Желябов - Александр Воронский

Желябов стремился, чтобы жертв при взрыве было возможно меньше; он говорил, что не надо слишком много закладывать динамиту. Халтурин, наоборот, полагал, что нужно действовать наверняка и динамита не жалеть, но ему пришлось уступать представителю Исполнительного комитета,

Надо было торопиться. Хотя Степана пока еще не заподазривали, но при постоянных! обысках помещения могли обнаружить мину.

5 февраля Халтурин, встретившись на явке с Желябовым, обычным тоном произнес: готово! Скоро раздался взрыв. Огни во дворце потухли. На улицах началась паника. Впоследствии Халтурин очень жалел, что восторжествовало мнение Андрея и что динамиту было заложено слишком мало. Он даже заболел от неудачи.

…— Не удалось здесь… удастся в другом месте!..

Взрыв все же имел огромный резонанс. Взрыватели проникли в Зимний дворец! Они живут около самого царя! Что смотрит всесильное III отделение? Что делают сыщики, полиция? Царь поспешил объявить "диктатуру сердца", призвав к власти Лорис-Меликова и наделив его необычайными полномочиями. Для более успешной борьбы с крамолой была учреждена Верховная распорядительная комиссия. Лорис-Меликов начал заигрывать с т. я. "обществом", давая неопределенные либеральные посулы. В то же время он усилил борьбу с революционерами. "Народной Воле" была объявлена война не на живот, а на смерть. Наблюдали за каждым домом, заглядывали в окна. То и дело хватали "подозрительных личностей". Реакционная пресса неистовствовала.

Авторитет "Народной Воли" возрос. Зарубежные газеты впервые стали отзываться о революционной партии в России с уважением, со страхом и ненавистью, с любовью и надеждой. Напряженно следили за неравным единоборством. 18 марта 1882 г. Халтурин вместе с Желваковым предприняли убийство прокурора Стрельникова в Одессе. Защищая Желвакова от преследования, Халтурин был вместе с ним схвачен и казнен.

ВОЛЬНОЕ СЛОВО

Еще в 1877 г. Зунделевич, Аарон Исакович, близкий не столько к народникам, сколько к западно-европейским социал-демократам, контрабандою перевез из-за границы типографские принадлежности и устроил в Петербурге первую подпольную типографию. Зунделевич был пионером вольного слова в России. С тех пор, несмотря ни на какие преследования, правда, с перерывами, вольное слово продолжало звучать; выходили воззвания, заявления, обозрения, листки, журналы. Подпольные печатни существовали теперь не за границей, а по соседству с жандармскими управлениями. Когда возникла "Народная Воля", Исполнительный комитет поспешил открыть свою типографию, и в октябре 1879 г. вышел первый номер "обозрения". До какой степени были обескуражены власти этим выходом, можно судить по тому, что петербургский градоначальник срочно собрал своих приставов и пригрозил: если подпольная типография будет открыта без участия их, то те, у кого в районе ее арестуют, понесут весьма строгое взыскание по службе. Петербург разбили на участки, в каждом из них сидел особый агент. Ходили и прислушивались на улицах к стукам и шумам в домах. А "Народная Воля" продолжала выходить. Третье отделение созвало особую комиссию экспертов из владельцев и заведующих типографиями. Отдав должное мастерству подпольных типографов, комиссия заключила, что бумага заграничная. На самом деле, газета печаталась на обычной, почтовой бумаге, только ее предварительно мочили в воде. Работниками в этой типографии на Саперном переулке были Бух, Цукерман, Иванова, Грязнова, Лубкин (Пташка). Непоседливый, общительный, веселый типографский рабочий Лазарь Цукерман уравновешивался молчаливым и сосредоточенным Бухом; Пташка — Абрам отличался необычайной молчаливостью, скромностью и тихим упорством. Грязнова, девушка, лет 24, исполняла обязанности домашней работницы, Иванова, дочь майора, привлекалась по ряду дел.

Порядки в вольной типографии отличались строгостью. Цукерман и Пташка не были прописаны и находились в добровольном заключении. Лишь однажды в неделю, когда приходили полотеры, им разрешалось со всякими предосторожностямя выходить на прогулку. Работникам запрещалась всякая переписка с родными и знакомыми, сношения с посторонними лицами, посещение собраний, концертов, театра. При выходах и возвращениях строжайшим образом надо было следить, не увязался ли шпион. Тяжелые типографские принадлежности прятались в большой стенной шкаф. Комнаты подметались со всей тщательностью, чтобы случайно упавшая свинцовая буква Не навела на след. Работа производилась без шума. Изредка в типографию заходил по делам Кибальчич. Квятковский являлся посредником между типографией и Исполнительным комитетом. После его ареста заходил сюда и Андрей Иванович Желябов, будучи в курсе главных типографских работ.

В ночь с 16 на 17 января 1880 г. по оплошности Квятковского типография подверглась нашествию полиции. Когда раздался ночной звонок и обитатели догадались, что пришли их взять, Иванова крикнула, чтобы охранников задержали, пока не будут уничтожены важные бумаги. Абрам (Пташка) бросился с револьвером в переднюю, одним выстрелом отогнал полицию и со стороны парадного подъезда и со стороны кухни, куда тоже ломились охранники. Пристав Миллер, бежав, отправился в жандармские казармы за подкреплением. Народовольцы разбили стекла в крайнем сигнальном окне, чтобы предупредить товарищей, потом стали поспешно жечь документы. Жгли донесения Клеточникова, паспортные бланки, рукописи. Пылали два костра. Из Литейной части там временем приехали пожарные. Чтобы задержать полицию сделали еще три выстрела. С бумагами успели покончить. Полицейские и дворники, укрывшись, ждали помощи. Когда она подоспела, осаждавшие, вооруженные холодным и горячим оружием и даже поленьями, несмотря на крики: "Сдаемся", — беспрерывно и куда попало стреляя, вломились в помещение, свалили на пол жильцов, связали, били их саблями, каблуками, кулачищами. Молчаливый Абрам, забежав в одну из комнат, выстрелил себе в висок из револьвера, но после первого выстрела не потерял еще сознания; тогда он взял револьвер за конец дула, приложил его опять к виску с раной, и, дав дулу другое направление, выстрелил в себя еще раз[56].

Так защищали революционное слово эти безвестные тогда люди! За слово платили железом и кровью, железом, кровью и жизнью!..

После ареста пристав Миллер утверждал, будто он первым ворвался в помещение. На самом деле он первым бежал после первого же выстрела.

Любатович, часто бывавшая с Морозовым в типографии, сообщает:

— Судьба спасла нас. О гибели типографии при шел сообщить нам Желябов… Я из окна заметила высокую фигуру Желябова, всматривавшегося почему-то слишком внимательно в наш знак. Я подошла к окну, чтобы рассеять его сомнения, и он вошел к нам. Он был, видимо, взволнован. Горе наше было велико, когда мы узнали об участи типографии "Народной Воли", об аресте всех, о вооруженном сопротивлении и о смерти Пташки. Желябов с опаской шел к нам, думая, не проследили ли и нас…[57]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});