Тайна Медонского леса - Анри Шадрилье

Поэт, мечтатель, назовет это просто весною юной жизни, первой песней восторженной любви.

И тот и другой по-своему правы.

Но, как бы там ни было, Фрике шел быстро вперед, не тяготясь дальней, одинокой дорогой. Он был так занят своими мыслями, они не покидали его от самого Парижа и незаметно сократили ему дорогу.

Старик Лефевр встретил своего воспитанника нельзя сказать чтобы ласково.

– Очень желал бы я знать, зачем ты сюда ходишь? – резко сказал он ему.

– Я пришел для того, чтобы заставить вас переменить мнение обо мне, господин Лефевр.

– Я ведь советовал тебе сыскать здоровую веревку и повеситься где-нибудь подальше от моего дома. Зачем же ты лезешь опять ко мне?

– Во-первых, я не имею ни малейшего пристрастия к этому роду смерти, господин Лефевр, а во-вторых, если бы уже действительно надо было кого-нибудь повесить, так никак не меня, – отвечал Фрике, нимало не смущаясь таким приемом.

– Вот как! Кого же это, по-твоему, следовало бы вздернуть на виселицу? Очень любопытно! – сказал старик.

– А того самого гуся, про которого я вам тогда рассказывал.

– Да… твоего сообщника?

– Ну зачем, скажите Бога ради, зачем вы говорите такие вещи, господин Лефевр! – заговорил Состен. – Это крайне больно и тяжело выслушивать, да и вам такие речи не должны быть особенно приятны, так как я ваш воспитанник. Если бы я умел грабить и убивать людей, то научился бы этому выгодному, но, во всяком случае, опасному ремеслу в вашем доме.

– Ты знаешь, что я не терплю твоих шуток! – строго остановил его Лефевр.

– Помилуйте, господин Лефевр! Сами же вы заподозрили меня в преступлении, назвали убийцей, ну я и пришел оправдаться перед вами.

– Однако ты довольно долго собирался сделать это.

– Да, господин Лефевр, я потерял на это полтора года.

– Даже почти два, – усмехнулся тот.

– Потому что дело-то запутанное, сложное, целый роман! Потому что для доказательства своей невинности в 1868 году, я должен был найти доказательство виновности другого в 1853 году.

– В 1853! Да ты только появился на свет примерно в это время.

– Да, я был тогда беззубым младенцем, но с тех пор у меня выросли здоровые зубы, и я сам умею теперь больно кусаться.

– Верю, верю… Скажи-ка лучше, как провел ты эти два года?

– Благодарю вас за внимание, добрый папаша Лефевр. Я провел их очень, даже очень хорошо, не без пользы для себя и для других, – с гордостью проговорил Фрике. – Я умел так хорошо устроить свои дела, что в настоящую минуту располагаю уже капиталом в двадцать тысяч франков.

– Ого! Ты изобрел новое выгодное ремесло – доказывая свою невинность, нажил целый капитал.

– И я, знаете, как-то неспокоен насчет этих денег, мне не хочется держать их при себе. Я хочу принести их к вам на хранение.

– Избавь! Избавь ради Бога… – ужаснулся старый Лефевр. – Откуда я знаю, где ты взял такие большие деньги?

– Успокойтесь, папаша Лефевр, успокойтесь, деньги эти достались мне по наследству.

– Рассказывай сказки!

– Это не сказки, а чистейшая правда, господин Лефевр. Я должен поговорить с вами серьезно. Вы, конечно, не совсем рады моему приходу, но я благодарен и за то, что вы согласились меня выслушать и начинаете даже бранить меня понемножку, вспоминаете старое. Спасибо вам, большое спасибо, папаша Лефевр! То, что я хочу сказать вам, очень важно, и потому прошу отнестись внимательнее к моему рассказу. Дело идет о серьезной судебной ошибке, имевшей следствием новое преступление.

Серьезный тон гамена поразил старика, и он стал внимательно прислушиваться к его рассказу. А Фрике передавал взволнованным голосом уже известные читателю события, описанные в первой и второй частях нашего повествования.

Лефевр, встретивший своего питомца сначала недоверчиво и почти враждебно, стал мало-помалу сдаваться. Неподдельная откровенность рассказчика, множество мельчайших подробностей, подтверждение истины письменными документами – все говорило в пользу этого романа (Фрике предупредил старика, что в рассказе его много романического). Лефевр так увлекся, что всплакнул даже в самых патетических местах вместе с рассказчиком и негодовал на злодеев, до сих пор так бесчеловечно и так безнаказанно относившихся к несчастным жертвам, не менее самого Фрике.

Когда дело дошло до чтения мемуаров отца д'Анжеля и старого адвоката Баратена, Лефевр был уже убежден окончательно.

Фрике был наверху блаженства и с гордостью польщенного автора принимал знаки одобрения своего почтенного слушателя.

«Черт возьми! это ясно как день… Вот так ловкая каналья этот шельмец де Марсиа! Я без разговоров срубил бы ему голову… И эти беззащитные женщины… И как все это ловко подведено… Обдумали, подлецы…»

Все эти отрывочные замечания делались вполголоса, самым резким, недовольным тоном.

Задолго до окончания рассказа старый, растроганный Лефевр кинулся горячо обнимать своего питомца.

– И ты открыл все это, милый мальчик! Ты столько работал, подвергался таким опасностям! Так благородно, бескорыстно жертвовал собой единственно для того только, чтобы оправдать себя в моих глазах, чтобы показать себя честным малым! О! ты превзошел меня во многом. Честь тебе и слава!

Фрике заливался соловьем.

– Не приписывайте мне достоинств, которых я не имею, – скромно отвечал юноша. – Дело это заинтересовало меня, потому я и принялся за него так горячо. Я увлекся, мне страстно хотелось разгадать эту тайну, и я достиг цели, я вернулся к вам победителем.

– Да надо же позвать скорее Мари, – суетился Лефевр. – Пускай и она расцелует тебя хорошенько. Она должна гордиться таким братом.

И он не мог налюбоваться мгновенно выросшим в глазах его Состеном. Он осыпал его самыми нежными именами, он не отрывал от него детски-восторженного взгляда. Добрый Лефевр гордился теперь своим воспитанником.

– Мы, однако, потеряли немало времени, – остановил его наконец Фрике. – Ведь я пришел просить вашего совета.

– Да я на твоем месте забрал бы сейчас же все эти драгоценные бумажки и махнул бы с ними прямо к полицейскому префекту.

– Нет, папа, так не годится, – покачал головой юноша.

– Почему же не годится? Если тебе не хочется идти одному, я могу пойти с тобой.

– Вы же сами приучали меня ничего не бояться. Не боюсь я ни префекта, ни убийцы, которого обязаны забрать, но мне, видите ли, не хотелось бы предавать это дело огласке. Была действительно минута, когда я отдал бы полжизни за полицейского агента. Это, знаете, тогда, у моста… В тот роковой вечер, когда погиб мой незабвенный друг и брат… Нам не удалось схватить убийцу, но смерть Николя была отомщена и без помощи полиции. Обойдемся как-нибудь и теперь без содействия властей… Да и к тому же у меня есть, может быть, и другая причина…

– Позволь полюбопытствовать, какая? – удивился Лефевр.

– А мне, видите ли, хотелось бы самому оказать эту важную услугу достойнейшей семье д'Анжель.

– А-а, понимаю, понимаю… В последних строках этих мемуаров ты упоминаешь о любви своей к этой девушке, не так ли?

– Не будем говорить об этом, добрейший господин Лефевр. Я желал бы, чтобы это осталось тайной для всех. Да, я люблю Елену и не хочу позорить ее и старую баронессу. Они пережили и так немало горя.

– Но если ты намерен доказать истину, дело не может обойтись без огласки. Гласность, спасительная гласность возвратит этой несчастной семье честное имя. Ты забываешь, Состен, что честь для каждого порядочного человека дороже всего на свете.

– Все, все я понимаю, господин Лефевр, но для восстановления поруганной чести д'Анжелей необходимо, чтобы сознался сам де Марсиа. Нам не вытянуть у него признание – ведь пытка более не существует. Откровенностью ничего не поделать с этим человеком, его можно опутать только хитростью. Рассчитываю на ваше содействие: оно мне необходимо. В настоящий момент я мог бы довериться еще только одному человеку и человек этот мог бы быть мне очень и очень полезен, но его уже нет в живых.

– О ком говоришь ты?

– Вы сами сказали мне, что он умер.

– Но кто же это, кто?

– Ах, Боже мой! Да сам Арман д'Анжель, которого мы перенесли в ваш дом в день этой бесчеловечной дуэли.

Лефевр пристально поглядел на своего приемного сына и взял его за руку, таинственно, едва слышно, шепнул ему на ухо:

– А если этот Арман жив.

II

Благородный старик

Фрике был поражен таким неожиданным таинственным открытием. Старик Лефевр этим вырвавшимся у него полупризнанием открывал ему большой секрет; одно это «если» налагало еще легкую тень сомнения.

– Если бы Арман был жив, – начал Фрике, – он бы должен был держать себя как можно осторожнее, так как его врагам грозили бы галеры или даже, вернее, эшафот. Люди эти слишком заинтересованы в его смерти. О! Фрике сумел бы защитить д'Анжеля.

– Один в поле не воин! – махнул рукой старик.