Колодец одиночества - Маргарет Рэдклифф-Холл

Временами Паддл чувствовала почти отчаяние, и однажды вечером она набралась решимости. Она пойдет к девушке и скажет: «Я знаю. Я все знаю об этом, ты можешь доверять мне, Стивен». И тогда она даст ей совет, попытается внушить ей смелость: «Ты — не противоестественная, не омерзительная, не сумасшедшая; ты в той же мере часть того, что люди называют природой, как и все остальное; просто тебя еще не объяснили — у тебя нет своей ниши в мироздании. Но придет день, когда это случится, а пока не отворачивайся от себя, но взгляни себе в лицо спокойно и храбро. Будь смелой; делай все, что в твоих силах, со своей ношей. Но прежде всего — сохраняй свою честь. Храни свою честь ради тех, кто несет такую же ношу. Ради них покажи миру, что такие люди, как ты, могут быть такими же бескорыстными и прекрасными, как остальное человечество. Пусть твоя жизнь станет этому доказательством — это будет великий труд всей твоей жизни, Стивен».

Но эта решимость угасла из-за Анны, которая наверняка присоединилась бы к заговору молчания. Она никогда не простила бы таких бесстрашных и прямых слов. Если бы она узнала об этом, то вышвырнула бы Паддл с вещами из дома, и тогда Стивен осталась бы одна. Нет, она не смела говорить начистоту, из-за девушки, ради которой прежде всего должна была сейчас развязать язык. Но если когда-нибудь придет день, если сама Стивен сочтет нужным довериться своему другу, тогда Паддл возьмет быка за рога: «Стивен, я все знаю. Ты можешь доверять мне, Стивен». Если только этот день не задержится слишком долго…

Ведь никто не знал лучше, чем эта маленькая серая женщина, тех мучений духа, что терпит чувствительная, высокоорганизованная натура, когда в первый раз лицом к лицу встает со своим бедствием. Никто не знал лучше нее об ужасных нервах инверта, всегда настороженных, слишком тонких, отзывчивость которых равна лишь напряжению, вызывающему в них отзыв. Все это было Паддл хорошо знакомо — вот почему она глубоко тревожилась за Стивен.

Но все, что она могла поделать, по крайней мере, в настоящее время, были разве что мягкость и терпение:

— Выпей какао, Стивен, я сама его приготовила, — и еще, с улыбкой: — Я положила четыре куска сахару!

Тогда Стивен испытывала раскаяние:

— Паддл, я дурная… ты всегда так добра ко мне.

— Вздор! Я же знаю, что ты любишь сладкое какао, вот поэтому и положила четыре куска сахару. Пойдем-ка с тобой на долгую прогулку — пойдем, дорогая? Мне уже целые недели не хватало по-настоящему долгой прогулки.

Ложь, такая добрая и самоотверженная ложь! Паддл терпеть не могла долгих прогулок, особенно со Стивен, которая шагала, будто в семимильных сапогах, и для которой прогулка по сельской местности проходила своими путями, через канавы и изгороди — о да, очень добрая и самоотверженная ложь! Ведь Паддл уже была не так молода, как когда-то; иногда ее беспокоили ноги, и иногда в колене отдавалась резкая боль, в которой она проницательно подозревала ревматизм. Однако она должна была держаться рядом со Стивен, из-за того страха, что сжимал ей сердце — страха перед этим вопрошающим, уязвленным выражением, которое теперь не покидало глаза девушки ни на минуту. Так что Паддл доставала свои самые практичные ботинки, самые тяжелые и предположительно непромокаемые, и храбро ковыляла рядом со своей подопечной, которая не всегда замечала, что она идет рядом.

Что во всем этом действительно удивляло Паддл — это явная слепота Анны. Казалось, Анна не замечала в Стивен никакой перемены, не чувствовала беспокойства за нее. Как обычно, они обе были серьезно-вежливы друг с другом, и, как обычно, не вмешивались в дела друг друга. И все же Паддл казалось невероятным, что собственная мать девушки ничего еще не заметила. Но так оно и было, потому что Анна постепенно становилась более молчаливой и рассеянной. Она позволяла волнам жизни мягко нести ее к той гавани, где обитали все ее мысли. И эта ее слепота сильно тревожила Паддл, так, что гнев часто уступал место жалости.

Она думала иногда: «Помоги ей Господь, бедная женщина; она ничего не знает — почему он не рассказал ей? Это было жестоко!» — а потом думала: «Да, но помоги Господь Стивен, если придет день, когда ее мать все узнает — что станется со Стивен?»

Добрая, верная Паддл; она чувствовала, что разрывается между ними, так они обе были достойны жалости. А вдобавок ее теперь мучали воспоминания, поднявшиеся из своих могил благодаря Стивен — Стивен, чья боль вызывала к жизни умершую печаль, которая давно уже была тихо и благопристойно похоронена. Ее юность возвращалась и с упреком глядела ей в глаза, так что ее самые прекрасные добродетели казались пылью и пеплом. Она вздыхала, вспоминая горькую сладость, отважную безнадежность своей юности — а потом она смотрела на Стивен.

Но однажды утром Стивен резко объявила:

— Я уйду. Не жди меня к обеду, пожалуйста. — И ее голос не допускал ни споров, ни вопросов.

Паддл молча кивнула. Ей не нужно было спрашивать, она слишком хорошо знала, куда идет Стивен.

4

Униженно склонив голову, Стивен еще раз отправилась в Грэндж. И время от времени, пока она скакала верхом, ее бросало в краску от стыда за то, что она сейчас делает. Но время от времени ее глаза наполнялись слезами от мучительного томления.

Она оставила лошадь у слуги в конюшне, потом пошла в старый сад; и там она нашла Анджелу, в одиночестве сидевшую в тени с книгой, которую она не читала.

Стивен сказала:

— Я вернулась, — и сразу, без передышки: — Я сделаю все, что хочешь, если ты позволишь мне вернуться, — и, проговорив это, она опустила глаза.

Но Анджела ответила:

— Тебе нужно было вернуться — ведь я нуждалась в тебе, Стивен.

Тогда Стивен подошла и опустилась на колени рядом с ней, и спрятала лицо в ее коленях, и слезы, которые почти не приходили к ней за все эти тяжелые недели их разлуки, полились у нее из глаз. Она плакала, как ребенок, прижавшись лицом к коленям Анджелы.

Анджела дала ей немного поплакать, потом подняла ее лицо, мокрое от слез, и поцеловала его:

— Ах, Стивен, Стивен, привыкай к этому миру — это ужасное место, в нем полно ужасных людей, но это все, что у нас есть, и мы живем в нем, разве не так? Поэтому мы должны делать лишь то, что делает этот мир, моя Стивен. — И потому, что ей казалось странным и довольно жалким то, что подобное создание могло плакать, Анджела была так растрогана, что это казалось в эту минуту очень похожим на любовь: — Не плачь больше… не плачь, милая, — прошептала она, — мы же вместе, а больше ничего не важно.

Итак, все началось заново.

5

Стивен осталась на обед, потому что Ральф был в Вустере. Он вернулся часа за два до чая и обнаружил их вдвоем среди своих роз; они последовали за тенью, когда та ушла из сада.

— А, это вы! — воскликнул он, сверкнув глазами на Стивен; и в его голосе читалось наивное разочарование, такой испуг перед ее появлением, что на мгновение она почувствовала жалость к нему.

— Да, это я… — ответила она, не зная, что еще сказать.

Он хмыкнул и пошел за своим садовым ножом, которым вскоре начал срезать розы. Но, несмотря на свое настроение, он оставался хорошим хирургом — резал проворно, всегда прямо под бутоном, потому что этот человек страстно любил свои розы. И, зная это, Стивен должна была сыграть на его страсти, потому что теперь ей необходимо было завлечь его к себе в друзья. Это было унизительное занятие, но ведь это было ради Анджелы, чтобы она не пострадала из-за своей любви. Немыслимо… «Ты могла бы жениться на мне, Стивен?»

— Ральф, посмотрите, — позвала она, — «Миссис Джон Лэнг» сломалась! Может быть, мы еще успеем перевязать ее лыком.

— Господи, неужели? — он поспешил к ней, говоря на ходу: — Прошу вас, идите в сарай и принесите лыко!

Она достала ему лыко и вместе они сделали ей перевязку, розовощекой и полногрудой «Миссис Джон Лэнг».

— Ну вот, — сказал он, отрезая концы ленты, — теперь ваша ножка поправится, мадам!

Рядом росла прелестная «Фрау Карл Друшки», и Стивен похвалила ее сияющую белизну, отметив его очевидное удовольствие от похвалы. Он был похож на отца красивых детей, всегда готовый слушать, как их хвалят посторонние, и она заметила про себя: «Он любит, когда хвалят его розы».

Он разговорился о «Фрау Карл Друшки»:

— Она красавица! В ней что-то есть такое удивительно бесстрастное — как вы сказали, эта белизна… — и, прежде чем он смог сдержаться: — Она чем-то напоминает мне Анджелу.

Едва эти слова вырвались у него, он нахмурился, и Стивен сосредоточила взгляд на «Фрау Карл Друшки». Но, пока они переходили от бордюра к бордюру, его лоб разглаживался:

— Я здесь потратил сотни три, — гордо сказал он, — никогда не видел такого запущенного сада, как в этом доме, когда я его купил. Пришлось накопать свежей земли для роз, здесь все новые; я объездил половину Англии, чтобы достать их. Видите эту изгородь из «Йорков и Ланкастеров»? Они недорого стоят, потому что вышли из моды. Но мне они нравятся, они маленькие, но, по-моему, довольно примечательные — в них что-то есть такое геральдическое.