Желябов - Александр Воронский

Он не стерпел и ударил Меркулова по щеке.

Прокурор Николай Муравьев, набрасывая своею речью петлю на подсудимых, поднял клевету:

— Пускалось в ход все: и пирушки, и катанья, и всякие угощенья… — Он не постеснялся сказать это, но тут же был вынужден признать:

— Они, надо им отдать справедливость, больше заботятся о будущности своего сообщества, чем о самих себе…

Клевету о попойках, к несчастью, к позору повторили и некоторые наши отечественные писатели высокого художественного ранга (Достоевский, Лесков и др.). Всем им превосходно ответил еще Герцен:

…Наш небольшой кружок собирался часто то у того, то у другого, всего чаще у меня. Рядом с болтовней, шуткой, ужином и вином шел самый деятельный, самый быстрый обмен мыслей, новостей и знаний; каждый передавал прочитанное и узнанное, споры обобщали взгляд, и выработанное каждым делалось достоянием всех. Ни в одной области ведения, ни в одной литературе, ни в одном искусстве не было значительного явления, которое не попалось бы кому-нибудь из нас и не было бы тотчас сообщено всем. Вот этот характер наших сходок не понимали тупые педанты и тяжелые школяры. Они видели мясы и бутылки, но другого ничего не видали… Мы не были монахи, мы жили во все стороны и, сидя за столом, побольше развились и сделали не меньше, чем эти постные труженики, капающиеся на заднем дворе науки… Ни вас, друзья мои, ни того ясного, славного времени я не дам в обиду; я об нем вспоминаю больше, чем с любовью, — чуть ли не с завистью…[55]

Надо, однако, оговориться: "мясов" и бутылок на пирушках народовольцев было куда меньше, чем на столах Герцена и его друзей.

Есть и еще рассказ о другой народовольческой пирушке:

…Не знаю, кто задумал этот вечер, но Желябов был там главный распорядитель. Приглашенные явились бог знает куда, на край города. Погода стояла убийственная: ветер, метель. Но внутри было шумно. "Господа, сегодня вечер без дел", предупреждали распорядители каждого и, действительно, просто не давали пикнуть о "деле"… Заботливая хозяйка заготовила всякое угощение. Гости тоже приносили — кто бутылку вина, кто пирог, кто еще что-нибудь. Желябов превзошел себя. Ом появлялся во всех комнатах, поддерживал разговор, не допускал оставаться задумчивою ни одной физиономии, угощал, затевал песни, танцы, заставлял каждого развертывать свои таланты.

Памятный вечер. Здесь были, между прочим, и Кибальчич, Н. Саблин, С. Перовская и еще десятка полтора лиц. На всех напало какое-то страшное веселье. Многие знали, что наверное не выйдет уже в жизни такого вечера. Господи, как мы только ни дурачились! Н. Саблин, неподражаемый рассказчик, морил нас со смеху своими анекдотами. Стали петь. Давно уже не певали радикалы! Дружно раздалось:

Звучит труба призывная,С радостью в бой мы идем…

Пели и без тенденции. Потом стали танцовать, пародируя "настоящий" бал. Желябов торжественно открыл бал и затем не пропустил ни одной дамы. Танцы начались кадрилью и лансье, а закончились ужасающим трепаком. Желябов и Саблин оба замечательно танцевали, так что, несмотря на новый год, несмотря на то, что девять десятых Петербурга было в этот момент пьяно-распьяно, нижние жильцы все-таки пришли узнать, что такое у нас происходит. Веселый ужин с тостами за революцию, за смерть тиранам и т. д. закончил наш вечер и затянулся до белого дня… Никто не веселился в подобных случаях искреннее и беззаветнее Желябова. ("А. И. Желябов").

Было это в новый 1881 год, накануне 1 марта, когда "подготовка" находилась в полном разгаре.

БЛАГОНРАВНЫЙ СЛЕСАРЬ

В октябре 1879 г. в Зимний дворец поступил слесарь Батышков. Поступить во дворец, понятно, было трудно, но Батышков пришелся по нраву немцу, поставщику рабочих для императорского двора. Слесарь был молод, красив, ростом высок, в обращении обходителен, даже застенчив, в ремесле усерден и аккуратен. Держался с людьми слесарь вежливо и почтительно. Вместе с ним, для надзора, в том же подвале, жил старик жандарм. Ему, как и немцу, приглянулся тихий, и добродушный малый. У старика была дочь, и он решил, что не худо бы ее выдать за дельного и работящего слесаря, о чем сперва стороной и туманно, а потом уже и более прямо и прозрачно рачительный папаша заводил с молодым парнем разговоры. Парень, кажется, был и сам не прочь породниться со стариком: лестно ведь простому человеку иметь своим тестем заслуженного жандарма, да еще из дворцовой охраны его величества. Однако с женитьбой он не торопился. В женитьбе лучше поступать по русской пословице: семь раз отмерь, а один раз отрежь. Старик-жандарм от своих видов на слесаря не отказывался, но тут случилось совершенно необыкновенное происшествие. 5 февраля 1880 г., в седьмом часу вечера, во дворце должен был состояться царский обед с участием "его высочества" принца Гессенского. "Его императорское величество изволили проследовать" в парадных одеждах и в соответственных регалиях в малый зал навстречу высокому гостю. И вот в это самое время во дворце раздался немыслимый грохот. Произошел взрыв, коим было разрушено помещение главного караула под столовой; пострадали также и смежные помещения. Пол в столовой, где предполагался торжественный и обильный обед, тоже был затронут взрывом. Из состава главного караула было убито на месте 10 человек и ранено 33 человека, сам же "венценосный вождь" с семьей остался невредим.

Взрыв произошел из подвального помещения. Благонравный и искусный слесарь неизвестно куда скрылся и впоследствии обнаружился, как нигилист, социалист и террорист Степан Халтурин, крестьянин Вятской губернии, по происхождению и слесарь по мастерству. Среди народников и многих рабочих он пользовался уважением и известностью и являлся одним из главных основателей "Северно-русского рабочего союза". Во многом Халтурин перерос народовольцев. Он, например, не переоценивал крестьянской общины. Плеханов, который, кстати сказать, свел Халтурина с Андреем Ивановичем Желябовым, однажды изложил Степану содержание некоей народнической книги об общинном землепользовании; Халтурин с недоумением заметил: "неужели это так, действительно, важно?"

Он помышлял о создании самостоятельной рабочей партии в России, о всеобщей стачке в Петербурге, но, полагая, что революционной работе среди крестьян и рабочих царизм ставит непреодолимые препятствия, примкнул к народовольцам. Поступив слесарем в Зимний дворец, Халтурин изучил расположение комнат и зал. Сначала, до приезда царя из Крыма, Халтурин сравнительно легко производил разведку. Дворцовое управление было сильно распущено; прислуга пьянствовала, приводила во дворец посторонних лиц. Воровали в открытую, и Халтурину, чтобы не выделиться, тоже приходилось воровать. Порядки эти круто изменились, когда царь возвратился и произошел взрыв поезда под Москвой. Повсюду стали искать взрывателей. Арестовали Квятковского, одного из тройки Распорядительной комиссии исполнительного комитета. У него обнаружили динамит, приспособления для мин и план той части Зимнего дворца, где находилась помянутая столовая. Помещения дворца стали подвергаться тщательным осмотрам. Ввели систему неожиданных обысков. Отлучки строго отмечались. Служащих дворца, когда они возвращались из города, тоже обыскивали. Халтурин проносил динамит понемногу, частями, в кульках, под видом сахара; хранил его под подушкой и в подушке. От динамита исходили ядовитые испарения и у чахоточного и нервного Степана сильно болела голова. Когда динамиту накопилось изрядно, Халтурин стал складывать его в сундук около капитальной стены. Сундук и явился миной. Динамит и запалы приготовлялись техником Исаевым. После ареста Квятковского сношения Халтурина с Исполнительным комитетом велись через Андрея Ивановича. Встречались они урывками, в глухих переулках, на площади, в пивных, — торопливо передавали друг другу нужное и расходились. Говорят, что однажды свидетелем их свидания был случайно Достоевский. Дело подвигалось медленно. Обыски мешали ускорению взрыва. Сколько раз Степану грозила опасность быть открытым! Желябов, которого трудно было удивить, даже и он поражался выдержке больного пролетария.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});