был далеко не скромным, судя по решетке, наполовину закрывавшей его небольшое окно. Она смотрела туда, потому что там на белой бархатной подушечке лежала жемчужина, круглый сияющий шарик, похожий на мраморный, прикрепленный к тонкому платиновому колечку — божественный мраморный шарик! Это было такое же кольцо, какое Анджела видела в Париже и все еще по нему вздыхала.

Человек за прилавком выглядел внушительно. Он был стар и носил очки в черепаховой оправе:

— Да, мадам, это действительно прекрасный экземпляр. Французская работа, только тонкая оправа из платины, ничто не отвлекает от красоты жемчужины.

Он нежно поднял кольцо с подушки, и так же нежно Стивен положила его на ладонь. Оно светилось, белее белого, на фоне ее кожи, которая по контрасту выглядела загорелой и обветренной.

Тогда достойный старый джентльмен назвал цену, с любопытством поглядывая на девушку, но ее, казалось, цена не смутила, и он спросил:

— Разве вы не примерите кольцо на палец?

В ответ его покупательница вспыхнула:

— Оно к моему пальцу не подойдет!

— Я могу увеличить его до любого размера, как только пожелаете.

— Спасибо, но оно не для меня — для подруги.

— А вы знаете, какой размер носит ваша подруга — например, перчатки? У нее большая или маленькая рука, как вы думаете?

Стивен быстро ответила:

 — Очень маленькая, — потом вдруг подняла глаза и почувствовала себя довольно смущенной.

Теперь старый джентльмен открыто разглядывал ее:

— Прошу прощения, — произнес он, — такое удивительное сходство… — потом, несколько смелее: — Вы случайно не в родстве с сэром Филипом Гордоном из Мортон-Холла, он скончался… года два назад… от какого-то несчастного случая? Кажется, дерево упало…

— Да, я его дочь, — сказала Стивен.

Он кивнул и улыбнулся:

— Конечно, как же иначе! Разумеется, вы его дочь.

— Вы знали моего отца? — удивленно спросила она.

 — Очень хорошо знал, мисс Гордон, когда ваш отец был молод. В те дни сэр Филип был моим покупателем. Я продал ему его первые жемчужные запонки, когда он был в Оксфорде, и по меньшей мере четыре булавки для галстука — он в Оксфорде был немножко щеголем, сэр Филип. Но вам, наверное, будет интереснее то, что я продал ему обручальное кольцо для вашей матери; такое крупное кольцо, и по половине ободка шли маленькие бриллианты…

— Вы сами сделали это кольцо?

— Да, мисс Гордон. Я хорошо помню, как он показал мне миниатюрный портрет леди Анны — и я помню, как он сказал: «Она так чиста, что лишь чистейшие камни достойны касаться ее пальца». Видите ли, он знал меня еще с тех пор, как был в Итоне, поэтому он и говорил со мной о вашей матери — для меня это была большая честь. О да — Боже, Боже — ваш отец тогда был молод и так влюблен…

Она вдруг спросила:

— Эта жемчужина так же чиста, как те бриллианты?

И он ответил:

— Она безукоризненна.

Тогда она достала свою чековую книжку, и он дал ей свою ручку, чтобы выписать довольно крупный чек.

— Не нужно ли вам какого-нибудь ручательства? — спросила она, взглянув на сумму, в которой он доверял ей.

На это он засмеялся:

— Ваше лицо — это ваше ручательство, если позволите мне так сказать, мисс Гордон.

Они пожали друг другу руки, потому что он знал ее отца, и она покинула магазин с кольцом в кармане. Идя по улице, она затерялась в своих мыслях, и, даже если люди смотрели на нее, она больше не замечала этого. В ее ушах все звучали те слова из прошлого, слова ее отца, когда в давние, давние времена он тоже был молод и влюблен: «Она так чиста, что лишь чистейшие камни достойны касаться ее пальца».

Глава двадцать вторая

1

Когда они вернулись в Мортон, в гостиной была Паддл, со своей теплой улыбкой, всегда чуть насмешливой, но и сострадающей, этой странной, сложной улыбкой, от которой ее лицо становилось таким привлекательным. И, увидев эту преданную маленькую серую женщину, Стивен осознала, что тосковала по ней. Ее тоска по ней была больше, чем само это существо, которое, казалось, еще уменьшилось в размерах. После этих недель разлуки Паддл, казалось, стала еще меньше, и Стивен не могла удержаться от смеха, когда обняла ее. Потом она вдруг легко подняла ее на ноги, будто Паддл была ребенком.

В Мортоне приятно пахло горящими поленьями, и Мортон выглядел добрым, как бывают добрыми жилища. Стивен вздохнула от чего-то, очень похожего на удовлетворение:

— Господи! Я так рада, что снова дома, Паддл. Я, наверное, в прошлой жизни была кошкой; терпеть не могу незнакомые места — особенно Корнуэлл.

Паддл мрачно улыбнулась. Ей подумалось, что она знает, почему Стивен терпеть не может Корнуэлл.

После чая Стивен бродила по дому, с любовью дотрагиваясь то до одного, то до другого. Но наконец она пошла в конюшни, взяв сахар для Коллинса и морковку для Рафтери; и там, в своем просторном, пропахшем сеном стойле Рафтери ждал Стивен. Он издал короткий странный звук, и его нежные ирландские глаза говорили: «Ты дома, дома, дома! Я уже устал ждать, я так хотел, чтобы ты оказалась дома». И она ответила: «Да, я вернулась к тебе, Рафтери».

Потом она обняла своей сильной рукой его шею, и они довольно долго проговорили — не по-ирландски, и не по-английски, но на тихом языке, в котором очень мало слов, но много звуков и много движений, которые значат больше, чем слова. «Пока тебя не было, я открыл нечто чудесное, — сказал он ей, — я обнаружил, что ты для меня — бог. Такое бывает иногда с нами, скромными созданиями, которые могут познать бога лишь в Его человеческом образе». «Рафтери, — прошептала она, — ах, милый мой Рафтери, я была такая молодая, когда ты явился в Мортон. Ты помнишь наш первый день на охоте, когда ты перемахнул через высокую изгородь в том большом северном загоне? Какой это был прыжок! Он был достоин войти в историю. Ты был такой великолепный, спокойный и собранный. Слава Богу — я ведь была совсем ребенком, и все равно это было так безрассудно с нашей стороны, Рафтери».

Она дала ему морковку, которую он взял, довольный, из руки своего бога и начал жевать. И она смотрела, как он жует, в свою очередь довольная, надеясь, что морковка сочная и сладкая; надеясь, что его чаша невинных удовольствий будет полна через край. Действительно, подобно богу, она заботилась, чтобы он ни в чем не нуждался, смешивала вечернюю порцию корма в его яслях, держала ведерко с водой у его губ, пока он пил прохладную, чистую, вселяющую здоровье воду. Пришел конюх со свежей связкой соломы, которую он развязал и разбросал по стойлу Рафтери; потом он снял красивую красно-синюю дневную попону и закутал его в теплое ночное одеяло. Где-то в дальнем стойле у окна громко брыкался молодой гнедой жеребчик сэра Филипа, требуя ужина.

 — Тпру, лошадка! Иди сюда! Хватит лупить по стенам, — конюх заторопился, чтобы услужить гнедому.

Коллинс, выплюнув два свои куска сахара, теперь потворствовал своей нездоровой страсти. Его бока распухли так, что едва не лопались — старый Коллинс раздулся, как воздушный шар, от соломы, вредившей его пищеварению, и от прискорбной нехватки зубов. Он глядел на Стивен белесыми голубыми глазами, которые почти ничего не видели, и, когда она тронула его, он невежливо фыркнул, как бы говоря: «Оставь меня в покое!» Поэтому, мягко упрекнув его, она оставила его грехам и несварению.

В последнюю очередь, но не последним делом, она вышла из дома к двуногому созданию, когда-то правившему этим королевством, но теперь покинувшему конюшни. Свет лампы лился из незанавешенных окон, встречая ее, и она шла на свет. Тонкая золотистая полоса вела прямо на крыльцо уютного коттеджа старого Вильямса. Она увидела, как он сидит с Библией на коленях, сердито вглядываясь в Священное писание сквозь очки. Он пристрастился читать Библию вслух самому себе — печальное занятие. Сейчас он тоже этим занимался. Когда Стивен вошла, она слышала, как он бормочет слова Откровения: «головы у коней — как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера».

Он поднял глаза и поспешно сорвал с носа очки:

— Мисс Стивен!

— Сиди на месте — подожди, сядь, Вильямс!

Но Вильямс обладал упрямством смирения. Он гордился суровыми традициями своей службы, и гордость не позволяла ему сидеть в ее присутствии, несмотря на долгие годы их доброй дружбы. Но, когда он заговорил, ему обязательно надо было немного поворчать, как будто она была все еще маленьким ребенком, что расхаживал по конюшне и скреб свой подбородок, подражая каждому его жесту и выражению.